наследству перешел как бабушкиному сыну, а он, отец, его своему сыну, но не
Сене, а другому, от второго брака, подарил. И Сеня квартирантом стал жить в
полуподвале. Сам жил, потом с Галкой, а потом они на три года лес поехали
валить по вербовке. В Вологодскую область. А когда дом сгорел, они снова в
полуподвал к брату перебрались. Четыре зимы перезимовали, потом дети
родились, первый Антон, второй Даниил. Один Сенин знакомый говорит: "Дети
подземелья".
Как погорельцу ему бы дали в течение трех лет. Но Сеня - ни в какую.
Страховку получил - тысячу сто двадцать рублей - и новый дом строить начал.
Еще на работе ему помогли. Он и не просил, а ему помогли. Двести рублей
материальной помощи выписали и кирпич б/у разрешили купить, когда старый цех
ломали. А тогда не то, что сейчас, тогда с нетрудовыми доходами борьба шла и
этого по закону не положено было. А ему разрешение дали, официально. Сеня
кирпич завез, цемент достал и начал. Семь лет строился. Если б денег чуть
больше иметь, можно было б и за три построить. Заплатить строителям - и все.
Но у Сени зарплата с премией, если она есть, двести десять грязными и
Галкиных восемьдесят. Она в больнице на раздаче работает. Еду больным
раздает в эндокринном отделении, а когда болеет, ее там же, на работе,
лечат. В больницу не кладут, а так. Она работает, а ее лечат. И им хорошо, и
ей. Платят, правда, восемьдесят рублей. Но она кое-что с работы приносит.
Больные ж не все в столовую ходят, многие домашним питаются, вот и остается.
То яйца, то тефтели, то суп. Она это и приносит. Пожрать Сеня не дурак, кота
с собакой тоже кормить надо. Таскать только Галке тяжело. Больная она
все-таки, таскать много не может. Хотя жили они и без этого. В двух декретах
Галка была - с голоду не померли, кур держали, огород тоже. А получи
квартиру - даже если б ее тогда дали? Они с Галкой вдвоем были, значит,
однокомнатную могли бы дать. Что в ней делать? А тут как раз двое детей. В
полуподвале с ними, конечно, плоховато было жить, особенно, когда их двое
стало. Но с двумя они там, считай, и не жили. Года полтора, может. А потом
Сеня дом построил... Первый, который сосед спалил, пять лет только
достраивал, а этот за семь лет полностью построил. С погреба начал - и все
сам. Если этот дом продавать, тысяч тридцать можно бы просить, а то и
тридцать пять - место хорошее, до центра города электричкой семнадцать
минут, железная дорога рядом, огород прямо под насыпью начинается. Конечно,
кому-то может не понравиться, что поезда грохочут, но у Сени нервы крепкие,
недаром он никогда на больничном не был. Да и Галка тоже жила тут - ничего.
И дети привыкнут. Правда, недавно товарняк с путей сошел, шестнадцать задних
вагонов. Несколько домов раскрошило, а Сенин не тронуло. Забор повалило и
все. Комиссия установила, что полоса отчуждения не соответствует нормам. Еще
повезло, что платформа недалеко и поезда тут скорость сбрасывают. А то было
бы. Но теперь полосу отчуждения расширяют, чтоб соответствовала нормам и
чтоб люди не пострадали, если еще авария случится. Всю улицу уже выселили и
дома снесли. Один Сенин дом остался. Новый. Сеня говорит, что с ним вместе
могут его дом сносить, пожалуйста, а без него - нет. Ему уже и свет
отрезали, и газ, а он все живет и живет с Галкой и детьми в полосе
отчуждения, живет и живет.
ЛИШНЯЯ ДЕСЯТКА
пятнадцать тому назад в Угорске построили на месте детского парка. Маленький
такой парчок рос посреди города, дикий. Ни тебе аттракционов в нем не было
предусмотрено, ни предприятий общественного питания, ни каких иных
равнозначных учреждений по организации культурного отдыха детей и их
родителей или тех лиц, с которыми они, то есть дети, этот парчок посещали в
часы досуга. А состоял парк из простых деревьев, лавочек со спинками и без
спинок, двух клумб с цветами, ну и качелей нескольких примитивно сделанных -
без электропривода, карусели - тоже полностью немеханизированной - и горки,
с какой дети съезжали сидя и лежа - как придется. И из-за этого легко его
было снести и разровнять, этот парк. Пеньки, от деревьев оставшиеся,
трудновато, правда, выкорчевывать пришлось - бульдозерами и экскаваторами -
потому что деревья в бывшем парке были старых времен, вековые, как
говорится, и корни у них, конечно, разрослись толстые и на большую глубину
достигли. А не выдергивать их, корни, нельзя было. Они прокладке подземных
коммуникаций вредили, вот. И теперь, а именно пятнадцать лет назад, на месте
того прошлого парка театр возвели по современному типовому проекту,
разработанному одним всесторонне известным творческим коллективом
архитекторов. Такие театры во многих крупных городах республики тогда
понастроили, а в городах, которые помельче, в районных там и в прочих, в них
по точно такому же проекту аналогичные дворцы культуры выстроили. Только
соответственно уменьшенной общей площади. Но на внешний вид если смотреть -
то один к одному. А у нас, на основании того, что наш Угорск - областной и
административный центр, большой как по занимаемой территории, так и по
количественному составу населения, конечно, не дворец культуры построили, а
театр. Большой театр, вместительный, на восемьсот посадочных мест, чтоб он
всю область, от края и до края, обслуживал и удовлетворил бы раз и навсегда
растущие культурные потребности нашего народа-труженика, и чтоб самые
разнообразные, на любой взыскательный вкус - и оперные, и балетные. И
оперетные тоже заодно - чтобы не строить еще и отдельный театр оперетты.
