меня.
усиками. Он стоял немного впереди. - Че, Инуля? Че молчишь-то? Молчать-то
все умеют поди, скажи-ка, Миха.
Инуля ты, красотуля, знамя ты красное, переходящее, ты мне че обещала-то,
а? Ты скажи, скажи!
именно им надо пойти.
из-под полы обрез. Тираду его трудно передать на бумаге, но суть состояла
в том, что таких лишних людей, как я, он уже истребил немало и намерен
продолжать делать это и далее. Мне страшно мешала Инночка - она вцепилась
в меня, причем именно в правую руку. Против обреза трудно подыскать
подходящее возражение, и вообще мне по всем законам следовало испугаться -
да я и испугался, конечно, только своеобразно: я заклинился на том, что
где-то совсем рядом со мной среди поленьев лежит топор, и мне казалось
самым важным этот топор нащупать и схватить...
опираясь на локти, метрах в полутора - и вдруг голые ноги Боба мелькнули в
воздухе, сомкнувшись, как ножницы, на руке усатого, обрез полетел в
темноту, и Боб с усатым, сцепившись, покатились от костра; второй парень,
Миха, с ножом в руке, навис над ними, выбирая, куда именно колоть; я
перелетел через костер и поленом - успел схватить полено, хорошо, что не
топор, - поленом ударил его по руке, выбил нож, он сунул руку под мышку и
попятился, и я, не удержавшись, отоварил его поленом по морде. Он упал,
тут же вскочил на четвереньки и на четвереньках, вопя, удрал в кусты. Боб
сидел на усатом и выкручивал ему руку, я подскочил и помог, в руке усатого
было длинное шило. Боб перевернул усатого лицом вниз и ударил его кулаком
по затылку - усатый затих. Боб встал на ноги, отошел в сторону, пошарил в
траве, нашел обрез, отнес его к костру. Меня вдруг бросило в дрожь, ноги
подогнулись, и я сел на землю. Боб отошел к воде, стал умываться. Я не мог
и этого - сидел и дрожал. Усатый зашевелился, застонал, приподнялся, сел.
Пошел, сказал я ему. Он встал и пошел, натыкаясь на деревья. У меня как
будто отложило уши, и я услышал множество самых разных звуков, и среди них
- как рвется из воды Таня. Что там, что там? - кричала она. Все в порядке,
сказал Боб, задыхаясь. Уже все в порядке.
подошел к ней, присел - она зарыдала еще громче. Наконец она более-менее
успокоилась и сказала, что второго она не знает, а который с усами - это
ее бывший парень, живет здесь, в Юрлове, а работает шофером на стройке, то
есть не на самой стройке, а на автобусе, это, наверное, он привез сюда
всех... Оставаться, конечно, было опасно, мы быстренько посадили обеих дам
в коляску, я завел мотор и прогрел его, Боб проверил обрез - в магазине
было три патрона. Потом мы в полной готовности сидели и ждали - с полчаса
или больше, но карательной экспедиции так и не последовало: то ли битые и
не пытались организовывать ее, то ли все там были в стельку пьяны, то ли
слышали наш мотор и решили, что мы смылись.
видел его издалека, сквозь лес. Красный, это точно. И угловатый, не
львовский. Кажется, "Икарус". Та-ак, сказал Боб и надолго замолчал. Может,
сходить и посмотреть? - предложил я. Нет, сказал Боб. Нельзя разделяться.
Девочки, отбой тревоги. Спать. Спать, спать.
только из воды, в одной штормовке на голое тело, а Инночка испуганная до
икоты, - вдруг развыступались, что никаких "спать", они будут нести вахту
наравне с мужчинами... И вообще... Боб подошел к Тане, обнял ее,
поцеловал, сказал: ну, будь же умницей, - и Таня послушно-послушно
двинулась к палатке. Точно так же и теми же словами я уговорил Инночку. Ты
придешь? - спросила Инночка. Нет, сказал я, мы будем караулить, ложитесь в
одной. Они забрались в одну палатку, долго там шушукались, потом уснули.
