быть может станут кивать; быть может, даже и расчувствуются, даже и слезу
пустят из своих мутных глаз, и будут поддакивать ему: "Потеряли! Потеряли!..
Ух, сколько раньше всего было!.. Вся жизнь загублена, Мишка!.." - и сами
что-то начнут лепетать и матюгаться, а потом вновь запьют; потом, может,
опять поссорятся и чуть не подерутся. А потом у них будет похмелье, и они
будут скрипеть зубами, ругаться, вновь искать выпивку, а потом, может и
отойдет хмель, но туман все равно в голове останется - от этого тумана им
уже никуда не деться, и не вспомнят они об этом пьяном лепете, так же как не
вспомнят и об тысячах иных пьяных лепетах, которые были прежде.
ствола, и неверными шагами побрел по аллее. Он хотел сразу же вырваться,
остаться в одиночестве, чтобы разобраться со своими чувствами...
идет, когда они вновь будут пить. Михаил ничего не отвечал, просто упрямо,
шаг за шагом, продвигался вперед...
обратился к ним:
совестью своею. Одному побыть... Долго, долго надо одному быть!..
таких сильных чувств - он же прямо-таки молил, в исступлении эти слова
проговаривал - вот уже и слезы по его щекам покатились. И не известно еще,
чем бы это закончилось, если бы дверь за его спиной резко не распахнулось, и
он с грохотом не повалился в коридор. Один из дружков усмехнулся, другой -
выплеснул несколько нецензурных выражений...
которой несло винно-водочным перегаром. Она и вернулась от своей подружки,
потому только, что напилась - стало быть и смелости набралась, решила
устроить ненавистному мужу большой скандал с избиением.
Прежде всего, она его хорошенько пнула, и визгливо стала выкрикивать
совершенно бессмысленную, умоисступленную ругань. И какая в ней ярость была!
Накопилось, накопилось за многие годы!.. В коридоре клокотал ад - могло
совершится убийство - одно из тех убийств про которые в газетах помещают
короткие предложения, вроде: "На улице такой-то в пьяной ссоре муж/жена
убил/а, супругу/а". Однако, вдруг подхватила его за руку, и с неженской
силой, вздернула вверх, змеей зашипела - не ладонью, кулаком с размаху в
щеку ударила. Михаил не сопротивлялся - он только стенал - он жаждал
вырваться из этого ада, но чувствовал, что слишком слабый. А тут вступились
дружки - они перехватили жену за руки, и с немалыми усилиями (и это-то два
здоровых мужика), смогли оттащить ее от Михаила на кухню. На несколько
мгновений Михаил оказался в одиночестве, и он шагнул к двери - надо бежать
за город, бежать в тишину лесов; найти там покой, лежать на снегу, не
слышать ничего, кроме шепота падающего снега, не видеть ничего, кроме
задумчивых туч над темными ветвями... Но он был слишком слаб! Только два
шага и смог сделать, а там колени его подогнулись, и он, с мучительным
стоном, опустился на тумбочку, которая в притык стояла к распахнутой,
манящей к свободе двери - он сшиб на пол пустую бутылку, которая на этой
тумбочке валялась, и вот один из дружков захлопнул дверь, а его, Михаила,
подхватил на руку, и буквально протащил на пустующую, грязную кухню, где за
залепленным столом уже восседала его супруга, уже наливала второй стакан из
только что открытой бутылки "Столичной". Второй дружок сидел рядом, и
по-пьяному искренним голосом втолковывал ей, что, мол, ее супруг, на самом
то деле, мужик что надо, мужик ее любящий, ну а какой русский мужик без
водочки родимой... и лепетал, и бормотал, и выкрикивал тот пьяный бред,
который обычно в таких случаях и звучит. Жена его слушала, кивала, а когда
проглотила третий стакан, то махнула своей жирной ручищей, и презрительно
взглянув своими блеклыми, словно бельмами завешенными глазами на Михаила,
тут же перевела их на говорливо дружка - и взгляд был уже похотливым.
Михаила тогда едва вновь не стошнило - ему показалось, что сгнившая,
наполненная личинками свинья предлагает себя тоже гнойному, всю жизнь на
свалке проведшему псу. Но пес был слишком измучен пьянками, чтобы испытывать
ответное вожделенье - оно одно вожделенье, к бутылке, знал. И жена все еще
поглядывая на него своими слезящимися глазками, спрашивала, не умеет ли он
на гитаре играть. Дружок ответил, что умеет, и тогда притащили расстроенную
гитару, которая вот уже несколько лет как пылилась на антресолях (при этом,
конечно, завалили коридор какими-то коробками). Дружок стал бренчать, делал
даже попытки настроить, и тут оказалась, что водка уже закончилась. Тогда
обратились к Михаилу - ведь он был главным спонсором. Он вяло стал
отнекиваться, но тут поднялась ругань - жена прямо-таки взвилась - вопила,
что кого-то стороннего он спаивает, а для нее жалко. И вновь она бросилась
на него, и задушила, и голову бы какой-нибудь сковородкой пробила, если бы
только вновь ее не сдержали. Михаил глядел на вертящуюся вокруг него
протухшую плоть, задыхался от духоты, от нехватки свежего воздуха, и...
