поглядите на тех, кто учит нас жить! Там же ни одного лица человеческого!
Одни бульдоги! Хоть раз бы их жен показали. Уверена, что все они кабанихи
раскормленные! А треплются-то о чем! О народном благе! Они же хуже
капиталистов, те хоть капитал делают, а эти только жрут и врут! Самый
последний из мамашиной компании моральнее их, потому что, как говорит, так
и живет. В этой стране всякий имеет право быть прохвостом и кем угодно и
вообще жить, как сумеет, потому что все законы - одна трепотня.
Мамаша моя одному такому антик делала...
жадина! А под Новый год всякий раз по телевизору выступает, так что он там
говорит! И даже морда у него по телевизору не такая поросячья, как в
жизни. Даже мордой врать научились!
продадут они ее, как лакея последнего. У них же за душой ничего... одна
материя организованная. Понимаете, которые мафия наша, они страшные люди,
но у них есть какие-то ихние принципы, законы, они стоят друг за друга
хоть в чем-то, а те... Ну, скажите, отчего у всех у них такие круглые
морды? Ведь вы тоже уже... ну, это... в годах, а у вас же лицо как лицо, а
почему туда только с такими мордами пробираются? Ведь вот приезжают с
Запада, рядом с нашими - люди как люди. А наши будто с какой жирной
планеты спустились и не успели похудеть. Старые фотографии смотришь -
цари, генералы - красивые! Влюбиться можно. Порода! Валеркин отец Хрущева
хвалит, да у него же морда евнуха персидского! Я бы к власти на порог не
пускала мужиков с такими физиономиями. Ненавижу некрасивых мужиков. От них
все зло на земле. От уродов!
голая женщина и поносит власть чище любого "враждебного голоса"! И ничуть
не хочется ей возражать. Может быть, оттого, что лично мое лицо зачислено
лицом, а не мордой. Приятно. Да и мне ли защищать власть имущих...
о нем. Она приподнялась, я оглянулся. Казалось, что он уже у самого
берега. Так же хладнокровно взметалась рука, и исчезала, и появлялась
снова. Конечно, маленькой завистью я завидую их молодости, силе, красоте,
и мне приятно признаваться в этой зависти именно потому, что она очень,
очень маленькая, эта зависть-грусть, ее можно почти не принимать в расчет,
поскольку счет идет по совсем иной шкале, где поименованы ценности,
несопоставимые с предметом моей маленькой зависти...
одни бабы без мужиков ради него сто коммунизмов построили бы!
"хайль". Или Черчилль - это же страх Божий, или еще Хрущев наш, а
бровастый - это же цирк! Не понимаю. Если бы у меня было такое лицо, я бы
в монастырь ушла, паранджу носила бы. А они? Скажите, они что, не
понимают, что они уроды?
того, как я успеваю откашляться и вытереть слезы.
слышала, что, мол, красивые женщины глупы, а мне, дескать, подавай
хорошую, а не красивую. И мужики врут. Все хотят красивых, да боятся, что
не удержат. Но хотят все. Вы вот, вы же хотите меня?!
Она глядит на меня и тихо смеется.
исключение, так что не пытайтесь...
ударить ее, и в то же время... Вот дрянь! Я стараюсь взять себя в руки. Я
беру себя в руки. И неудивительно. Мне ведь не восемнадцать.
организованной материи, в отличие, к примеру, от Черчилля или Хрущева. Но
ведь этого еще недостаточно.
до цели. Одновременно с тем, как два бледных пятна появляются на ее
щечках, я обретаю полное равновесие.
сторону левого борта. - Сейчас же!
обретает позу девочки на шаре, одна рука выше, другая ниже, талия в
плавном изгибе. Но все же эта сценка больше похожа на пародию известного
полотна. Девочка выросла, превратилась в красивую, злую женщину, но, забыв
о возрасте, все так же пытается удержать равновесие, доступное только
чистоте и невинности.
покачиваемся.
