восстание в Лионе потребовало назначения особенно энергичного человека,
беспощадного, не знающего колебаний,- кто мог показаться более подходящим
для проведения самого ужасного эдикта, когда-либо созданного этой или
какой-либо другой революцией? "Услуги, уже оказанные тобой революции,-
предписывает ему на своем великолепном жаргоне Конвент,- служат залогом тех,
которые ты еще окажешь. Ты должен снова разжечь потухающий факел
гражданского духа в Ville affran-chie (Lyon)10. Доверши
революцию, положи конец войне аристократов, и пусть развалины, которые
свергнутая власть стремится восстановить, обрушатся на них и раздавят их".
Lyon11, впервые вступает Жозеф Фуше, впоследствии миллионер и
герцог Отрантский, в мировую историю.
кровавых ее страниц - главу о Лионском восстании. И все же ни в одном
городе, даже в Париже, социальные противоречия не выразились так остро, как
в этом первом индустриальном городе тогда еще мелкобуржуазной и аграрной
Франции, в городе, ставшем родиной шелковой промышленности. Еще в разгар
буржуазной революции 1792 года рабочие впервые образуют там отчетливо
пролетарскую массу, резко отделяющуюся от роялистски и капиталистически
настроенных предпринимателей. Нет ничего удивительного, что на этой
раскаленной почве как реакция, так и революция принимают самые кровавые и
фантастические формы.
одного из тех своеобразных людей, которых внезапно выносит на поверхность
всякий мировой переворот, одного из тех кристально чистых идеалистов,
которые, однако, своей верой и своим идеализмом навлекают больше бед и
вызывают больше кровопролитий, чем самые грубые реалистические политики и
самые свирепые террористы. Обычно именно такие искренне верующие,
религиозные, экстатические натуры, стремящиеся перестроить и улучшить мир с
самыми благородными намерениями, дают побудительный толчок к убийствам и
несчастьям, которые отвратительны для них самих. В Лионе таким человеком был
Шалье, расстрига-священник и бывший купец, для которого революция стала
истинным, настоящим христианством; он был предан ей с любовью суеверной и
самозабвенной. Восхождение человечества к разуму и к равенству означает для
этого страстного почитателя Жан Жака Руссо осуществление тысячелетнего
царства, его пылкое и фанатичное человеколюбие видит в мировом пожаре зарю
новой, нескончаемой человечности. Трогательный фантазер: когда Бастилия
пала, он собственными руками относит камень из стены крепости в Лион; шесть
дней и шесть ночей идет пешком из Парижа и делает из этого камня алтарь. Он
обожает пламенного, язвительного памфлетиста Марата как бога, как новую
Пифию; он знает наизусть его речи и статьи и как никто другой в Лионе
воспламеняет своими мистическими и наивными речами рабочих. Народ
инстинктивно чувствует его пылающее и сострадательное человеколюбие, а
лионские реакционеры понимают, что этот чистый духом, одержимый
человеколюбием человек во много раз опаснее самых шумливых зачинщиков
мятежей - якобинцев. К нему тянутся все сердца, против него направлена вся
ненависть. И когда в городе вспыхивают первые волнения, в тюрьму бросают,
как зачинщика, этого неврастенического, немного смешного фантазера. Против
Шалье, с трудом использовав поддельное письмо, состряпали какое-то обвинение
и, в устрашение другим радикалам, бросая вызов парижскому Конвенту, его
приговаривают к смертной казни.
спасти Шалье. Он увещевает, он требует, он угрожает непослушному магистрату.
Но, решившись, наконец, показать когти парижским террористам, городской
совет самовластно отвергает все протесты. Нехотя выписали в свое время
лионцы орудие террора - гильотину - и поставили ее в сарай; теперь они
решили дать урок сторонникам террора, впервые испытав это так называемое
гуманное орудие революции на революционере. И так как машина не опробована,
а палач неопытен - казнь Шалье превращается в жестокую, гнусную пытку.
Трижды опускается тупой нож, не отсекая головы осужденного. С ужасом смотрит
народ, как закованное, обливающееся кровью, еще живое тело его вождя
корчится в мучениях позорной пытки, пока, наконец, палач милосердным ударом
сабли не отделяет голову несчастного от туловища.
палладиумом мести для революции и головой Медузы для убийц.
осмеливается в одиночку открыто выступить против Конвента! Такой наглый
вызов должен быть потоплен в крови. Но и лионские правители понимают, что им
предстоит. Они переходят от сопротивления к открытому мятежу; они собирают
войско, строят укрепления против сограждан, против французов и открыто
сопротивляются республиканской армии. Теперь оружие должно решить спор между
Лионом и Парижем, между реакцией и революцией.