забывал. Ему казалось, что между тем временем, когда он так искренне вопил:
"Клянусь!", и нынешним, минула целая вечность. Теперь то, что он видел в
Темном лесу, все что чувствовал и понял - все это казалось далеким,
несбыточным. Да и было ли это вовсе?.. Теперь ему гораздо более естественным
казалось обыденное его пьяное состояние. Был какой-то непонятный большой
мир, о котором лучше вовсе было не размышлять, и который приносил в основном
одни неприятности, и была его квартирка, были дружки, была, наконец, водка,
как лучшее средство забыться. И он дал им все оставшиеся деньги, и при этом
еще пробормотал, что сам пить не станет. А они даже и слушать его не стали -
надо, мол перемирие с женой обмыть. И тогда Михаил еще раз попытался
вырваться - потянулся трясущимися руками к тому, к кому перешли деньги, и
попросил, чтобы за покупками выпустили его. Однако, его не выпусти -
сказали, что ему лучше посидеть, от всякой дури отойти. И Михаил остался на
кухне вместе с женой, и с приглянувшимся ей дружком - она все строила ему
слизкие глазки, а он бренчал на гитаре, и пел что-то дурным голосом...
Ожидание того, кто пошел за выпивкой показалось Михаилу нескончаемым - он
считал секунды, и никогда не доходил дальше десяти - сбивался. Голова
прямо-таки раскалывалась, в глазах плыли темные круги, полосы, пятна; он
слабо стонал сквозь сжатые зубы. И он уже жаждал напиться - он не понимал,
как мог отказываться от выпивки - надо было поскорее забыться, избавиться от
этой боли; потому что мир - дрянь; и жизнь - дрянь... и вообще - лучше не о
чем не думать, только бы поскорее забыться, чтобы не мучило что-то с такой
силой, не жгло, не терзало так - да где же он?! Где ж он?! Где ж?!!.."
битком были набиты бутылками дешевой водки.
спросил Михаил.
плечу, сказали, что "все сейчас будет нормалек" - и поднесли первый стакан
до краев наполненный прозрачной отравой.
упивается до скотского состояния, когда влекут самые примитивные инстинкты.
И я не стану описывать этого - скажу только, что гнилая плоть клокотала,
пенилась, исходила болезненным жаром на кухне, вливала в себя водку,
издавала грубые, противные естеству звуки. И это продолжалось не один день -
были какие-то перерывы, были драки, были перемирия, а потом водка
закончилась. Было жуткое похмелье, а затем - работа грузчиком. Три товарища
(прямо как у Ремарка!) - работали плечо к плечу - перетаскивали какие-то
ящики, и двое из них бормотали третьему:
Михаил добирался до своей квартирки, и одного только хотел - упасть поскорее
на кровать, да и провалиться в забытье. А дома его поджидала ненавидящая его
жена, и ворчала, что он загубил ее жизнь. Он лениво, обречено переругивался
с ней, и никуда уже не стремился - ждал только, когда получит деньги, чтобы
забыться...
так, чтобы хватало на каждый вечер - по две бутылки - до следующей получки.
И вот какой установился у Михаила распорядок дня: рано утром мучительный,
адский, болевой подъем. Весь день - болезненное движение через что-то
темное, постоянное чувство изможденности, усталости. Вечер - он, два дружка,
его жена - все сидят на кухне, перед ними - две стремительно опустошаемые
бутылки водки; ругань, хохот, пьяные хоровые песни, снова ругань, иногда -
мордобитие, перемирия, ругань, хохот... Иногда дружки убирались восвояси,
иногда - оставались ночевать в спальне супругов - храпели на полу; ну а
Михаил, совсем опустившийся, на бомжа похожий, лежал в забытье, рядом со
смердящей тушей жены. На следующее утро все повторялось - это жена поливала
их холодной водой, и вообще: проявляла неиссякаемую энергию, лишь бы только
вытолкать их на работу. И это, с незначительными изменениями, продолжалось
не месяц, не два - это целый год. И за все это время Михаил не разу не
попытался разорвать этот адов круг - ему казалось, что, измени он хоть
что-то, так все станет еще хуже - о том же видении, которое посетило его в
парке, а тем более, о своих тогдашних клятвах и порывах, он так ни разу и не
вспомнил...
бетонные стены вой. Собака выла настолько заунывно, что их бессвязные
разговоры разрушались; слова и обычные и матерные застывали где-то на
языке... Так продолжалось целый час, и вот когда была начата вторая бутылка
водки, то решено было пойти, "заставить эту псину заткнуться". Жена
настояла, чтобы гнали Михаила - они уже не боялись его отпускать, так как он
за все эти шесть месяцев ничем не выделился из их пьяного гниения. Он и сам
чувствовал только раздражение к нарушившим их обыденность псине, и думал
только о том, как бы поскорее с этим покончить, да вернуться, чтобы ему
осталось еще хоть что-то от второй бутылки (иначе, ему стало бы дурно - он
как наркоман пристрастился к своей доле от этих двух бутылок).
Шилова Юлия
Шломо Вульф
Лукин Евгений
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Каргалов Вадим