она называлась до войны, Тюнен не знал.
пассажиров, Тюнен выяснил, что добраться до улицы Комсомольской он может,
пересев в центре на трамвай номер один. На Комсомольскую Тюнен попал с
конца, поэтому до дома "пять", пыхтя, тащился с чемоданом, устало
останавливался несколько раз. Но уже дойдя до дома с табличкой "9" издали
увидел впереди, что тротуар перегорожен, а пройдя еще сколько-то метров,
замер с чемоданом в руке перед трехэтажным зданием, словно перечеркнутым
строительными лесами, с висевшей на блоках "люлькой", в которой наверх
подтягивали деревянное корыто с раствором. Оконных рам в здании не было,
зияли черные провалы, где-то внутри гулко раздавались голоса, потрескивая,
гудел газовый резак и пахло карбидом.
этом шумном огромном, уже чужом для него городе, где у него не осталось ни
родных, ни знакомых и где он никому не нужен. Оглядевшись по сторонам, он
увидел через дорогу старенький "Москвич", пожилой человек укладывал в
багажник какие-то сумки.
дома? - спросил Тюнен.
переселенческого фонда.
поверните налево, и идите по трамвайной колее...
нелегко, и к ЖЭКу он добрался вовсе измученный. Там, подозрительно
разглядывая его, косясь на чемодан, расспрашивали, кто он да откуда, зачем
ему этот переселенческий дом, а выспросив все, отослали к технику, а тот -
к инженеру, инженер - к паспортистке, которая перед самым его появлением у
ее окошечка ушла в военкомат. У нее, как оказалось, сегодня не приемный
день, а из военкомата она должна идти еще в паспортный стол милиции, и в
ЖЭК возвратится где-то к концу дня. Тюнен ткнулся в дверь с табличкой
"начальник", но она оказалась заперта, а дворничиха, пожилая женщина в
оранжевом жилете поверх телогрейки, появившаяся в коридоре, сказала:
обреченно, но и не без радости, что есть где присесть передохнуть,
опустился в одно из откидных кресел, штук шесть которых сцепленно стояли
вдоль стены.
и слышал, что в таких больших городах о гостинице нечего и думать, его
даже не пустят через порог, а дело уже к вечеру; в справочном бюро тоже
ничего он не узнает, вряд ли туда поступают адреса людей, временно
переселенных куда-то по причине ремонта их жилищ. Видимо, Антон его письма
не получил. Почему?.. Немножко кружилась голова, он ощущал легкую дрожь
где-то внутри, в подвздошьи, началась дрожь и в руках, хотелось есть. Он
достал из кармана плаща завернутый в большую бумажную салфетку бутерброд -
два ломтика диабетического хлеба, проложенных тонким кусочком солоноватой
овечьей брынзы, захваченные предусмотрительно из дому, и с жадностью стал
жевать. Утерев той же салфеткой рот, Тюнен затолкал ее в карман и
незаметно начал подремывать в тишине пустого коридора.
К двери с надписью "паспортистка", в которой было застекленное окошечко,
подошла полная женщина, поставила на пол большую сумку и стала отпирать.
делу.
сегодня хватало, набегалась, как бездомная собака. Уже шесть, а мне еще в
школу за ребенком, он на продленке. Завтра приходите, с восьми до
одиннадцати.
его переселили... Улица Комсомольская, пять... Там капитальный ремонт, -
торопливо заговорил Тюнен, боясь, что она сейчас перед его носом, не
дослушав, захлопнет дверь изнутри.
билета никуда не достанешь... Фамилия-то как этого с Комсомольской,
знакомого вашего? - она вошла в свою конуру и действительно захлопнула
дверь и разговаривала теперь с Тюненом через окошечко.
советский порядок. - А то ведь мало ли кто выведать захочет.
впившимся в палец, она прикрыла форточку, зажгла настольную лампу. От
этого в коридоре стало совсем темно. Через некоторое время форточка
открылась и та же рука возвратила ему паспорт и листок бумаги с
нацарапанным на нем адресом, куда переселили Иегупова Антона Сергеевича,
1918 года рождения.
перемигиваясь ближним и дальним светом, когда Тюнен наконец добрался до
старого ветхого дома, который назывался "переселенческим фондом". Войдя в
подворотню, он с трудом отыскал вход, поднялся на первый этаж по пяти
выщербленным ступеням. Дверь на лестничную площадку, где была всего одна
квартира, оказалась открытой, маленький коридор освещался тусклой
лампочкой.
"1".
ночник на тумбочке у большой деревянной кровати; в ней полулежал седой
большеголовый человек, ноги его прикрывало рыжее из верблюжьей шерсти
одеяло.
ехал к Антону Иегупову, которого помнил, а увидел старика. Прошло около
полувека, как они расстались, и хотя Тюнен это отлично понимал, собираясь
в поездку, осознавал, что и сам он уже старик, все же коварная память не
хотела таких подмен, подсовывала все того же давнего, далекого Антона.
в кальсонах, хромая, шагнул навстречу. - Где же узнать тебя, совсем
старик.
засуетился.
эмалированный чайник со стола, заковылял к двери.
шифоньер с фанерной филенкой, стул, табурет, большие узлы из скатертей
валялись в углу. На шифоньере до потолка громоздились перевязанные
чемоданы, картонные коробки и короба от болгарского вина, стол и
подоконник были уставлены посудой. И впрямь временное жилье. Стоял затхлый
запах ношеной одежды, постельного белья, обуви, валявшейся у дверного
косяка.
горки... Садись, будем чай пить... Вон хлеб, масло, плавленные сырки.
Может, картошку сварить?.. Ты когда приехал? По каким таким делам?
востребования еще в январе отправил.
почта-то там, возле дома, черти где! Я и за газетами не стал туда ездить,
далеко мне уже, не по силам. Да и не ждал я ни от кого писем. А про тебя
уж давно запамятовал. А потом в больнице дважды лежал, с ногой все хуже. Я
и сейчас еще на больничном... Тружусь. На мою пенсию только овса и купишь
на кашу... Ну а ты-то как?
и опять говорили, говорили...
показал письмо из Мюнхена от Анерта и фотографию.
воспоминаний, то ли мгновенный испуг промелькнул в его глазах, когда
непроизвольно, в долю секунды чиркнул он подозрительным взглядом по лицу
Тюнена, словно засомневался: а Георг Тюнен ли это, или кто другой пришел
под его именем? Затем с фотографией в руке Иегупов проковылял к тумбочке и
сунув снимок в близкий от лампы яркий свет, вглядывался, низко склонив
голову.
Тюнену фотографию. - Может какой однофамилец, - он пристально посмотрел на
Тюнена, как бы проверяя, поверил тот его словам или нет.
они получше нашего, там всего погуще. Да и приехал бы он не на пустое