с моими мускулами. Я чувствую себя великаном с неограниченными
возможностями. Как клещами, я хватаю ее за талию и приподнимаю ее так, что
на уровне моих глаз ее глаза, расширенные, зеленые, как волны, в которые я
и опрокидываю ее. Восторг охватывает меня, так все это получилось красиво
и легко. И пусть я сам не устоял и плюхнулся на сиденье, но вскочил и
встал в стойку раньше, чем она вынырнула, и вот стою, смотрю на нее,
барахтающуюся, ошарашенную, ага! И она смотрит на меня снизу вверх
по-новому, и хотя это иное недолго удерживается в ее глазах, но оно было!
Девчонка самовлюбленная! Если бы с детства ее почаще кидали за борт, это
очень пошло бы ей на пользу.
хватаю за кисть. Катерок в наклоне. Она что-то слишком торопится, мне
везет, что я замечаю ее торопливость, потому только и успеваю перехватить
ее руку. Пощечина могла получиться очень звонкой, в Турции услышали бы. Но
ее рука в моей руке, затем вторая, и уже значительно менее изящно, чем в
первый раз, я снова сталкиваю ее в воду.
Поворот ключика, и мотор застукал ритмом ударного инструмента. Включаю
скорость, отпускаю сцепление. Рывок катера отбрасывает меня в спинку
сиденья. Кладу руль влево и оставляю в этом положении.
или еще лучше - на Енисее. Там неслись бы мимо берега и поселки, где
хочешь, остановишься, выйдешь на берег, познакомишься с людьми и
обязательно встретишь исключительно интересного человека, какого нет и не
может быть в твоем постоянном окружении. И этот человек непременно скажет
что-то очень простое и очень мудрое, до чего не мог сам додуматься, и
никто не мог подсказать, тогда станет на душе легко и просторно, и в
обратный путь отправишься иным человеком, а свои, встретив, будут
удивляться и не узнавать.
повезло. Но он же необъятен, Енисей! Следующим летом плыви дальше и ищи,
потому что где-то там, в глубинках и только в глубинках, пребывает в
чистоте, простоте и однозначности главный смысл суеты нашей. Из тех, что
уже искали, не знаю, кто нашел, но никто не разочаровался, если искал
искренно. Да будет свята и вечна наша вера в глубинку, потому что это
настрой души, а самым главным своим знанием мы знаем, что без такого
настроя кончимся и исчезнем.
сотканная...
совсем маленькая, легкое колыхание, но ритмы у нас разные: катерок вверху,
Людмила внизу и наоборот, и я готов ходить кругами весь день около моей
злой и неумной Афродиты. Но весь день нельзя. И я приближаюсь. Мои
способности управлять катером далеки от совершенства, и опасаясь
столкновения, я останавливаю катер метрах в пяти.
переворачивается и подплывает. На этот раз все у нас получается хуже. С
моей помощью Людмила долго карабкается на борт, ее псевдолифчик не
выдерживает напряжения, как мячики выскакивают груди. В ужасе от того, что
это совершенство природы может быть повреждено грубой материей катера, я
хватаю Людмилу подмышки и рывком втаскиваю наверх. Рывок излишне силен, и
мы оба падаем на сидение, и не помню, кто первый, но через минуту хохочем
оба, она даже не спешит привести себя в порядок, я взглядом напоминаю ей,
изящное движение - и мячики в прикрытии. Чистая фикция, но как-то
спокойнее...
сатанинском. Мы пьем немного вина, перекусываем, потом пьем кофе из
термоса с китайскими розами. И говорим, говорим... Нет, не точно. Я
говорю. Я рассказываю ей о своей жизни. Вот до чего дошло! Мне есть, что
рассказать, ей послушать. Я сколько могу, контролирую себя, чтобы не
впасть в комплекс Отелло, мне ведь вовсе не нужно, чтобы она меня за муки
полюбила, мне вообще ничего от нее не нужно, но я говорю, как давно не
говорил. Рассказываю о своих орденах. Мои ордена - это процессы, лагеря,
тюрьмы. Но вехи мои - поиски, ошибки и находки, и об этом я тоже говорю,
Белоусов Валерий
Шилова Юлия
Грабб Джеф
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия