Чтение 7–й страницы книги ~Дорога~

- Я плохо играю, - сказал он.

Клотильда засмеялась.

- Этого-то мне и надо. Проиграй мне, монашек.

Он хмыкнул в ответ и пересел поближе. Карты замелькали в руках
Клотильды - синее, красное, золотое, белое, грехи, добродетели, слабости
людские и сильные стороны, любовь и смерть, жизнь и молитвенный экстаз, ад
и рай - огрубевшие руки актерки тасовали их так и эдак. Ремедий брал из ее
пальцев то одну, то другую карту, рассматривал. Дольше других держал перед
глазами одну, жутковатую: скелет с косой ведет за руку монаха, за рясу
монаха цепляется девица, за девицей - торговец. Живая цепь терялась за
горизонтом.

Клотильда отобрала у него карту, недовольная тем, что мешает играть.

- Путь неблизкий, еще наглядишься, надоест, - сказала она.

Но Ремедий не сразу выпустил карту.

- А как она называется?

- "Смерть", конечно. Видел когда-нибудь Пляску Смерти?

Ремедий кивнул.

- Я видел смерть, - сказал он простодушно.

Клотильда хмыкнула.

- Кто ж ее не видел, дружок.

- А какая карта бьет "Смерть"?

Актерка выбрала из колоды другую - обнаженная женская фигура,
окруженная венком.

- "Вечная жизнь", конечно.

Ремедий повертел перед глазами "Вечную жизнь". Девица на карте была
очень хороша собой. Похожа на Рехильду Миллер. От мысли о Рехильде Ремедий
перешел к другой:

- Странная у тебя колода. Этими картами только играют?

- Не только, - сердито сказала Клотильда. - Иногда гадают. Но очень
редко.

Ремедий смотрел на нее, шевелил губами - думал.

Клотильда склонила голову набок.

- Ты из профессионального интереса спрашиваешь?

- Что? - Ремедий смешно заморгал светлыми ресницами.

- Ну, говорили, будто вы с Иеронимусом сожгли за ведьмовство целую
толпу женщин, - пояснила Клотильда. Пристально посмотрела на него. - Это
правда, монашек?

- Да, - сказал Ремедий. - А почему ты испугалась?

- Я вовсе не испугалась, - сердито заявила Клотильда. - Гадание на
картах - колдовство и ересь. И я этим занимаюсь. Иногда.

Ремедий сказал:

- Чтобы осудить тебя, нужно двое свидетелей.

- Да ладно тебе... - Клотильда махнула рукой, отметая все сомнения. -
Я и гадаю-то очень редко. Не люблю это занятие.

- Почему?

- Потому что сбывается.

- А если выпадает "Смерть", значит, человек скоро умрет?

- Ничего подобного. Монах, а не знаешь. Смерти не существует. Знаешь,
какой стих подписан к этой карте? - Она снова вытащила из колоды "Смерть"
и прочитала, водя пальцем по ломаным буквам на ленте, обвивающей картинку:
"Ich bin Auferstehung und Leben".

Ремедий нахмурил лоб.

- Это из Писания. А почему не по-латыни?

- Понятия не имею, - беспечно сказала Клотильда. И заторопила его: -
Давай лучше играть. Смотри. У меня на руках младший грех - "Непослушание".
Есть у тебя "Подчинение"?

Она сунулась в его карты.

- Нет, "Подчинения" нет. Попробуй взять мой грех другой добродетелью.

Ремедий протянул "Надежду".

- С ума сошел! - Она хлопнула его по руке. - А чем ты будешь бить
"Отчаяние", скажи на милость, если выбросишь "Надежду" на какое-то
"Непослушание"? У тебя же есть "Стыдливость", смотри...

Выхватила карту из его пальцев, покрыла ею "Непослушание", отложила в
сторону.

Вскоре игра увлекла обоих. Прошло немало времени, прежде чем Ремедий
вспомнил о новичке, которого силился узнать. Поискал глазами. Теперь рядом
с незнакомцем сидел Иеронимус. Они были погружены в негромкую беседу.

И Ремедий успокоился.

Иеронимус поднял голову. Незнакомый молодой человек стоял возле него,
глядел на сидящего сверху вниз светлыми печальными глазами.

- Вы Иеронимус фон Шпейер?

Иеронимус подвинулся, дал ему сесть рядом. Тот примостился, обхватил
руками колени. От его грязных волос пахло землей.

