отстает, - сказал другой. Они посмотрели на Байрона. - Браун, можно ска-
зать, слуга народа. Кристмас заставлял их ночью тащиться в лес, за
усадьбу мисс Берден, а Браун им сам теперь таскает, прямо в город. Гово-
рят, если знаешь пароль, то в субботу вечером в переулке можешь получить
бутылку прямо у него из-за пазухи.
Только Браун от Кристмаса далеко не отстанет. Как говорится, свой своего
ищет.
думаю, не узнать. Он, как Браун. штаны спустивши, при народе гулять не
будет.
одиночестве у опилок. Потом раздался гудок, они взяли свои котелки, усе-
лись на корточки в насосном сарае и стали есть. Вошел Браун с хмурым ли-
цом, насупленный и надутый, как ребенок, и сел с ними на корточки, све-
сив руки между колен. Сегодня обеда у него не было.
чера батрачить, как паршивому негру, и перерыва час - чтобы жрать помои
из жестяного ведерка.
сказал Муни. - Только негр бы тут полдня не продержался, если бы рабо-
тал, как иные белые.
руки. Он, казалось, никого не слушает, кроме себя, - себя слушает:
трудится у опилок. Побросав немного, он начинал медлить, двигался все
медленнее и медленнее, пока совсем не замирал, ухватив лопату, как
хлыст, и тогда они видели, что он разговаривает сам с собой.
Не совсем уговорил себя.
чить за вчерашний день.
ломенная шляпа, и, остановившись у сарая, он стоял и смотрел на рабочих,
как Кристмас три года назад, - словно сами былые позы учителя нечаянно
воспроизводились послушными мышцами ученика, не в меру переимчивого и
памятливого. Но если от учителя веяло угрюмым покоем - и гибелью, как от
змеи, то у Брауна получалась только расхлябанность и пустое чванство.
голосом.
которым все давно привыкли. Словно оно было такое расхлябанное, на живую
нитку сметанное, что даже Брауну ничего не стоило его изменить, думал
Байрон.
назвал скотиной.
То есть половину. Хочешь, подойду и шепну тебе на ушко другую половину?
перь), как колесил по городу - бесцельно, праздно, непрестанно - новый
автомобиль (с помятыми уже крыльями), и Браун, развалясь за баранкой,
без особого успеха пытался вызвать зависть своим бесшабашным и праздным
видом. Иногда с ним сидел Кристмас, но нечасто. И теперь уже не секрет,
чем они занимаются. Среди молодых людей и даже подростков стало притчей
во языцех, что виски у Брауна можно купить с ходу, и город просто ждет,
когда он попадется, - когда он вытащит из-под полы дождевика бутылку и
станет продавать агенту в штатском. До сих пор не известно наверняка,
связан ли с этим Кристмас, но никто не поверит, будто у самого Брауна
хватит ума нажиться даже на бутлегерстве, и вдобавок кое-кому известно,
что Браун живет вместе с Кристмасом в хибарке на участке Берденов. Но
даже этим не известно, знает ли о своих жильцах мисс Берден - а если бы
и было известно, ей бы все равно не сказали. Она живет одна в большом
доме - женщина средних лет. Живет там с рождения, но все еще пришлая,
чужая: ее родители приехали с Севера в Реконструкцию. Северянка, негри-
тянская доброхотка, - до сих пор по городу ходят слухи о ее странных от-
ношениях с неграми, городскими и иногородними, хотя прошло уже шестьде-
сят лет с тех пор, как ее дед и брат убиты на площади бывшим рабовла-
дельцем в споре об участии негров в местных выборах. Но и поныне что-то
тяготеет над ней и имением - чтото темное, нездешнее, грозное, хотя она
- всего только женщина, всего только отпрыск тех, кого предки города не
без оснований (так они считали, по крайней мере) страшились и ненавиде-
ли. Но тут оно: отпрыски тех и других, в их связях с вражьими тенями, и
рубежом меж них - видение давно пролитой крови, ужас, гнев, боязнь.
нее забыл. А скорее она (любовь) забыла про него - про этого малорослого
человека, которому уже не вернуть своих тридцати, который в течение семи
лет по шесть дней в неделю проводит на деревообделочной фабрике, подавая
доски на станок. Вторую половину субботы он тоже проводит там, один, в
то время как остальные, надев выходные костюмы и галстуки, предаются в
центре города пустому, тяжкому, зудящему досугу рабочего люда.
он грузит доски в товарные вагоны и сам ведет счет времени, - до послед-
ней секунды, до воображаемого гудка. Остальные рабочие, весь город, -
вернее, те, кто помнит или думает о нем, - считают, что он делает это
ради сверхурочных. Возможно, причина - эта. Человек так мало знает о
своих ближних.
торые двигали бы им самим, будь он настолько безумен, чтобы поступать,
как другой мужчина - или женщина. По сути, только один человек в городе
мог бы более или менее уверенно говорить о Банче, но городу о его сноше-
ниях с Банчем неизвестно, ибо они встречаются и беседуют только по но-
чам. Фамилия этого человека Хайтауэр. Двадцать пять лет назад он был
священником одной из главных церквей, если не самой главной. Он один
знает, куда отправляется Банч каждый субботний вечер, когда прогудит во-
ображаемый гудок (или когда громадные серебряные часы Банча покажут, что
он прогудел). Миссис Бирд, в чьем пансиончике живет Банч, знает только,
что каждую субботу в начале седьмого Банч приходит с работы, моется, на-
девает дешевый и ношеный диагоналевый костюм, ужинает, седлает мула, ко-
торого держит за домом в сарае, собственноручно им отремонтированном и
перекрытом, и верхом на муле отбывает. Куда он ездит, она не знает. Зна-
ет один священник Хайтауэр - что он уезжает за тридцать миль от города и
проводит воскресенье, руководя хором в сельской церкви, - служба длится
весь день. Потом, около полуночи, он седлает мула и едет обратно, в
Джефферсон, ровной, на всю ночь заведенной трусцой. А в понедельник ут-
ром, когда загудит гудок, он уже на месте у станка, в чистой рубашке и
комбинезоне. Миссис Бирд знает только, что каждую неделю с субботнего
ужина до завтрака в понедельник его комната и стойло мула пустуют. Одно-
му Хайтауэру известно, куда он ездит и что там делает, потому что дватри
раза в неделю, поздним вечером, Банч навещает Хайтауэра в его домишке,
где бывший священник живет один и, как горожане говорят, в позоре, - в
домишке, некрашеном, тесном, уединенном, темном, пропахшем мужской затх-
лостью. Тут, в кабинете священника, они и сидят, беседуя тихо: щуплый,
неприметный человек, который даже не подозревает, что он - загадка для
своих товарищей по работе, и пятидесятилетний изгой, отвергнутый своей
церковью.
ревнивого и строгого деревенского воспитания, требующего, чтобы предмет
любви был физически непочат. Это происходит в субботу за полдень, когда
он один на фабрике. В двух милях все еще горит дом, и желтый дым стоит
над горизонтом прямо, как памятник. Они увидели, как он взметнулся над
деревьями, еще до полуденного гудка, до того, как разошлись.
посмотреть.
припомню там ничего такого большого, чтобы столько дыму могло давать, -
кроме дома Берденов.
как у нас тут говорили лет пятьдесят назад: спалить его надо, да с чело-
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Громыко Ольга