играли в снежки. Колючий морозный воздух пробирался за воротник. Машины по
дорогам ездили медленно, словно боялись друг друга, и сами дороги стали
намного уже. Все под воздействием холода уменьшалось, укорачивалось,
съеживалось. И только сугробы снега на обочинах росли благодаря трудолюбию
и широким лопатам дворников.
"крестиков", глянул в окно. Не было никакого желания, да и необходимости
выходить в этот день на улицу.
на холодильнике.
прикрутил громкость. Поставил на огонь чайник. Посмотрел на часы - ранний
вечер, полшестого. Для окончания дня рановато, подумал Виктор.
круглыми любопытными глазками.
дяде Вите как тебя зовут! - он наклонился к ней, стал расстегивать
пуговицы маленькой рыжей шубки.
на Виктора. - А правда, что у вас пингвин живет?
стащить с ног сапожки. - Ну, пошли!
"крестика". Потом направился в спальню.
одеяле, уставившись в стену.
сидя в кресле, дочитывал второй некролог. По выражению его лица Виктор
понял, что текст заказчику понравился.
люди дерьмовые, а все равно их жалко, когда читаешь... Ну что, чайком
угостишь?
говорили о погоде и о других неважных предметах. Когда же чай был заварен
и разлит по чашкам, Миша-непингвин протянул Виктору конверт.
про Серегу Чекалина писал?
вроде, понравилось... Во всяком случае он был под впечатлением!
Миша-непингвин.
Виктор.
кушать зовут!
до миски и с интересом наблюдала, как Миша-пингвин кушал.
тут живем...
на дочь. - Собирайся, пора домой!
Миша-непингвин.
радиоточки вещал о событиях в Чечне. Виктор сидел за кухонным столом перед
печатной машинкой. Ему было одиноко, хотелось написать рассказ или сказку,
хотя бы даже для Сони. Но в голове звучала грустная проникновенная
мелодика еще ненаписанного "крестика".
торчащий из машинки. - Нет, надо заставить себя хоть иногда писать
короткие рассказы, иначе я свихнусь...
хвостик рыжих волос на макушке.
жизнь, в которой и разобраться не хочется, хочется просто выжить и все...
осторожнее, в редакцию пока не приезжать и без надобности на улицу не
выходить.
хотя из нее уже с минуту неслись короткие гудки. "Что случилось?" - думал
он, но при этом в его ушах все еще звучал голос главного, совершенно
спокойный и самоуверенный, какой-то учительский голос. Виктор пожал
плечами. Всерьез он этот звонок не принял, но утро само по себе
растянулось на два лишних часа. И брился он долго, и с чего-то решил
погладить рубашку, хотя одевать ее не собирался.
за рыбой для Миши. Себе там же купил колбасы и кило бананов.
главного. Зато в глаза бросилось несколько новых фамилий. Сходу достав
общую тетрадь, Виктор переписал в нее фамилии для дальнейшей работы, но
работать не хотелось. Состояние у него было расслабленное. Он сидел за
кухонным столом, на котором лежал кулек с покупками. Виктор вытащил из
кулька банан.
перед хозяином. Посмотрел на него просяще.
тебе доктора найду? Тут на людей докторов не хватает! Давай я тебе лучше
рыбы дам!
рыбиной трески и дыхание глубоко задумавшегося о чем-то Виктора. Наконец,
тяжело вздохнув, он встал, включил радиоприемник. Из его динамика
вырвалась милицейская сирена. "Радиопьеса?" - подумал Виктор, но ошибся.
Это был репортаж с "поля битвы". На этот раз "поле битвы" лежало почти в
центре, на пересечении улиц Красноармейской и Саксаганского. Виктор сделал
громче и прислушался. Взволнованный голос рассказывал о пятнах крови на
асфальте, о трех скорых, приехавших через полчаса после вызова, о семи
трупах и пяти раненных. По первым данным среди убитых был обнаружен
замминистра спорта депутат Стоянов. Услышав фамилию, Виктор автоматически
раскрыл общую тетрадь и проверил записи. Свежепокойный Стоянов в этих
записях присутствовал. Виктор кивнул сам себе и, оставив тетрадь открытой,
снова прильнул к радиоприемнику. Но репортер продолжал перечислять уже
сказанные им самим факты. Видно больше он ничего не знал. Он пообещал
вернуться в эфир с новыми данными через полчаса и тут же его заменила
женщина, приятным голосом заговорившая о прогнозе погоды на выходные.
днями недели. Хотелось - работал, не хотелось - не работал. Но все-таки
чаще хотелось. Просто больше ему нечем было заниматься. Писать рассказы
или начать настоящую повесть или даже роман у него не получалось. Он
словно нашел свой жанр и так был зажат его рамками, что даже когда не
писал "крестики", то думал о них, или же думал мыслями, стройными и
траурно ритмичными настолько, что хоть бери их и вставляй в любой некролог
в качестве философского отступления. Иногда он так и делал.
голос.