Короче выражаясь - чтоб удовлетворил все, какие только возможно представить,
потребности в музыкальном смысле слова. Артистов со всей буквально страны
тогда завезли - и простых, и заслуженных, и народных. Квартирами их
привлекли, не очень далеко от центральной улицы города. Сам первый секретарь
обкома выделил им эти квартиры улучшенной планировки из своего собственного
личного фонда. И звания дополнительно к квартирам пробили через министерство
сверх разнарядки и помимо утвержденных ранее планов для заинтересования
творческих сил посредством не одного материального, а и морального
стимулирования. И вот в этом-то театре оперы и балета областного уровня
Юлька Почалина работала уже законченных пять лет с хвостиком - в буфете
буфетчицей. Раньше - Юльке рассказывали, - когда этот театр только вступил в
строй действующих объектов соцкультбыта, в буфете и три буфетчицы не
управлялись - столько то есть желающих тут посещало и приезжало в порядке
экскурсии организованным путем из самых отдаленных уголков области на
автобусах "ИКАРУС", "ЛАЗ" и так далее. А сейчас она в единственном числе с
объемом работ справляется. И еще тетя Даша у нее в подчинении - стаканы
помыть, посуду унести-принести и такие разные подсобные операции выполнить.
А все остальное Юлька сама делает. И в антрактах всех успевает обслужить.
Хотя на прошлой, кажется, "Хованщине", что ли, ну, в среду, одним словом,
семнадцать человек в зале присутствовало. Но так совсем мало зрителей
все-таки нечасто бывает, это уже из целого ряда вон выходящее событие в
театральной жизни. Обыкновенно до ползала набирается народу, а в школьные
каникулы и на елки иногда даже и балкон отпирать бывают вынуждены, из-за
невозможности всем внизу уместиться. В такие дни - это и есть самая работа у
Юльки, в такие дни и тетя Даша в буфетчицы выдвигается и торгует с Юлькой на
равных правах. А в рядовые дни работы в буфете - одно название. Двадцать
минут антракта, если, конечно, он один - как сейчас модно, а если антракта
два - тогда вдвое больше работы. И плюс к тому - подготовка. Товар принять,
напиток заболтать из сока, по стаканам его разлить и на стойке сверху
расставить (у нее напиток зрители сами берут, на самообслуживании, а деньги
- по двадцать копеек - ей отдают без сдачи), пирожные разложить в удобные
места - чтоб все под рукой были, бутерброды нарезать и, приготовить к
продаже. Юлька бутерброды сама нарезывает. Оно, можно, конечно, и готовые
получать, но даром, что ли, она полгода воевала за то, чтоб колбаса ей не в
нарезанном состоянии поступала, а в целом - через весы. Чтоб самой, значит,
это делать - нарезывать, своими руками. Потому что, если уметь колбасу
правильно нарезать и на хлебе распределить, то с тридцати копеек цены одной
штуки бутерброда, десять копеек легко иметь можно. А можно и пятнадцать. А
если еще к этому и колбасу подменить на нужную? Ну кто ее будет проверять,
анализы делать - в десять она рублей или в шесть семьдесят? И кто знает,
какой ей на театральном бутерброде по правилам советской торговли полагается
быть? Сухая - и сухая. Купят, съедят, напитком сверху запьют - и привет
съезду, снова пойдут оперой любоваться или же девок балетных в бинокли
общупывать, а чего там общупывать - один Бог в курсе, кости острые и жилы,
как у лошадей в цирке.
получает, долго борьбу вела. За бутерброды эти сначала. Они ей: "Бери
готовые", - самим, значит, им нарезывать хотелось и химичить. А она: "Не
возьму. Они, готовые, покуда к зрителю дойдут - засыхают до нецензурной
черствости". Потом насчет пирожных тоже драка была не на жизнь. Они все
пирожные ей подсовывали по двадцать две копейки ценой, в широком, правда,
ассортименте - и заварные, и "корзиночки", и "трубочки", но все по двадцать
две копейки. Постоянно. А Юлька с ними грызлась, чтоб давали не их, а
маленькие, те, что по пятнадцать копеек цену имеют. Говорила:
человека. А два пирожных по пятнадцать стоят тридцать копеек, а одно по
двадцать две, так и стоит - двадцать две. И мне, выходит, для плана по
пятнадцать экономически выгоднее.
но выстояла на своем и добилась положительного конечного результата. Стали
ее этими маленькими пирожными снабжать, пятнадцатикопеечного размера. Ну, а
она их, конечно, по двадцать две продавала. Они ж, пирожные эти пресловутые,
ничем не отличаются друг от друга. Те же самые трубочки-корзиночки. По весу,
правда, отличить возможно, ну так их же не на вес продают, а на штуку. И
никто ничего не возражал никогда. Редкие бывали случаи, спросит кто-нибудь
сильно грамотный - чего это ради пирожные таких недопустимо мелких размеров,
а она ответит: "А я их пеку или что?" - и на этом все прекращалось. Ведь
народ же, когда в театре, ему ругаться и собачиться неохота и нервы себе
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Березин Федор
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Андреев Николай