мира, свирепыми взглядами смотрят вверх, проклинают остановившее их Небо,
а сияние ведь скоро уйдет, растворится в полуденном зное, и приоткроется
путь, враги вновь ринутся в погоню - обманутые, озлобленные беспощадные...
висели в воздухе какие-то неясные серые пятнышки, и он долго всматривался
в них, прежде чем догадался, что это человеческие лица. Затем сумел
различить в цветовом хаосе размытые силуэты отдыхающих в тени людей.
Постепенно ему удалось обуздать взбунтовавшееся зрение. Он огляделся. На
траве, на мешках, на повозках, на пнях, на сваленных стволах деревьев -
повсюду сидели пережидающие сияние путники, они грызли сушеные лепешки,
теребили жадными ртами кожанки с соком и равнодушно созерцали этого тощего
безумца, выползшего из пылающей бездны в их застывший мирок. Тогда
Оборвыш, не теряя больше времени, бережно надел заплечник и нетвердым
шагом двинулся вглубь леса.
буквы стали сливаться с бумагой, когда мысли превратились в болезненное
мельтешение одних и тех же фраз, он прекратил работу.
потными, во всем теле ощущалась унизительная усталость. Оборвыш сложил в
заплечник свое богатство, поднялся, тяжело выпрыгнул из хижины и с
наслаждением глотнул вечерний воздух.
крепкое, испытанное временем жилище лесных людей. Давным-давно, когда отец
Оборвыша не помышлял еще рождаться, их унылой деревеньки не существовало,
а мир только-только обретал свои законы, свободные лесные люди бродили
дремучими тропами - каменных дорог тогда ведь тоже не было - и ставили
повсюду такие вот незатейливые надежные постройки, в которых любой
случайный путник мог бы переждать непогоду, укрыться от зверя или
спрятаться на ночь от ненасытных присосок. Сооружались они изумительно
просто. Вырывалась продуктовая яма, вокруг нее вкапывалось четыре мощных
столба, к ним на недосягаемой для присосок высоте крепился бревенчатый
пол, чуть выше - крыша, из веток сплетались стены, и готов был хороший
дом.
дороги - узкая шумная полоска, наполненная деловой суетой и бесполезными
страстями, оставалась еще в опасной близости. Но сил идти дальше уже не
было, а тут появилась хижина, и Оборвыш забрался в нее, решив плюнуть в
лицо создавшейся ситуации. В нем клокотало темное раздражение. Появись
опять стражники - он стал бы яростно защищаться. Стражники, к счастью, не
появились, зато в зыбком лесном воздухе вдруг заклубились неясные образы,
потихоньку заработало воспрявшее воображение, бессвязное скрипение
покачивавшихся на ветру листьев превратилось в шепот, и Оборвыш с радостью
ощутил сладостный зуд в пальцах. Новая небылица, навеянная горькими
событиями полуденного часа, постепенно заполняла душу до краев,
бесцеремонно просилась на бумагу. Тогда он устроился прямо на неудобном
полу и, терзая разум поисками нужных слов, стал описывать возникающие
перед глазами видения...
таинственных звуков и пугающих теней. Он поднял вверх утомленную голову.
За темнеющей небесной твердью разгорались Огоньки - еще одна загадка этого
мира. Маленькие светлые точки - что они делали там, в занебесье, ради
каких целей жили?.. Глупый вопрос. Оборвышу сделалось грустно. В очередной
раз - непонимание, в очередной раз - мучительное осознание собственной
ничтожности. Он вздохнул, потоптался на месте, потом обошел зачем-то
вокруг хижины. По пути раздавил несколько присосок и понял, что пора лезть
обратно. Он снова забрался в бывшие владения лесных людей, тут у него
возникло желание перечитать написанное и кое-что исправить, но строчки
были уже совершенно неразличимы, и он быстро убедился в бесполезности этой
затеи. Оборвыш улегся спать, потому что ничего другого не оставалось:
день-то сегодняшний, увы, закончился.
жизнь занимался очень странным делом. Человек слагал песни. У него
получались добрые, мудрые, какие-то удивительно чистые песни. Выстраивая
их звук за звуком, он испытывал непередаваемую радость, понять которую
смог бы лишь тот, кто сам когда-нибудь слагал песни. Судьба его не
представляла бы особого интереса: в любом мире отыщется блаженный,
тратящий попусту жизнь. Но суть истории в другом. Деревня, где жил
человек, за что-то невзлюбила его. О-о, это была своенравная, капризная
деревня, впрочем, и деревней-то ее нельзя назвать, потому что когда-то
давным-давно она превратилась во всемогущее сверхъестественное существо.