казаться самоубийством молодой республики, ибо никогда ее положение не было
опаснее, отчаяннее, безвыходное. Англичане заняли Тулон, завладели арсеналом
и флотом, угрожают Дюнкирхену; в то же самое время пруссаки и австрийцы
продвигаются вдоль берегов Рейна и в Арденнах, и вся Вандея охвачена
пожаром. Битвы и мятежи сотрясают республику от одной границы до другой. Но
эти же дни - поистине героические дни Конвента. Следуя грозному роковому
инстинкту, вожди решают победить опасность, послав ей вызов: после казни
Шалье они отвергают всякое соглашение с его палачами. "Potius mori quam
foedari" - "Лучше гибель, чем соглашение", лучше, ведя семь войн, начать еще
одну, чем заключить мир, свидетельствующий о слабости. И этот неистовый
энтузиазм отчаяния, эта нелогичная, бешеная страстность спасли в момент
величайшей опасности французскую революцию, так же как впоследствии -
русскую (одновременно теснимую с запада, востока, юга и севера англичанами и
наемниками со всего мира, а внутри страны - полчищами Врангеля, Деникина и
Колчака). Напуганная лионская буржуазия открыто бросается в объятия
роялистов и доверяет свои войска королевскому генералу, но это не может
помочь ей - из деревень, из предместий стекаются пролетарские солдаты, и 9
октября республиканские полки штурмом берут охваченную мятежом вторую
столицу Франции. Этот день - быть может, самая большая гордость французской
революции. Когда председатель Конвента торжественно поднимается со своего
места и сообщает о капитуляции Лиона, депутаты вскакивают со скамей, ликуя и
обнимая друг друга; на какое-то мгновение кажется, что улажены все споры.
Республика спасена, всей стране, всему миру дано величественное
доказательство неотразимой мощи, силы гнева и напора республиканской
народной армии. Но гордость, возбуждаемая этой отвагой, роковым образом
влечет победителей к заносчивости, к трагическому стремлению завершить свое
торжество террором. Столь же грозной, как и стремление к победе, должна быть
месть победителей. "Надо показать пример того, как французская республика,
как молодая революция всего суровее карает тех, кто восстает против
трехцветного знамени". И вот Конвент, выступающий поборником гуманности,
позорит себя перед всем миром декретом, первыми историческими образцами
которого могут служить варварское нападение Барбароссы на Милан или подвиги
калифов. 12 октября председатель Конвента берет в руку тот ужасный лист, в
котором содержалось ни много ни мало как предложение разрушить вторую
столицу Франции. Этот очень мало известный декрет звучал так:
общественного спасения, чрезвычайную комиссию из пяти членов, чтобы
немедленно наказать лионскую контрреволюцию силою оружия.
защитникам республики.
контрреволюционерами.
люди,- уничтожить; могут быть сохранены лишь дома бедноты, квартиры убитых
или осужденных патриотов и сооружения, служащие промышленным,
благотворительным и педагогическим целям.
поселение, объединяющее оставшиеся дома, будет называться Ville affranchie.
поколениям о преступлениях и наказании роялистского города следующей
надписью: "Лион боролся против свободы - Лиона больше нет".
превратить второй по величине город Франции в груду развалин. Мужество
покинуло французский Конвент с тех пор, как нож гильотины зловеще сверкает
над головой каждого, осмеливающегося хоть бы шепотом произнести слова
"милосердие" или "сострадание". Напуганный собственным террором, Конвент
единогласно одобряет варварское решение, и Кутону - другу Робеспьера -
поручается исполнить его.
для республики последствия умышленного уничтожения самого большого
промышленного города страны со всеми его памятниками искусства. И с первого
же мгновения он решается саботировать поручение Конвента. Чтобы осуществить
это, нужно пустить в ход лукавое притворство. Поэтому свое тайное намерение
пощадить город Кутон прячет за хитростью,- он чрезмерно восхваляет безумный
декрет. "Граждане коллеги,- восклицает он,- мы пришли в восхищение, прочитав
ваш декрет. Да, необходимо разрушить город, и пусть это послужит великим
уроком для всех, кто мог бы осмелиться восстать против отечества. Из всех
великих и могущественных мер воздействия, применявшихся Национальным
Конвентом, от нас до этих пор ускользала лишь одна: полное разрушение... но
будьте спокойны, граждане коллеги, и заверьте Конвент, что мы разделяем его