ладонь мне на руку, он сказал:
больше ничего. Ее очень легко вести. - И добавил: - Не надо быть такой.
лубые и усталые. Голубые. Раньше я никогда этого не замечала. И в то же
время я вдруг впервые прочла в них, что я для него - не пустое место.
Хоть я и не отличаюсь большим умом, он ко мне относится с симпатией. Во
всяком случае, так мне показалось. Я не поняла, что он имел в виду, ска-
зав: "Не надо быть такой". И до сих пор не понимаю. Он, как и перед
этим, подошел ко мне совсем близко, он казался огромным, сильным, и я
почувствовала, что теряю почву под ногами. После долгого молчания - а
может быть, оно просто показалось мне долгим, настолько было невыноси-
мым, - он добавил, что, раз я не хочу их проводить, он как-нибудь устро-
ится, оставит машину на стоянке. В конце концов, это не имеет никакого
значения.
бархатным воротничком. Она сидела очень прямо, держа свою теплую ручку в
моей, и молчала. Анита с мужем тоже не проронили ни слова. Было без
двадцати двенадцать, когда мы у Орлеанских ворот свернули с внешних
бульваров и выехали на автостраду, ведущую на юг. За рулем сидел Кара-
вей.
чать, так как он ехал очень быстро и ветер относил наши слова. Он ска-
зал, что документы находятся в ящичке для перчаток, а ключ от ворот -
вместе с ключами от машины. При этом он указательным пальцем тронул
связку ключей, которые висели в замке зажигания. Я спросила, где мне их
оставить. Подумав, он сказал, чтобы я хранила их у себя и отдала ему на
работе, в среду, после обеда, когда он прилетит из Швейцарии.
был знаком мне еще с тех пор, как я работала у нее, - прокричала: "Да
заткнись же ты, неужели это так трудно? Ты знаешь, с какой скоростью мы
едем?" Девочка, увидев, что мать сердится на меня, высвободила свою руч-
ку из моей.
вокзала. Они спешили. Анита - на ней было пальто цвета беж на зеленой
шелковой подкладке - приподняла девочку, вытащила из машины и, прижав ее
к груди, нагнулась и поцеловала меня. Шеф торопил носильщика. Он протя-
нул мне руку, и мне безумно захотелось удержать ее, потому что у меня
вдруг возникла масса вопросов. А если пойдет дождь? Ведь до среды может
пойти дождь. Не могу же я оставить машину с откинутым верхом. А как он
поднимается? Каравей растерянно посмотрел на сияющее небо, на меня, по-
том на приборный щиток.
вокзал. Когда она уяснила наконец, чего я хочу, она прямотаки взбеси-
лась. Одним словом она объяснила мне, кто я такая, и одновременно, рас-
топырив ладонь в летней перчатке, ткнула пальцем в какую-то кнопку, ко-
торая, как мне показалось, находится где-то совсем низко, гораздо ниже
руля, но она сделала это в таком бешенстве, что я даже не увидела, в ка-
кую именно. Анита держала на одной руке дочку, и, наверное, ей было тя-
жело, кроме того, девочка пачкала ей пальто своими башмачками. Каравей
увлек Аниту к аэровокзалу. Перед тем как они все исчезли, он обернулся и
в знак прощания махнул мне рукой.
пустота.
не выключен и прохожие оглядываются на меня. Потом ко мне подошел поли-
цейский и сказал, что стоянка здесь запрещена. Чтобы собраться с духом и
дать блюстителю порядка время отойти подальше, я сняла с головы косынку,
которую накинула перед отъездом из дома Каравеев, и тщательно сложила
ее. Это была шелковая бирюзовая косынка, купленная мною в Ле-Мане в пер-
вый год моей самостоятельной жизни, как раз в тот день, когда пришла те-
леграмма о смерти Матушки. Я почти всегда ношу ее в сумке.
Матушки: "Не отчаивайся, отведи машину на стоянку, это всего пятьдесят
метров, а потом у тебя будет время подумать".
лая и сияла на солнце, и так как я не хотела, не могла сразу сесть за
руль, я пошла и посмотрела на капоте ее марку. Это был "тендерберд", ог-
ромная белая птица под летним небом, стремительная птица.
сочные сиденья - под цвет внутренней окраски - блестели, ослепительно
сверкали хромированные детали. На щитке и даже между сиденьями было мно-
жество кнопок и ручек. Я заставила себя не смотреть на них. Каравей ска-
зал правильно: под ногами я не нашла педали сцепления. Я наклонилась,
чтобы рассмотреть переключатель скоростей. Кроме нейтрального и для зад-
него хода там было всего два положения: одно - трогаться, другое -
ехать. Лоб у меня покрылся испариной, в горле пересохло, но это был не
только страх, это было что-то еще, я не знаю что. Я уверена, что всегда
буду вспоминать эти минуты, буду жалеть, что они уже позади. Я сняла с
правой ноги туфлю, чтобы каблук не мешал нажимать на акселератор, сказа-
ла Матушке, что поехала, и медленно тронулась с места.
