редакции "Асахи" работает журналист Ходзуми Одзаки. Дайте ему знать, что
Александр Джонсон, его китайский знакомый, хотел бы с ним поговорить.
Пошлите к нему надежного человека, и, конечно, только японца. Сами
останетесь в стороне... Ну, нам пора...
Их отсутствия никто не заметил. В курительной они появились из разных
дверей. Зорге держал в руке коньячную рюмку, прикидывался, что много
выпил, был разговорчив, смешлив и остроумен.
Вечер удался на славу.
Спустя несколько дней в одной из рекламных токийских газет появилось
небольшое объявление: коллекционер, любитель японской старины купит
"укийоэ" - традиционные гравюры работы старых японских мастеров. Вскоре
Бранко Вукеличу позвонил издатель рекламной газеты: один японский художник
прочитал объявление и предлагает прекрасные "укийоэ".
Через день они встретились в редакции "Джапаниз адвертайзер" -
журналист Вукелйч и японский художник Иотоку Мияги.
Художник - невысокий японец с узким, нервным лицом - выложил целую
серию прекрасных "укийоэ". Они долго обсуждали достоинства каждой гравюры,
восхищались изяществом линий, выразительностью рисунка, спорили о качестве
бумаги - Мияги предпочитал японскую "хоосе", она нежна, не имеет холодного
глянца и напоминает матово-мягким цветом только что выпавший снег. На
такой бумаге пишут дневники, завещания и делают оттиски старинных гравюр.
Вукелйч отобрал несколько "укийоэ" и просил художника позвонить ему в
агентство - он подумает. Они незаметно обменялись половинками бумажной
иены - теперь все становилось на свои места.
Разорванная иена подтверждала, что художник Мияги - тот самый
человек, которого ждали в Токио.
Вскоре Вукелич представил его доктору Зорге.
Истоку Мияги родился и вырос на юге - на острове Окинава, "среди
теплых дождей и мандаринов", как любил он сам говорить. Но кроме теплых
дождей там царило страшное угнетение, и нелегкая жизнь гнала людей за
океан. В семье Мияги ненавидели японскую военщину, милитаристов. В
шестнадцать лет Иотоку уехал в Соединенные Штаты. Жил в Сан-Франциско,
Сан-Диего, потом в Лос-Анжелосе; учился в художественных училищах, но,
став художником, понял, что одним искусством прожить невозможно. Он собрал
все свои сбережения, продал, что только мог, и сделался совладельцем
маленького ресторанчика "Сова" в отдаленном квартале Лос-Анжелоса. Здесь
собирались активисты - рабочие, профсоюзные функционеры, учителя,
студенты, сюда приезжали киноактеры Голливуда - публика интеллигентная и в
большой части лево настроенная. В Лос-Анжелосе было много немецких
эмигрантов. Они давно переселились из Европы, но десятки лет продолжали
держаться на чужбине вместе. Немцы также были завсегдатаями "Совы", и
главным образом для них художник создал дискуссионный кружок "Ин дер
деммерунг" - "В сумерках". Именно в сумерках посетители заходили обычно в
"Сову". Среди немцев тоже были сильны прогрессивные настроения. Годы были
горячие, бурные, все жили здесь событиями, происходившими в революционной
России, и вполне естественно, что Мияги стал разделять революционные
взгляды. Жил он тогда у японки "тетушки Китабаяси", которая зарабатывала
себе на жизнь тем, что содержала пансионат и кормила обедами жильцов. Она
тоже придерживалась левых взглядов, и в ее пансионате жило несколько
членов кружка "Ин дер деммерунг".
Художнику Иотоку Мияги исполнилось ровно тридцать лет, когда он снова
вернулся в Японию, на этот раз в Токио.
...В один из январских дней 1934 года, когда на улицах царило
новогоднее праздничное веселье, когда еще не были завершены традиционные
визиты и встречи друзей, в редакцию "Асахи симбун" зашел художник Мияги и
спросил, где он может увидеть господина Ходзуми Одзаки, обозревателя по
Китаю. Услужливый клерк провел художника наверх в громадный зал,
занимавший целый этаж, больше похожий на гараж, чем на редакцию,
загроможденный десятками столов, шкафов, стульев. Сюда доносился рокот
наборных машин, в котором растворялся гул голосов множества сотрудников,
делавших текущий номер газеты.
Клерк уверенно провел Мияги сквозь лабиринт тесных проходов и
остановился перед столом широколицего японца в европейском костюме. Тот
отложил в сторону гранки, которые читал, и поднялся навстречу. Клерк ушел,
и Мияги после традиционного поклона сказал:
- Одзаки-сан, меня просили узнать, не пожелаете ли вы встретиться с
вашим знакомым по Китаю господином Джонсоном?..
Одзаки настороженно вскинул глаза на художника, перевел взгляд на
сотрудников, которые сосредоточенно занимались каждый своим делом.
- Знаете что, идемте куда-нибудь пообедаем, - вместо ответа сказал
он. - Я очень голоден...
Они вышли на улицу и спустились в подвальчик рядом с отелем
"Империал". Когда официант принял заказ, Одзаки спросил:
- Так что вы хотите мне сказать о мистере Джонсоне? Он в Японии?
Мияги объяснил, что Джонсон в Токио и хотел бы восстановить добрые
отношения с Одзаки-сан.
