Всё для евреев, всё для их блага под солнцем родной советской страны...
мысли о купании в ледяном ручье, где Юрий умывался и делал зарядку и с этим
же Сашей по утрам, заломило руки и ноги. Но не принять вызов, да ещё
студента! Они пошли к зарослям.
налетели комары, прокусывающие даже териленовый плащ. Как можно раздеваться
в воздухе, наполовину состоящем из этих наcекомых? - подумал Юрий.
замер, не сводя глаз от запруды за кустами, где глубина позволяла окунуться
в воду. В каких-то десяти шагах от них на песке раздевалась женщина.
Медленно и величественно, словно она знала, что кто-то ею любуется, она
сняла с себя одежду и двинулась к блестящей на закатном солнце синей воде,
отражавшей пожелтевшие яркие кусты. На этом праздничном фоне блестело белое
стройное тело, которое внезапно странно подёрнулось дымкой и потемнело.
несчастная гибко заломила руки, замахала ими во все стороны и с воплем
бросилась в воду, вскричав ещё звонче от ледяной воды. Над ручьём заклубился
серый пар. Девушка кричала, ныряла, захлёбывалась и снова погружала в воду
голову. Она явно тонула в этом по пояс водоёме.
месте, растерянно глядя из кустов.
пар или дым стелется над снова появившейся над водой головой, над открытым
ртом, которому словно не хватало воздуха.
поднял на руки и понес к её одежде, чувствуя, что и сам задыхается от
слепящих, лезущих в глаза, нос, рот и лёгкие насекомых. Комары теперь жадно
облепили обоих. Юрий поспешно накрыл голову Инги Савельевой рубашкой,
яростно стегая её со всех сторон полотенцем, чтобы спасти от звенящей серой
тучи. Она, начала неистово кашлять, содрогаясь всем своим скользким холодным
телом в его руках, одновременно лихорадочно пытаясь вслепую надеть поданный
ей лифчик, путаясь в бретельках.
брюки. Только после этого она, прокашлявшись, решилась приоткрыть лицо и
посмотреть, кто это спас её и теперь так смело и умело одевает. Увидев Юрия,
она вскрикнула, отпрянула было, но потом расцвела счастливой улыбкой и
бросилась к нему на шею, впившись губами в губы, не обращая внимания на то,
что её тело и его лицо снова стали мохнатыми и серыми.
неизменную совхозную стёганку. Она с хохотом стегнула его полотенцем по
лицу. Отмахиваясь этим полотенцем и стирая с лиц присосавшихся комаров, они,
наконец, выбежали на пригорок, где ветер тотчас разогнал серую тучу.
происходило. "Спасибо, - сжала она его ладонь крепкими ледяными пальцами. -
Вы просто спасли меня. Я думала, что утону, - она начала истерически
хохотать. - Представляете, вода, как лёд, а комары не дают поднять из воды
голову и вдохнуть воздуха. Чувствую, что кончается моя молодая жизнь... И
тут некто сильный и смелый меня выносит на берег. Только я собираюсь его
поблагодарить, как он начинает меня бить по чём попало... Вы садист, Юрий
Ефремович?" "Я просто растерялся... Уверяю вас. Я вовсе не собрался..." "А
жаль. Было так приятно. Как у нас дома в бане. Я вам как-нибудь обязательно
отомщу тем же. Я вас так отхлестаю веником! А вы меня... Вам хочется меня
отхлестать веником?" "Ей-богу, у меня и в мыслях не было..."
думать не сумеете, кроме как об Инге Савельевой под вашим веником... Вот
увидите! Я ведь вам там, пока вы меня спасали понравилась? Часто вам
приходилось видеть такое тело?" "Честно говоря, без комаров оно было бы
привлекательнее." "Естественно. И вы в этом убедитесь! - лихорадочно
хохотала она, прижимаясь к нему и всё ещё дрожа. - Я это знала с той минуты,
как только вы вошли в аудиторию. И вы... знали с того момента, как увидели
меня, правильно? Я же женщина, меня рассеянный, вроде бы на всех сразу,
взгляд не обманет."
тотчас метнувшуюся к нему холодную ладонь Инги. Она вбежала на высокое
крыльцо и послала ему воздушный поцелуй. Ошеломлённый и сконфуженный,
уверенный, что студенты уже обсуждают сцену, которую видел бригадир, Юрий
поднялся в духоту своего дома на еврейской земле... Спасаясь от комаров,
здесь держали закупоренными окна, напускали в воздух "дэту" - аэрозоль,
выпрошенный у соседей-танкистов.
вы! Я сразу ушёл, как вы к ней бросились. Зачем смущать девушку? Так что с
ней случилось?" "Комары облепили её, загнали в ледяную воду и не давали
вынырнуть и вдохнуть воздуха. Она стала просто захлёбываться." "Меня там не
было, - тихо сказал староста. - Я ничего не видел. Можете не беспокоиться.