акселератор, но тут же мягко, торжественно поплыла вперед. А затем на-
чался прямо какой-то цирк. Я металась во все стороны по аллеям перед аэ-
ровокзалом и неизбежно налетала на "кирпич", раза четыре или пять я ока-
зывалась на одном и том же месте и столько же раз-перед запрещающим сиг-
налом одного и того же регулировщика. Какой-то автомобилист, ехавший за
мной, обозвал меня скрягой за то, что я не включила указатель поворота,
а я, прежде чем нашла, как его включать, хотя это оказалось легче легко-
го, включила дворник, печку, затем радио, настроенное на Монте-Карло, и
опустила стекло правой дверцы. Я была на грани нервного припадка, когда
мне наконец удалось поставить машину на стоянку, куда я столько времени
тщетно пыталась попасть. И если я еще держалась на ногах, когда вышла из
этой роскошной машины, то только потому, что женщине теперь модно быть
мужественной.
дрожь, я знала, что страх позади, и чувствовала себя способной мчаться
на этой машине сколько угодно. Только теперь я услышала доносившийся с
летного поля гул самолетов. Я опустила в автоматический счетчик стоянки
две монеты по двадцать сантимов, вынула ключ из замка зажигания, взяла
сумку, платок и решила немного пройтись, чтобы проветриться. Когда я пе-
ресекала аллею, которая тянется вдоль аэровокзала, в небе в лучах солнца
показалась "каравелла" швейцарской авиакомпании - возможно, та самая,
которая уносила на своих крыльях Аниту.
многолюдно, шумно, и мне стало не по себе. Я поднялась на эскалаторе на
верхнюю террасу. По взлетной полосе бежал белый с голубой полосой "бо-
инг" компании "Эр-Франс", какие-то люди в канареечно-желтых комбинезонах
суетились на поле. Пассажиры цепочкой послушно шли к большому самолету,
а один из летчиков, засунув руки в карманы, бродил взад и вперед, подби-
вая ногой камешек.
его уже не было - должно быть, он поднялся в самолет. Некоторое время я
разглядывала забавные безделушки, выставленные в витринах, но самым за-
бавным мне показалось мое собственное неясное отражение в стекле: ка-
кая-то девушка в белом костюме с золотистыми волосами. Нет, это не я.
Купив "Франс Суар", я зашла в бар и попыталась прочитать хотя бы заго-
ловки, напечатанные крупным шрифтом: раз десять я прочла, что кто-то со-
вершил что-то, но кто и что - так и не поняла. Я выпила "Дюбоннэ" с вод-
кой, выкурила сигарету. Люди вставали из-за столиков, брали сдачу и уле-
тали на другой конец света. Было ли мне хорошо или плохо - уже не помню.
Я заказала второй бокал, затем третий, я говорила себе: "Дуреха, уж не
собираешься ли ты участвовать в автомобильных гонках со столкновениями?
Чего ты добиваешься, собственно говоря?" И я убеждена, что уже тогда
знала, чего хочу.
зуд в голове, какое-то смутное беспокойство, тревога, что ли. Я слушала,
как из громкоговорителя приглушенный, почти интимный женский голос без
устали рассказывал, через какую дверь надо выйти, чтобы оказаться в Пор-
тугалии или Аргентине. Я обещала себе, что когда-нибудь обязательно вер-
нусь сюда, сяду за этот же самый столик, и еще что-то, сама не знаю что.
Я расплатилась за аперитивы. Я сказала себе, что выпила их за здоровье
своей Стремительной птицы. Вот и все. Потом я встала, собрала со столика
сдачу и поехала к морю.
вступать в сделку с собственной совестью. Садясь в машину, я просто по-
думала, что ничего страшного не случится, если я часок - другой поката-
юсь на ней, пусть даже Каравей узнает об этом - имею же я, в конце кон-
цов, право по дороге пообедать. Я прокачусь по Парижу, остановлюсь
где-нибудь съесть бифштекс с жареной картошкой и выпить чашечку кофе, не
торопясь проеду через Булонский лес и часа в четыре поставлю машину в
сад Каравеев. Так? Так!
которой опускался и поднимался верх, я с отвращением вспомнила о вспышке
гнева Аниты. На спидометре овальной формы с крупными металлическими циф-
рами максимальная скорость была сто двадцать миль в час. Я прикинула,
что это составляет около двухсот километров, и сказала себе: "Ну, дер-
жись, детка". Потом я заглянула в ящик для перчаток. Там оказались
Бажанов Олег
Ильин Андрей
Прозоров Александр
Журавлев Владимир
Рыбаков Вячеслав
Никитин Юрий