хохот.
Изабо.
Мало ли чего не проходили! Широков, объясни ему, пожалуйста. Он же не
виноват...
по истории проходили?
вспомнил этот бунт.
глубины закопался.
связаны с декабристами, - уже успокаиваясь, сказал Широков. - Ну, которые
тихо сидели, тех припугнули. А которые пошустрее, или, не дай Бог, на
Сенатскую выходили с пистолетиками, тех, естественно, в кандалы... Очень
просто. Так Рылеева повязали, Одоевского, Бестужева-Марлинского,
Корнилович чудом уцелел, допросами отделался. Кюхельбекер совершенно
непонятно как за границей оказался, ездил потом по Европе и в голос
кричал... да кто тут мог помочь?..
девятом, что ли, классе... Скучные, правда.
считали главной надеждой русской литературы. Но из стихов, поэм, прозы
сохранилось очень мало. Рукописи и корректуры новых изданий пропали в
Третьем отделении. До нас дошли клочки. В Сибири он много писал. Куда все
делось - непонятно. Одни кусочки - то в альбоме, то в письме, то на полях
чужой рукописи. Из ранних его вещей сохранилось немало, можно поверить,
что он стал в Сибири настоящим поэтом...
читай, исторический экскурс окончен.
доме. На постели поверх одеяла спит ручной заяц...
оклеенный кусками кроличьих шкурок.
панталоны заправлены в валенки. Мария сидит у накрытого скатертью стола.
Она в черном бархатном платье с белым отложным воротником. Рядом стоят
пяльцы с вышивкой. На столе корзинка для рукоделия. В руке у Марии
несколько листков письма, которое она и читает вслух Александру.
"Вчерашний бал австрийского посла удался на славу, - негромко читает
Мария. - Графиня Долли была обворожительна. Я подошла к ней, мы шепотом
обменялись несколькими словами. Зная, что я собираюсь писать к вам, она
велела кланяться милым друзьям, которым она сочувствует всей душой".
"Бедная Долли, - перебивает ее Александр, - как сладко ей сочувствовать с
блюдечком ананасного мороженого в одной руке и с бальной книжечкой - в
другой!" "Ты действительно не понимаешь, Саша, что для них это подвиг - на
балу, где полно любопытствующих, говорить о нас и передавать нам поклоны?
- спрашивает Мария. - Впрочем, если письмо бедной кузины тебя раздражает,
я пропущу про бал...".
вышел? Кто так читает пьесы?
читать мне интереснее так, я же не актер.
остальное в таком же духе..."
балу у австрийского посла Фикельмона, и Валька, естественно, отключился.
Между его слухом и ровным глуховатым голосом Широкова как будто стенка
выросла, и в какой-то миг оказалось, что Валька отгородился песней про
южную ночь.
оборотной стороне век нарисовалась странная комната. Она была вроде ящика
с открытой боковой стенкой, обитого изнутри дорогой узорной материей с
блеском, причем окон не было вовсе, ни одного, и Валька твердо знал, что в
откинутой стенке их тоже нет. В ней была лишь невидимая дверь, тяжелая,
отвратительная, с глазком, как в тюремной камере. А там, где в стене
вполне могло быть окно, стоял спиной к Вальке невысокий щуплый человечек в
сюртуке, обтянувшем узкие ссутуленные плечи, и в валенках. Он уткнулся
лбом в турецкие огурцы узора. Кудрявые и сильно поредевшие его волосы
отливали легким серебром.
изящного, подлинно дамской игрушки, в полной гармонии с прекрасной тканью,
с изящным столиком для рукоделия, но в совершеннейшем противоречии с
глазком невидимой двери. Женщина была невысока ростом, в черном платье с
большим белым воротником, во вязаной шали, ее черная коса была уложена на
затылке, а длинные локоны на висках обрамляли взволнованное лицо.
Очевидно, она только что плакала, и теперь осторожно промокала глаза
платочком, боязливо поглядывая в сторону Вальки. Валька понял - боится,
как бы не вошли. И еще понял, что именно он сейчас подсматривает...
занял все пространство перед глазами и Валька прочел название над первым
нотным станом. "Баркарола" - так было написано крупными буквами с
выкрутасами, а сбоку меленько слова песни, не дававшей ему покоя уже
который день: "Ночь весенняя блистала свежей южною красой..." Вполне
возможно, что за стенами этой обреченной и запредельной комнаты была
сейчас ночь, но уж никак не южная. Какой же тут, к бесу, юг, если валенки
и шаль на зябких плечах, если нарядная ткань на стенах не спасает от
яростных сквозняков?
он тоже куда-то исчез, рухнула стенка между Валькой и теми, кто слушал
занудное сочинение Широкова. Теперь и у него в ушах звучал рассудительный
голос.
Приучен читать, душа моя, притом же, читая пренудное сие сочинение,
внутренне я веселился, потому что скушнее написать невозможно". "И только
ради этого?" - спрашивает она. "Только ради этого, - отвечает он. - Еще
несколько времени - и попрошу я, чтобы мне прислали Четьи-Минеи, чтением
которых я развлекался зимой двадцать четвертого года. Но тогда ко мне был
приставлен святой отец, дабы я от сей книжицы не уклонялся. А ныне чтения
от меня требуешь ты, душа моя, и я даже не могу подпоить тебя ромом, как
того монашка..."
удовольствия его пьеса никому не доставляла.
могу упрекнуть и тебя". "Меня?" - испугалась она. "А кто иной постоянно
мне напоминает, что я сижу в этой проклятой тайге без дела, что я позабыт
всем миром, что бездарные писаки заполонили петербургские альманахи, и ты
же еще спрашиваешь меня, не желательно ли мне подержать в руках такой
журналец! А время меж тем идет, и более десяти лет я не видел ни одной
своей строки ни в журналах, ни в альманахах, только в наших блуждающих
тетрадках, которых хорошо коли шесть штук наберется. А господ читателей -
хорошо, коли вчетверо больше, считая грудных младенцев!.."
скучный, невзирая на восклицания, разговор.
стремительно подошел к ней, опустился на колени и взял ее руки в свои.
"Прости меня, - сказал он. Это просто меня гнетет безысходность. Когда
человеку в расцвете творческой поры предоставлены три права: выть от
смутной тоски по лучшему миропорядку, заниматься самобичеванием или же
ковырять в носе..."
ковыряния в носе - это тебе не пушкинский афоризм!
Валька.
он сказать ну никак не мог, - ответила ему Изабо. - Это сказал совсем
другой человек. Анатолий думал о нем, когда писал пьесу, вот его афоризм
туда и попал.
машинописный лист.
спросила Изабо.
воспроизводил на внутреннем магнитофоне интонации Чеськи. Ну, мне нужно
было, чтобы они естественно возникали в пушкинском монологе...
слушала и не понимала, зачем вообще Изабо затеяла этот балаган! С пьесой и
тортом! А потом до меня дошло, насколько это смешно... и вообще...
Лондон Джек
Лукин Евгений
Каменистый Артем
Пехов Алексей
Акунин Борис
Пехов Алексей