- Я Валентин Вебер, - сказал незнакомец тихо. - Мы с вами встречались
раньше. Один раз. С тех пор я ждал вас.

Иеронимус молчал, ждал, что будет дальше.

- Вы помогли мне, - добавил Валентин.

Тогда Иеронимус повернул голову, желая рассмотреть этого человека
получше.

- Я не помню тебя, - сказал он наконец.

Валентин отозвался - почти шепотом:

- Я разговаривал с вами из могилы. Я мертв, отец Иеронимус. Вот уже
семь лет как мертв. Только одно и живо еще - моя благодарность.

Иеронимус поднял руку, провел пальцами по щеке молодого человека.
Щека была холодной и на ощупь дряблой.

Валентин грустно улыбнулся.

- Видите? Я мертв.

Тогда Иеронимус спросил:

- А я?

- Не знаю, - ответил Валентин.

Иеронимус видел, что юноша не лукавит.

- Почему же мы встретились с тобой, если ты мертв, Валентин?

- Может быть, вы умираете, отец мой? - спокойно спросил его Валентин.

- Может быть, - согласился Иеронимус.

А Валентин сказал:

- Все эти годы я желал только одного: увидеть вас. Тогда, в
Айзенбахе, я слышал ваш голос. Я ничего не знаю о вас. Ничего, кроме
голоса.

Иеронимус шевельнулся. Он вдруг ощутил свой возраст, свой живот,
мешки под глазами.

Валентин смотрел на него с бесконечной любовью.

- Я помню каждое ваше слово.

- А я не помню, - признал Иеронимус.

- Я был в яме вместе с другими мертвецами. Всех нас охватило
отчаяние. У меня была библия, солдаты бросили ее в яму вслед за трупами. Я
раскрыл книгу и стал читать. Я читал пророка Иезекииля. - Валентин покусал
бледные губы, припоминая текст. - "Пошлю на него моровую язву..." Они
слушали, и в их сердца возвращалась надежда, хотя было очень страшно. И
когда я споткнулся посреди строки, чей-то голос ИЗВНЕ произнес: "И узнают,
что я - Господь". В то мгновение мне показалось, что сам Господь говорит
со мной.

- А это был всего лишь монах-бродяга, - сказал Иеронимус. - Который
присел перекусить на братской могиле. И знал библию достаточно хорошо,
чтобы закончить цитату. Только и всего.

- На долю секунды вы были для меня Богом, - серьезно сказал Валентин.
- Этого довольно, чтобы помнить вас остаток вечности.

Он склонился головой на колени к Иеронимусу. И Иеронимус положил
ладонь на растрепанные светлые волосы и так остался сидеть, вдыхая острый
запах могильной земли.

Через день рябой Балатро объявил, что знает более короткий путь до
Страсбурга, чем тот, который предлагает Варфоломей. Наместник, прознав про
то, подскочил к комедианту и вступил с ним в ожесточенный спор. Они
чертили карту на земле, выкладывали схемы палочками и листьями, яростно
забивали очередную схему ногами, чтобы нарисовать ее заново - более точно.

Бальтазар Фихтеле слушал, пытался вникать, но не смог. Плюнул.
Остальные, поняв, что спор надолго, запалили с утра костер и взялись за
карты.

Прошло никак не меньше часа, прежде чем наместник, весь красный,
вспотевший, будто камни таскал, подал сигнал к выступлению. Кто победил в
споре, осталось неясным. Подозревали, что Балатро.

Выбрали проселочную дорогу, отходящую от главного тракта. Арделио
прикрикнул на лошадь, заставляя повернуть с удобной грунтовки в лесную
чащу. Телега, раскачиваясь и подпрыгивая, затряслась по колее, куда
осенним ветром навалило веток. Слышно было, как в телеге ругается
Клотильда.

Ремедий так и не понял, кем приходится девица двум комедиантам -
сестрой, возлюбленной? Улучив момент, спросил ее об этом. Она пожала
плечами.

- И то, и другое, - был странный ответ.

- Кому? - поразился Ремедий.

- Обоим, - не моргнув глазом, сказала девица. И глядя на лицо
Ремедия, расхохоталась.

На рассвете следующего дня Витвемахер куда-то ушел. Вернулся через
час, лицо имел чрезвычайно таинственное. О чем-то пошептался с