испуганные глаза. - Помоги!
румпель плечом.
плавно повернулся. Курс выровнялся до нормы. Я перекатился на бок, стал
отвязывать от бортовой растяжки кеды.
шлепнулась волна, сорвала полиэтилен, окатила меня каскадом брызг. Спальник
мгновенно набух водой. Суетясь, я ухватил пленку, накинул, подоткнул под
себя. Но было поздно. Морская вода, пробив ткань мешка, стала впитываться в
одежду, потекла тонкими струйками по телу. Я пододвинулся ближе к
Васеньеву, но он точно на такое же расстояние отполз от меня. Валера
оберегал свою "сухость".
пододвинул ноги, за ними, чуть обождав, туловище. Я наползал на Васеньева,
как огромный мокрый и холодный слизняк. Уверен, что в тот момент он
воспринимал меня именно так. Я нагло захватывал необходимое мне жизненное
пространство. Конечно, это было изрядное свинство - взгромождаться на чужую
постель в мокрой одежде, но заставить себя спать в луже я не мог. Я
продвинулся еще на несколько сантиметров и наткнулся на остро выставленный
весеньевский локоть. Надавил на него, но локоть стоял твердо, как
забетонированный. Я попытался обтечь его, но не тут-то было. Оборона была
налажена по всем правилам военного искусства. Единственно, что мне удалось,
так это протолкнуть куда-то в сухое и теплое ноги. Выгонять меня не стали.
И на том спасибо.
непонятной причине, помогала Войцева. Четыре руки на один румпель - это
даже с избытком. Тереться возле руля впятером смешно и глупо. Разговаривать
тоже не о чем. Вернее, найти тему можно, но светский треп в нашем положении
был бы по меньшей мере странен. Вот и лежим молчком, навострив уши. На слух
кажется, что стихия не только не утихает, но даже набирает силу. Кругом все
ревет, шипит, бухает, создавая такие невероятные комбинации шумов, описать
которые я не в состоянии.
расшифровке, порождают смятение и панику. Мне страшно! Я лежу, напряженно
стискивая кулаки, хотя в данный момент они мне не защита. Я стараюсь тихо
дышать, сильно зажмуривая глаза, и все это только для того, чтобы лучше
слышать. В этой какофонии звуков мне надо уловить одну-единственную,
смертельно опасную для меня ноту. Я не знаю, что это будет: скрежет
разламываемого металла, звонкий взрыв лопнувших автомобильных камер или
что-то еще. Но, услышав его, я смогу наконец действовать, а это всегда
легче ожидания.
секунду я жду, что плот не выдержит натиска и развалится на мельчайшие
кусочки. А трубы, из которых он собран, к сожалению, плавают ничуть не
лучше своих металлических собратьев-топоров. У тех хоть топорище есть.
рассыпается на полиэтилене, в который я завернут. Сейчас наверняка налетит
еще одна. Я уже заметил закономерность: крупная волна никогда не приходит
одна, только со своими подружками. Три-четыре крупных, потом мелюзга и
снова три-четыре переростка. Еще один сильный удар сотрясает корпус. Что-то
звякает в корме, противно и бесконечно долго скрежещет. Резко вскакивает
Валера. Неужели разламывается каркас?! Затопали по настилу ноги.
угробит, испугаться не успеешь!
том, что перестал воспринимать море как неодушевленный предмет. Для меня
это не географическое понятие и даже не физическое. Для меня море почти
живое существо, которое все понимает и даже разумно решает, что сотворить с
нами в эту минуту, а что через час. Пожалеть нас или наказать по всей
строгости.
поступок Салифанова.
не назовешь. Как море может обижаться? Это же только вода. Много-много
водяных капелек и много-много растворенных в них солей. Жидкость, одним
словом. Только не в кастрюле, а в гигантской ямище, выдавленной в земной
коре.
какой-нибудь придорожный телеграфный столб должен треснуть от ярости, когда
паршивая беспородная собачонка нагло задерет возле него свою заднюю лапу.
Это же какой удар по деревянному самолюбию! Так выходит? Глупо же!
его не раздражать - море. Но почему? - возмущаюсь я собственной
беспросветной дремучести и нежеланию понимать элементарные вещи. - На
всякий случай. А Сережку море простит. Это ж он не со зла, по дурости!" -
вновь продолжаю я игру, правила которой нарушать не решаюсь.
