выбрать ей платье, для чего подойти к ее окну со стороны луга Брошаров.
Она платья в окно покажет. Теперь вы понимаете, отчего я в конце концов не
мог жить без нее. Она жала на газ как никто на свете.
Я кивнул. Она тронула меня рукой с внезапной, словно возникшей
откуда-то из глубины и освободившей ее от напряжения улыбкой и, бросив на
землю велосипед, побежала к дому, быстро перебирая длинными ногами, как
все девушки, покачивая бедрами и отбрасывая ноги слегка в стороны. А я
обошел дом возле кладбища, как на прошлой неделе. Только теперь ни к чему
стало таиться. На лугу было пусто. Стоя за изгородью, я слышал сквозь
жужжание пчел громкий голос Евы Браун, говорившей что-то на своем языке.
Эна отвечала. Слов я не понимал, но о смысле догадывался. Затем все
стихло.
Спустя минуту Эна открыла окно и показала мне три платья - красное,
черное и розовое. К черному она приложила розу, а затем брошь. Каждое
платье она как бы прикидывала на себя. Сначала красное. Я рукой показал:
нет. Два других мне нравились больше, особенно короткое розовое с
тоненькими бретельками. Я развел руками, не зная, какое предпочесть. Тогда
она стащила водолазку - открылась грудь, именно такая, как я догадывался,
- крепкая, высокая и формы отличной - и надела розовое платье. Подоконник
мешал мне видеть ее во весь рост. Потом она надела черное, но я решил не
тянуть и показал, что предпочитаю розовое. Она поняла и приложила руку к
виску - слушаюсь, мол. То была счастливая минута, одна из лучших в моей
жизни. Вспоминаю о ней, и хочется начать все сначала.
ПАЛАЧ (6)
Пока она переодевалась, я сбегал в гараж. Хозяин был наверху с
Жюльеттой, я так влетел на кухню, что стукнул стеклянной дверью о дверцу
открытого холодильника: у них такая теснотища, что не открыть обе двери
враз. Гараж постепенно съедает квартиру: они занимают любой в ней угол,
чтобы складывать тару для масла и папки с бумагами. Скоро им спать негде
будет.
Я попросил у хозяина машину - его зовут Анри, по прозвищу Анри
Четвертый, потому как родом из той же области, что и давнишний король. Он
предложил: бери старую малолитражку. Нарочно, чтобы покрасоваться перед
Жюльеттой, которая наверняка уже расписала ему все. Я спросил, нужна ли
ему "ДС". Жюльетта готовила ужин и решила подыграть: мол, для занятий
всякой мерзостью с той особой можно сходить в лес, а их машина для таких
вещей не подходит. Однако хозяин умеет с женой обращаться. Он сказал, что
после того, как я был ее возлюбленным в школе, нечего преследовать меня
всю жизнь. И она отступила к омлету и пюре.
Он полез в холодильник за льдом для пастиса и предложил мне выпить. Я
глотнул. Тогда он пояснил, что Жюльетта хотела бы в этот вечер сама
воспользоваться сиденьями "ДС". Она бросила: "Ну знаешь" - и зашлась
краской, однако не рассердилась. Ничего не скажешь - умеет он ее уломать.
Я попрощался, и она посоветовала мне быть осторожнее. Я ответил, что вожу
машину аккуратно. Она ответила, что имеет в виду другое.
Когда я вывел "ДС" из гаража, то прикинул, что не успеваю переодеться и
что сначала надо забрать мою даму, которая наверняка уже готова. Едва я
развернулся за кладбищем, как она спустилась вниз: была причесана, чуть
накрашена, в белых туфлях на высоких каблуках и на такой тонкой подошве,
что издали показалось, будто ходит босая. На плечи наброшена белая шаль.
Платье у нее было словно с картинки модного журнала.
Ева Браун вышла за ней следом, что-то крича по-немецки. Отец в своей
комнате тоже кричал. Эна даже не обернулась, с милой улыбкой подошла ко
мне и нежным голоском спросила, нравится ли она такой Роберу. Я совсем
позабыл, кто такой Робер, но несколько раз кивнул. Стараясь не помять
платье, она села рядом и сказала, что хорошо бы проехать деревню
побыстрее, не хочется разыгрывать для здешнего населения английскую
королеву.
К сожалению, по нашей улице вниз быстро не проедешь, и мы удостоились
третьего осмотра. Находившиеся на улице громко звали тех, кто был в доме.
Уставший здороваться со мной Брошар на сей раз никак не отреагировал, зато
его семнадцатилетняя дочь Мартина помахала подружке и даже присвистнула.
Жорж Массинь, сидевший с друзьями за столиком кафе, только поглядел краем
глаза. Однако мне стало неловко. А ей нисколько - даже показала язык
Мартине.
Я поставил машину перед воротами нашего дома. По дороге Эна сказала,
что посидит в ней, пока я переоденусь. Времени у меня осталось в обрез.
Микки и Бу-Бу уже были дома. Я сказал им, что не буду ужинать, и они не
стали задавать вопросов. Мать тоже, но с ней все получается иначе, и, пока
я не ушел, она рта не открыла.
Я побрился на кухне. Ванной у нас нет, а электробритва Микки мою щетину
не берет. Из своего кресла Коньята спросила, с чего это я так
прихорашиваюсь. Микки пояснил ей на пальцах, а затем криком во все горло.