НО вами я горжусь. Я бы не решился... А комарьё здесь действительно какое-то
неестественно свирепое. Если бы я был Гитлером, - вдруг добавил он,
пристально глядя на Юрия, - я бы тоже евреям отдал именно эти края. С этими
комарами..." "И не жалко было бы?" - прищурился Юрий. "Евреев? Что вы, я как
раз отношу себя к юдофилам, - ответил Саша. - Как-то прочёл "Семью Опперман"
Лиона Фейхтвангера. Потом подряд прочие романы замечательного немецкого
еврея. И пожалел, что Бог не создал меня иудеем. Уж я бы в ЕАО не
поселился."
"Я бы море переплыл, я бы зубами проволоку перекусил, но оказался бы в
Израиле! Надо же, иметь ТАКУЮ СТРАНУ и жить за границей... Израиль вдвое
младше ЕАО, а болота там давно осушили, и комаров вывели. Потому, что та
земля осваивалась людьми для людей, а эта - ссыльными для бутафорской
идеи... Как, кстати, и вся наша огромная нелепая и несчастная Россия!"
распутицу могли работать только "еврейские самоходные комбайны" - уникальная
продукция Дальсельмаша в Биробиджане, покрывались блестящим розовым инеем.
Оставленные с вечера студентами костры на полевом стане напоминали
фантастических круглых серых мохнатых животных - слетевшиеся со всей округи
на тепло комары громоздились друг на друга, издавая предсмертное шипение.
Отдельные живучие твари ползали даже по покрытой инеем поверхности трактора,
привлекаемые едва сохранившимся за ночь теплом двигателя.
враг - дедушка Мороз." Он честно отсчитал Юрию, прячась за самосвал, его
долю, уговорил не отказаться от оплаты натурой каждому привлечённому - мешок
картошки и мешок кукурузных початков.
Дорочка зевнула красной пастью, как мурена, прямо в лицо Юрию и спросила
привычно: "Сколько?" "Чего сколько?" "Ну, водки, бормотух, чего вам ещё?"
"Мне вот этот офицерский тулуп." "Так он женский!" "А размер?" "Размер как
раз мужской. Потому он и остался." "Юрий Ефремович, - горячо шептал Саша. -
Берите, самая полезная вещь при нашей зиме, пропадёте без него..." "Так ведь
женский!" "А то! - встряла Дора. - Пуговицы перешьёшь - будет мужской." "А
воротник круглый..." "Да кто это заметит, когда сорок градусов! Берите,
мужчина, последний остался. И недорого, тридцать пять рублей." Это было
половина того, что Юрий заработал за полтора месяца. И то благодаря
уникальным организаторским способностям Саши. Остальные остались должны
совхозу за питание.
шёл всё гуще. Девушки, закутанные до полной неузнаваемости даже и их пола,
торопливо садились на скамейки открытого грузовика, сразу же нахохлившись и
покрываясь белым слоем октябрьского снега советско-еврейской страны в
Приамурье.
хрустел под ногами, ветер нёс белую колючую пыль со свежих пушистых
сугробов. Мороз ворвался уже в тамбур, где Юрий в неизменном плаще, шляпе и
туфлях волок свои мешки к обледенелым скользким ступеням. Холод мгновенно и
враждебно ворвался в него и согнул вдвое.
закутанных студентов, словно забыл там что-то. Тут он лихорадочно натянул
свой кокетливого покроя приталенный черный огромный женский тулуп прямо на
плащ, поспешно разулся, обвернул ноги газетами, натянул на них туфли и в
этом наряде сталинградского фрица спустился с драгоценными мешками на
оледенелый перрон.
Сашей проезжие огромные самосвалы. Все вповалку разместились в заиндевевшем
стальном кузове с замерзшей грязью, уцепились друг за друга, как стадо
свиней в бурю и понеслись по сверкающему свежим снегом городу к общежитию.
Инга и здесь исхитрилась оказаться рядом - её светлые бездонные глаза
потусторонне светились из-под толстого огромного пухового платка, которым
она, казалось, была закутана с головы до ног.
отопления заставила Юрия мгновенно снять не только тулуп и плащ, но и свой
неузнаваемо помятый в совхозе единственный костюм. Пришлось переодеться в
трико, что живущим в общежитии преподавателям не рекомендовалось.
мылом от пятен и за генеральную стирку слежавшихся вещей. Вокруг булькала
вода, трещали стиральные доски, пахло нечистотой. Подняв глаза, он
вздрогнул. Прямо перед ним, по ту сторону стирального стола поблескивал
нательный крестик и упруго раскачивалась словно намеренно максимально
обнажённая грудь, над которой сияли широко расставленные бездонные глаза
Флинт Эрик
Роллинс Джеймс
Максимов Альберт
Вронский Константин
Пехов Алексей
Афанасьев Роман