отчаяние и мрак беспросветный этой навязчивой, обрывающей дыханье и сон
картины - в сиреневом киселе рассвета на черной кожаной беседке зеленого,
неповторимого, единственного на всем белом свете мотоцикла не ты сидишь, а
какой-то другой, юный, во весь рот улыбающийся человек.
плыть, руками раздвигая воду, а ногами отталкивая ее. Подобно мячику
всплывать и погружаться, как-будто птица воздух пить, чтоб словно рыба
насыщать им воду.
лечь, растечься по древу, хлопку или кожзаменителю. Стиль свободного
плаванья свободного человека вне досягаемости, видимости и слышимости,
ограниченных умственно и отягощенных желудочно.
взмокшей журнальной обложки белых бровей буквы T:
чему конкретному не обязывало, а было всего лишь естественным отправлением
желающего беззаботно ко сну отойти организма.
на пол парафиновую доярку, жертву самого прогрессивного в мире цветоделения,
пусть будет легким путешествие обеда, лапши и гуляша, от точки входа к точке
выхода.
оптики классической и квантовой, все предусмотрит до мелочей, она не смутит
нечаянного взора и не возмутит скучающего слуха, войдет в реку вне
видимости, выйдет из нее вне досягаемости.
темно-коричневым и водой, что тяжелое, потное превращает в чистое,
невесомое.
Раздвигать носом абсолютную неподвижность сончаса, стежками равномерными
брасса, сшивать тобой же разорванную непрерывность, держа курс на колтуны
ив, правя на языки гальки, ощущать себя частью, неотгемлемой составляющей
всей этой необходимости сред, сфер и стихий!
праздничных камешков. Найди сердолик и поцелуй!
взгляд на ту сторону разгладившейся и в сладкой дремоте вновь заблестевшей
змеи. Чубы сосен на скалах, космы кедров, усы и баки кустов сбегающие по
уступам, рассыпаются, громоздятся клоками, пучками и прядями, рваной с
искрами лепестков и мусором плодов бороды.
лестницы дурочек, стерлись, крикливое безобразие неестественных форм
растворила в себе флора, девушка с божьими коровками родинок и стрекозами
ресниц.
к другому, а можно молча принимать этот жар, эту ласку земли и солнца,
грубоватую, как все настоящее. И тогда прохлада песка и травы, когда
доберешься до них, когда погрузишь пальцы, когда упадешь на колени, грохнет
нескладушками-неладушками банды зеленых молоточков, кующих зеленое счастье.
листьев. Аквариумная духота пластами лежит в гуще островного подлеска. Нужно
ухватиться за пальцы подмытых корней, чтобы влезть на уступ. Наверху, между
узлами и шишаками шершавой пятерни старого тополя девичий тайник.
синтетика, а затем, вслед за ними, уже нехотя, шурша, замирая, словно от
ступеньки к ступеньке, одна, вторая, третья такие же двухцветные глазки
низа. Пятка смешает, а пальчики скомкают и спрячут оба предмета под рогаткой
корней.
вершинах которых за стволами и иголками в пластилиновых домиках потолки
наплывают на стены, утекают предметы в воронки полов, слипаются дырки окон и
балконы выгибаются собачьими языками. Там дышит, храпит и булькает суп -
физиологическая бурда, похлебка отпускного сезона. Что скажешь, гороховый?
колесом, кувырками, лицом, носом, глазами в голубые и огоньковые фантики
цветов. Сотки мне наряд из одних ароматов прозрачных, сочини накидку на
плечи из запахов невесомых, шелк благовоний в косы вплети!
заводи. Там, где паутина и тлен, тонконогие каллиграфы- жуки пишут
тысячелетиями китайские книги по шелку водяной глади. Там, где журчанье и
плеск, птицы, стерегущие круглые камни, строительный материал, вычерчивают в
небесах контуры альпийских башен и шпилей.
по шею в паутине, с головой скрытой, сердечками и перышками листвы, вдоль
берега, дышать, кусать губы, обнимать стволы и прижимать к лицу ветки.
разрывы зеленки, исчезать и возникать вдруг ниоткуда.
корма с головкой безжизненного дауна - сереньким подвесным моторчиком, потом
борт с синей боевой ватерлинией и, наконец, вот она, вся с черными трубами
болотной резины на курносом передке.
теньке от клепанного железа дрыхнет, носом уткнувшись в выцветший капюшон
плащ-палатки. Второй, коротконогий, кудрявый крепыш - паучок, успевший за
утро лишь одну из себя выдоить нитку, от груди к удилищу. Да и эта ему не
люба, леска дергается, бамбук играет, крючок не слушается, грузило не
подчиняется.
плетешь из неуклюжих пальцев? Ершика поймать надеешься, карасика на гарпунок
стальной? А как на счет русалки, голыми руками?
рыбкой сердца, бьющей хвостиком.
рушится и трещит, валится и рассыпается, улепетывать, петлять, пригибаться и
прыгать, бить, крошить, и рвать, и резать.
надежно ли хранили? Процесс опадания листьев был долог и сладок, момент
повторного прилипанья к коже краток и смешон. Солдатиком с уступчика в
ивняк, к реке, прочь от рощицы, полной хруста и свиста, топота и воя.
Сколько он будет выветриваться? День, или два, или десять? Увидим, услышим,
почувствуем, станем судить по тому, как долго глаз будет радовать этот суши
кусок, камневоз с цветущей надстройкой.
острые обломки доисторических стрел и ножей? Погрузиться и фыркнуть, блажен
владеющий стилем брасс, истинно земноводный, способный смотреть и плыть,
дышать и грести. Животом ощущать холод фарватера, а грудью тепло
накатывающего берега.
по плоским обломкам скал. По цифрам и именам, а то и уравнениям чувств,
суммам, не меняющимся ни от перемены, ни от замены слагаемых. Вова плюс
Таня, фу, как тривиально!
осязание и слух.
пляжно-мотоциклетной пластмассой на носу папы Карлы кемарит на лестничной
площадке, прилип к жаркой скамеечке, ничего к ужину похолодает.
дуги бетонных шестиугольников. Елочка одинаковых двухэтажных домиков с
настоящими фонариками и игрушечными петушками. К крылечку третьего проще
всего выйти по траве, что растет прямо из паркета прошлогодней хвои.
скатывания непригодны совершенно.
Черепнин Владимир
Земляной Андрей
Контровский Владимир
Курылев Олег
Афанасьев Роман
Пехов Алексей