С Ходзуми Одзаки Рихарда Зорге связывали годы работы в Китае, откуда
тот уехал несколько раньше Зорге. Убежденный антимилитарист оказывал
Рихарду немалую помощь в Шанхае, и Зорге надеялся теперь привлечь его к
участию в подпольной организации, которую создавал. Ему нравились
убежденность и осторожность Одзаки.
- Передайте мистеру Джонсону, - предложил Одзаки, - что в ближайшее
воскресенье я собираюсь проехать в Нара, это, недалеко - всего несколько
часов поездом. Было бы хорошо встретиться там, ну, предположим, часов в
десять у изваяния Большого Будды перед бронзовым лотосом. Если его это
устроит, пусть приезжает, я буду там при всех обстоятельствах...
Когда Вукелич со слов художника рассказал Зорге о состоявшемся
разговоре, Рихард воскликнул:
- Узнаю! Честное слово, узнаю Ходзуми! Если он станет нам помогать,
считайте, что мы с вами сделали уже половину дела. Осторожность, точность
и эрудиция! Уверяю вас, я не знаю другого человека с таким глубоким
знанием дальневосточных проблем, особенно Китая... Еду! Тем более что по
дороге я смогу ненадолго остановиться в Нагоя, там у меня тоже может быть
интересная встреча.
В субботу ночным поездом Зорге выехал в Нара - древнюю японскую
столицу, город парков и храмов, о которых Рихард так много слышал и читал.
В Нара поезд пришел ночью, но Рихард, успев выспаться в гостинице,
ранним утром был уже на ногах. Стояла ясная, теплая, совсем не зимняя
погода, и он вышел на улицу без пальто. Дорога к храму Большого Будды
тянулась вдоль парка, и торговцы сувенирами уже раскидывали здесь свои
палатки. Туристы, как паломники, тянулись в одном направлении; людей
сопровождали сотни ручных оленей, живущих при храме. Священные животные
бесцеремонно втискивались между прохожими, подталкивали их безрогими
лбами, требуя внимания, пищи. Продавцы оленьего корма бойко торговали
коричневыми вафлями, и олени брали пищу из рук, теплыми шершавыми губами
подбирали сухие крошки с протянутых ладоней.
Толпа людей, сопровождаемых оленями, становилась все гуще. Зорге
протиснулся к кассе, купил билет и прошел во внутренний двор старого
буддийского храма. Рихард замер перед раскрывшейся паторамой тысячелетней
пагоды, устремленной ввысь, такой воздушной и массивной одновременно. В
нем проснулся интерес ученого-ориенталиста. Он готов был бесконечно долго
созерцать это великолепное творение древних, но, взглянув на часы,
заторопился. Эдзаки уже ждет его где-то здесь.
По упругому мелкому гравию Зорге прошел к подножию храма, поднялся по
широким ступеням и вошел внутрь. И снова его охватил трепет ученого,
открывшего для себя что-то новое, неожиданное и прекрасное. Поразило его
не столько величественное изображение Будды, сколько его рука, живая,
человеческая рука, чуть приподнятая, предостерегающая. Неизвестный
скульптор вылепил и отлил ее в бронзе так искусно, что видна была каждая
линия на раскрытой ладони, каждая складка на сгибах припухших пальцев, а
каждый палец - в рост человека...
Здесь все было невиданно громадно, и людям казалось, что они смотрят
на окружающие их предметы сквозь волшебную лупу. Такими, во много крат
увеличенными, были здесь и цветы, листья изящного лотоса, тоже из бронзы и
тоже будто живые, поднявшиеся из воды. Зорге даже не расслышал сначала,
что кто-то его негромко окликнул. Потом еще раз:
- Мистер Джонсон? - услышал Зорге. Рихард оглянулся. Перед ним,
протягивая руку, стоял улыбающийся Одзаки.
Рихард горячо ответил на рукопожатие, говорившее ему больше, чем
любые слова.
- Я очень, очень рад встрече, - сказал Одзаки. - Смотрите, какие
великолепные лотосы!..
Они заговорили о буддийском искусстве и, казалось, совсем забыли о
том, что привело их к статуе Будды, к бронзовым листьям лотоса. Продолжая
беседу, они вышли из храма, свернули влево, аллеей каменных светильников
вышли в парк, и только здесь Одзаки спросил:
- Вы хотели со мной поговорить, доктор Зорге?
- Да, мне нужна ваша помощь, - ответил Рихард. - Он решил говорить
откровенно и прямо. - Я знал ваши убеждения, разделял их и надеюсь, что
они не изменились.
- Конечно!.. Больше того, я поверил в существование меморандума
Танака. Помните наш спор в Шанхае?
Когда в Китае опубликовали секретный меморандум премьер-министра
Танака японскому императору, Ходзуми Одзаки высказал сомнение в его
достоверности. Уж слишком циничны и откровенны были высказывания генерала
по поводу расширения японской агрессии на Дальнем Востоке. Сомнение
вызывала и таинственная, как в детективном романе, история похищения этого
документа. Некий китаец нанялся слугой в дом генерала Танака, вошел в
доверие, работал у него несколько лет и украл архисекретнейший меморандум.
Слуга исчез, запрятав документ под домом премьера. Взять с собой
Конюшевский Владислав
Володихин Дмитрий
Лукьяненко Сергей
Андреев Николай
Пехов Алексей
Афанасьев Роман