Жители ее, точнее - пленники и не подозревали, что целиком находятся во
власти этого существа, они просто рождались, работали, умирали - в своей
деревне, в родной деревне. Так вот, чем-то не угодил ей человек, слагавший
песни. Возможно, именно тем, что бывал иногда счастлив. Поэтому жизнь его
складывалась очень сложно. Деревня придумала для него изощренное
наказание. Нет, она не собиралась убивать или калечить человека: это было
бы слишком быстро и просто. Она поступала хитрее - обрушивала на него
великое множество житейских трудностей, чтобы разум был задавлен
постоянной необходимостью решать мелкие, глупые, ничтожные задачки. И
наказание дало хороший результат. Человек прожил отпущенные ему годы,
сражаясь с обстоятельствами, изредка пытаясь сочинять, в муках сознавая,
как бесплодно уходит время, а песен-то создал до смешного мало!
знал человек, что его беды не случайны, что они намеренно подстроены
деревней, он все же сумел отомстить злобному существу. Да, песен после
него осталось мало, но ведь они не были просто придуманы, они были
выстраданы, поэтому каждое слово в них таило неудержимую силу.
Удивительную, непонятную радость вызывали они в людских душах. И
постепенно вошли песни в скучные деревенские дома, навеки зазвучали в
пыльном воздухе. При этом ни одна из них не рассказывала о деревне,
которой человек отдал жизнь. Ни одна! Человек слагал добрые песни, в
деревне же он не видел ничего доброго. А посвящены они были какой-то
другой, вымышленной деревне, существовавшей только в воображении этого
человека. Он безнадежно мечтал жить в придуманном им мире. Он хотел, чтобы
люди мечтали вместе с ним.
это действие чудесным образом подрывало могущество деревни: она
неотвратимо слабела, делалась дряхлой, беспомощной. А когда доброта
странных песен прочно вросла в души человеческие, когда их вера в
возможность счастья стала верой всех живущих, издохла мерзкая тварь. И кто
знает - не мешали бы человеку слагать песни, может и не сумел бы он
наполнить из всепобеждающей верой?
было сухо, скверно, в груди покалывало, спину как-то нехорошо ломило. Что
со мной? - вяло удивился он. И тут же вспомнил вчерашний день. Сияние!..
Он полежал некоторое время, собираясь с духом, потом вылез из хижины.
Дополз до ближайшего лиственника, отодрал ножом толстый кусок коры и
принялся жадно лизать холодную влажную мякоть. Я варвар, - подумал он
равнодушно. А впрочем, угощение заслуженное: потрудился вчера просто
замечательно! Придумал новую небылицу, пригвоздил ее к бумаге - молодец...
Проклятое сияние! Волосы повылезают - ладно. Но говорят, будто и зубы
выпадут, и вообще - страшные вещи с людьми происходят, если ненароком в
пламени этом дьявольском искупаться. Хотя зубы тоже ерунда, переживем, тут
самому бы не улететь за небеса. А вот Пузырь без зубов пропал бы точно, от
тоски бы высох - без смысла жизни-то...
светлела, крепла, вызревала. Лесная тень наливалась благодатной силой.
Утро было ранним, пока еще нежным, пока еще спокойным. Со стороны дороги
раздавался глухой стук, изредка доносились неясные возгласы - дорога тоже
проснулась. Оборвыш оборвался от изуродованного им дерева и побрел обратно
к хижине. Голова, к счастью, была ясной, в ней закипало знакомое
нетерпение. Можно работать. Нужно работать. Давно пора начать работать...
Оборвыш вскарабкался в свое убежище и занялся делом.
смешных зверьков, порабощенных несколькими вполне разумными мыслями.
совершенно неожиданную картину мира. Приснилось, будто бы вертень является
вовсе не стихийным бедствием, как многие полагают, не карой небесной, в
чем многие уверены, а транспортным средством невидимых путешественников,
которые летают на нем сквозь небесную твердь - к Огонькам. Невидимки эти
не злые, просто они не замечают, что их жуткие летающие столбы приносят
людям смерть и разрушение. Очнулся Оборвыш, охваченный возбуждением, и
принялся лихорадочно обдумывать это кощунственное предположение. Он горел
желанием превратить его в новую прекрасную небылицу, решив наполнить
очередное творение мыслями об относительности малого и большого, и о том,
насколько бесчестно для разумного путешественника равнодушное незнание
чужих горестей.
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Емилина Ника