Он пошел за мной наверх и дал свой одеколон и батник с короткими рукавами.
У него потрясающие батники. Их привозит из Флоренции один итальянец, с
которым Микки вместе работает. Я надел черные брюки, черный батник с белой
отделкой, а Бу-Бу дал мне свой лаковый пояс под цвет мокасин. Оба сказали,
что я выгляжу классно. Я объяснил Микки, что, если что-нибудь случится или
позвонят по пожарным делам, пусть меня ищут в ресторане Пюже-Тенье, а
номер телефона можно найти в справочнике у моего хозяина. Уходя, я сказал
матери, что скорее всего вернусь поздно, пусть не беспокоится. Но она
накрывала на стол, словно глухая.
Когда я взялся за руль, Эна не шевельнулась. Сидела по-прежнему очень
прямо. Солнце уже закатилось за вершины гор. Она заметила, что я
прифрантился, но сказала только, что я похож на Зорро, и по ее глазам, по
тому, как она потеснилась, чтобы дать мне место, хотя его было
предостаточно, я понял, что этот вечер и ей запомнится надолго.
По дороге она рассказала, что платья ей шьет мать, что сама она их
только укорачивает, никуда не ходит без иголки и нитки, бывает, что и
оставляет подол неподшитым, и открыла маленькую белую сумочку, чтобы
показать иголку и нитку, - кроме этого, руки у нее ни к чему не
приспособлены, она плохая партия для мужчины. Последнее было сказано даже
с вызовом. Затем заговорила о своем отце, каким он был до удара, но я
плохо ее слушал, надо было гнать и не отвлекаться от дороги.
Сигнальные фары я зажег только на автостраде в Анно и лишь тогда понял,
что мы с ней молчим чуть не час. Теперь она сидела ближе, я даже иногда
чувствовал ее плечо. За стеклами была мгла, приближалась ночь. Я спросил,
хорошо ли ей. Она мотнула головой, но так серьезно и старательно, что я уж
подумал, не закружилась ли у нее голова от виражей, и спросил об этом. Она
ответила, что я знаю толк в девушках, но на самом деле ей очень нравилось
кататься, ей, мол, хотелось всю жизнь не вылезать из машины, и она не
переставала ворчать на своего кретина отца, что так и не купил авто.
Я похвастался, что у меня есть "делайе". Но ей было известно то же, что
и всей деревне. Я заявил, что в конце концов одолею ее, все дело в
запчастях, которые теперь не изготовляют. Настанет день, сказал я, когда я
повезу ее в большое путешествие. Она поинтересовалась куда. Я дал ей
выбирать самой.
И вдруг Эна повернулась ко мне, лицо оживилось, стало старше лет на
десять - или мне так показалось из-за темноты? - и взвинченно, без всякого
акцента сказала, что если я когда-нибудь запущу свою мерзкую машину, то
должен увезти ее в Париж, в Париж, и тогда смогу ее трахать, сколько
захочу. Ведь я же именно этого хочу, не так ли? Она употребила еще более
грубое слово и, вытянув вперед руку, ладонью коротко застучала мне в
грудь, требуя ответа: "Ну, скажи, что ты хочешь меня, парень!" Я понял,
что, если ее не унять, она, чего доброго, схватит мою руку или руль, и
притормозил.
С тех пор я часто вспоминал все мелочи того разговора, не понимая, что
же ее так взвинтило. Меня удивила тогда одна вещь. Когда я остановил
машину, она круто отстранилась и подняла руки, словно защищаясь от удара.
Я не мог говорить. Да и не знал, что сказать. Так мы просидели
несколько минут. Сначала она не смотрела на меня, а только ждала, опустив
голову. Затем выглянула из-под руки. Я хорошо видел ее глаза. В них не
было ни сожаления, ни страха, просто глаза человека, который наблюдает за
противником и не знает, что от него можно ждать. Я отвернулся, положил
руки на руль, и она медленно опустила свои, поправила платье на коленях,
отбросила прядь волос со лба. Я стал спрашивать, с чего это она
взбесилась, и не удостоился ответа. Я спросил, почему она иногда говорит с
акцентом, и узнал - нарочно, чтобы показаться интересней. Вот такие-то
дела.
Я понемногу успокоился, хохотнул. Она сказала, чтобы я перестал
смеяться, и добавила, что, коль я об этом разболтаю, она всем расскажет,
что я спал с женой Лубэ - Лулу-Лу. Я спросил, откуда ей это известно. Она
ответила, что я выглядел тайным агентом, когда обходил кинотеатр. Я
ответил, что раз все знают, пускай рассказывает. И снова, даже не глядя,
почувствовал в ней отчаяние, как с ней это бывает, когда она проигрывает в
карты. Уже тише она попросила меня поклясться, что никому не разболтаю. Я
поклялся. И добавил, что, хотя ресторан уже недалеко, я могу, если угодно,
отвезти ее обратно. Она схватила меня за руку, откинула назад голову, и
вся копна ее волос оказалась у меня на плече: "Ну зачем ты так?" Я включил
мотор, и она осталась сидеть, прижавшись ко мне.
ПАЛАЧ (7)
В таверне "Два моста" кое-что произошло, именно так, как я себе
Роллинс Джеймс
Перумов Ник
Каргалов Вадим
Майер Стефани
Березин Федор
Шилова Юлия