с кормы, упруго хлещут по его ногам, выбивают подошвы ботинок с настила, и
он, потеряв равновесие, шлепается на плот. Третья волна аккуратно
подкрадывается сбоку, приподнимается, рассматривая сухую пока еще жертву, и
накрывает Сергея пенным гребнем. Все! Теперь на нем не найти сухой нитки.
Стоя на коленях, Салифанов мотает головой, отплевывается, освобождая рот от
забортной воды и накопившихся, но доселе не использованных ругательств.
Знает он их, похоже, немало. При других обстоятельствах я, бросив все дела,
схватил бы ручку и набросал подробный конспект его речи, который в
дальнейшем лег бы в основу книги под названием "Фольклорные особенности
разговорного языка нижних чинов в старом флоте".
от дефекта дикции, вызванного попаданием воды "не в то горло", то ли из-за
присутствия на борту особ женского пола. Но эмоциональность, с которой он
это делал, покоряла. Персонально море он уже предпочитал не задевать.
скажет про море хоть одно xopoшee слово... - Далее неразборчиво, и снова: -
И пусть к нему по четыре раза в день приходит в гости теща, а в выходные
дни чаще. И пусть... - Правой рукой Сергей безостановочно шарил вокруг
себя, пытаясь нащупать сорванные волной очки.
горчичников. Через оба стекла расползлись мелкие, паутинообразные трещины.
Все же Сергей напялил их на нос, долго смотрел вокруг и, наконец, попросил:
это самое больное место близоруких людей. Ладно, мои - минус три, тут еще
можно потерпеть, хотя на роль впередсмотрящего претендовать уже нельзя. Но
салифановские - минус семь! На его месте я бы не только ругался, я бы снял
ремешок со штанов и отстегал бы море по первое число.
ему не удается. В носу плота, за гротом, что-то оглушительно хрустит, плот
сильно дергает. Я непроизвольно зажмуриваю глаза, но тут же снова их
открываю. Все! Амба!
воздух перед собой указательным пальцем. - Стаксель сорвало!
освободился от сдерживавших его сил, заполоскал, защелкал свободным концом,
сотрясая мачту. Сейчас полопаются швы или посрезает мачтовые шпильки. Я
вскочил на ноги. Кеды надевать не стал - некогда. Пока со шнурками воевать
будешь, каркас вибрацией разнесет вдребезги. До мачты добрался в два
прыжка. Сдавленно охнула Монахова - кажется, я успел протоптаться по ее
ногам. На носу плота расстеленных спальников, естественно, не было, настил
больно врезался в ступни. Я ступал согнувшись, нащупывая пальцами ног
дорогу. Сзади шумно дышал в затылок Васеньев. Подобрались к
разбушевавшемуся парусу. Тут дел на три минуты. Я облегченно вздохнул. Даже
кольца не оборвало. Парус поймать да подвязать новый шкот.
я один справлюсь. Спущу и спокойно перевяжу.
- никакого результата. Скорее всего, канат заклинило в блоке, это дело
гиблое. Придется управляться как есть, а утром разбираться досконально.
Выждав момент, я попытался схватиться за нижний край полотнища, но
оборванный шкот больно стеганул по рукам. На коже вздулся кровавый рубец,
словно кто-то с размаху ожег кнутом. Слепо вытянув руки вперед, я снова
бросился на штурм, стараясь разом усмирить стаксель. Ухватил кончиками
пальцев полотнище, потянул на себя. Парус рванулся. Выскользнул и в долю
секунды отшлепал меня по лицу и рукам. Вскрикнув, я отскочил, налетел
спиной на подошедшего Валеру. Он пошатнулся, но на ногах устоял.
- Все равно мы тебя скрутим.
впрягаться обратно в лямку, изображать из себя тягловое животное, тянущее
по просторам моря тяжелый плот, груз и еще пять ленивых седоков. Ему
нравилось свободно и озорно трепыхаться на ветру, купаясь в налетающих
упругих порывах. Он прыгал из стороны в сторону, увертываясь от
васеньевских широко расставленных рук. Когда Валера приближался слишком
близко, парус доставал его хлесткими ударами. Валера даже не ругался. Его
нервам можно было позавидовать. Снова и снова он шел на приступ, стиснув
зубы, прикрывая правым локтем лицо. Один раз он даже умудрился схватить
угол паруса. Его дернуло, потащило по настилу. Стоило только удивляться,
Эриксон Стивен
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Панов Вадим
Суворов Виктор
Ибсен Генрик