дороге. Асфальт, конечно, и там проложен, но под грязью, колесами
трейлеров натасканной, совсем утонул - по этой дороге проходила
междугородная трасса вокруг Вавилона.
денег из своих.
рыженькой лисички Актерки, расположившихся на заднем сиденье. Все три
устроились рядком, сидели смирные, благочинные, вид имели постный.
и казнилищ. Манефа была здесь впервые и с обостренным любопытством
приникла к окну, до середины уже забрызганному грязью. Их протряхивало
мимо вознесенных на столбы колес, где кое-где дотлевали останки казненных
преступников, лишенных благости погребения. Лохмотья одежд, застрявшие
между спицами и ободьями, обрывки веревок - все это слабо шевелилось на
ветру.
вдруг выругался, резко дернул машину вбок, чтобы не влететь в глубочайшую
лужу. Манефа стукнулась лбом о стекло, промолчала, только лоб украдкой
потерла - больно все-таки.
где виднелась ограда и крестик над невысокими воротцами. - Во-он там.
Дальше не поеду. Дорога совсем дрянь. Пешком дойдете. Уж извиняйте,
бабоньки.
Мария, ругаясь и путаясь в одежде и простыне, вывалилась из задней дверцы.
Раскрыла ее пошире, придержала. Распорядилась:
вперед. Простыня задралась, сползла, открыла лицо Белзы. Безмятежно глядел
он невидящими, все еще зелеными глазами в низкое небо, и снежок легонько
сыпался на него из мокрых облаков. Марта придержала голову, Мария,
пригнувшись, подхватила ноги.
Хлопнули дверцы, машина уехала.
каждым шагом, что приближал их ко входу, вороний гвалт становился громче.
самой кладбищенской ограды. На одной висел казненный. По всему видать,
повешен недавно. Украдкой женщины рассмотрели его: одет в хорошо сшитый
костюм, рубашка с голландским кружевом, галстук с люрексом и явно привезен
издалека. Ну и босой, это конечно, преступников всегда разувают, когда
вешают.
положено, особенно когда преступник отъявленный. Сказано в приговоре:
"будет повешен без надлежащего погребения", стало быть, должен быть
повешен и птицами расклеван. Товарищи же покойного (особенно такого вот, в
голландском кружеве и хорошо сшитом костюме) данного решения, что опять же
естественно, не одобряют и потому всячески норовят повешенного снять и
погребение ему все-таки учинить.
сапогами мокрый снег.
Просеменили. И не углядишь, а одна все-таки очень хорошенькая.
караулили прах. Сидел у свалки кладбищенских отбросов - пластмассовых
цветов, выгоревших за давностью, истлевших лент со смытыми надписями,
обломками дерева, кучами жирной кладбищенской земли. Потягивал из горла,
пожевывал колбасу без хлеба - просто от целой колбасины откусывал. Губы
жирные, глаза бессмысленные.
было к губам, опустил. - А меня-то тебе на что?
говорю, завтра приходи. И покойника своего приноси. Сегодня не хороним.
Выходной у меня, поняла?
особенно когда подвыпьет.
тут, приставать... Настроение мне портить.
вбухали - и все, получается, напрасно?
мелькнуло осмысленное выражение.
поднялся и, не стерев грязь, налипшую на штаны, побрел в подсобку.
Вернулся нескоро, в руках держал действительно лопату. Торжественно всучил
ее Марте.
потеряешь, тетка, или сломается она у тебя...
своего покойника на здоровье.
церковки, деревянной, с зеленым куполом. При желании он сможет слушать
богослужения. А вообще на христианском кладбище много было свободных мест.
больше, чем требовалось. И поскольку закопать покойника просто так, без
всякого обряда, всем четырем казалось неправильно, они провели свой
собственный обряд.
из сумки (за плечами, оказывается, у нее сумка была, да еще битком
набитая!) большую чашку, нож, бутылку прозрачной, как слеза, жидкости.
выставляет все это на землю рядом с прахом.
Набулькала в чашу до половины самогона. Взялась за нож.
движением резанула по запястьям, да так быстро, что они даже охнуть не
успели. И себя порезала так же ловко, как остальных. Кровь капнула в
самогон и смешалась там. Только у Актерки порез оказался слабым, тяжелые
красные капли едва выступили.
на сгибе локтя, надавила, выжимая кровь. Актерка только губу прикусила.
Давно из Оракула ушла, слишком давно. Забыла уже, что такое физическая
боль, которую надо перемогать, слишком долго на вольном житье всякими
таблетками глушила головную и всякую прочую боль.
и Марта - слева; в ногах Манефа права и Актерка - слева.
Пусть останется то, чему он научил нас.
хлеба, вовремя поданный, пусть зачтется.
последней обмакнула губы в самогон, от крови мутный, Манефа, ранки на
руках у всех четырех женщин уже затянулись. Зажили, как будто и не было
ничего.