погас, но от луны было много света. Боб, приподняв полог, заглянул в
палатку, поманил меня. Девчонки спали, сбросив одеяла, уткнувшись друг в
дружку лбами и коленками. В палатке было страшно жарко. Боб оставил полог
приподнятым - комары здесь не водились. Часа в два ночи подул ветер, и
луну закрыло сначала рваными, а потом плотными облаками. Я думал, что
похолодает, но ветер по-прежнему был теплый, как от печки. Вдали тихо,
шепотом прошелестел гром. Потом гроза стала приближаться.
земле, заставлял стелиться, поэтому пришлось поставить котелок прямо на
угли - потому и чай получился с угольками. Потом началась гроза.
вспышками изнутри и на миг становились прозрачны и ярки, как чистое пламя,
волны лихо вылетали на берег, и ветер доносил до нас теплые брызги. Дождя
не было. Гроза пролетала над головой и удалялась, и на смену ей приходила
следующая. Так продолжалось несколько часов. Шумели деревья, и Боб
говорил, говорил, говорил...
слушатель был ему нужен. Если он и спрашивал меня о чем-то, то в моих
словах искал лишь подтверждение своим мыслям - и находил. Я не могу
воспроизвести тот многочасовой монолог Боба, это невозможно, но кое-что я
все-таки запомнил. У нас у всех под шкурой по бронежилету, но в эту ночь
Боб пробил меня. Это была жуткая ночь. Все тут наслоилось: и поездка, и
драка, и стиснутый между землей и тучами, перенасыщенный электричеством
воздух - все. И Боб со своими разговорами. Не помню, как именно он вырулил
на то, надо или не надо знать всю правду - то есть _вообще всю_. Он
говорил, что вера - в бога, справедливость, разум, во что угодно - это
просто интуитивная защита от правды, от ужаса познания, что каждый раз,
узнавая краешек истины - какой-то новой истины, - человек испытывает
одновременно и восторг, и ужас, - а потом он перешел к конкретным
примерам: скажем, ведь существует информация, которую просто лучше не
знать, потому что психика не выдерживает, потому что жить после этого не
хочется... скажем, тюрьмы в блокадном Ленинграде - где основной контингент
был кто? - липовые шпионы и прогульщики, которые на работу не выходили, а
не выходили почему?.. Не может быть, сказал я. Вот видишь, сказал Боб,
тебе не верится, сознание отталкивает это, и ты, наверное, никогда
по-настоящему в это не поверишь... чем можно убедить? Документами?
Документы сегодня лгут чаще, чем люди. И что ты будешь делать, когда
воспримешь эту правду? Что? Как это повлияет на твое поведение? Не знаю,
сказал я. Никто не знает, согласился Боб. Но такая правда еще в порядке
вещей... нет-нет, в контексте того времени - в порядке вещей. А вот как бы
ты воспринял такую информацию о том, что одна из первых наших атомных бомб
была испытана на заключенных? Что? - спросил я. Ты правду говоришь? Это
правда? Нет, ты скажи - это правда? Я до сих пор помню тот ужас, который
испытал тогда. Ты мне ответь: что бы ты стал делать, если бы узнал, что
это правда? - настаивал Боб. Он повторил это несколько раз. Не знаю,
бормотал я, это немыслимо, это совершенно немыслимо... Так надо знать
такое или нет? - спрашивал он. Надо, вдруг сказал я. Зачем? - не отпускал
он меня. Затем, чтобы знать цену всему, сказал я, не назначенную
продавцом, а истинную цену. Какая тебе разница? - спросил Боб, не понимаю.
Так это правда, насчет бомбы? - спросил я. Не знаю, сказал Боб, никто не
знает... Никто ничего не знает... слушай, сказал Боб, а вот такой вариант:
ты живешь в то время, и тебе попадает в руки вот этот самый материал, и у
тебя есть возможность передать его за границу - ты передашь? Я подумал. Я
думал довольно долго, а он молчал и ждал. Передам, сказал я наконец. Тебя
расстреляют, напомнил Боб. Все равно передам, сказал я. Зачем? - настаивал
он. Ведь все равно же ничего нельзя сделать. Ничего. Понимаешь - ничего!
Передам, сказал я. Ты за справедливость, сказал Боб, понимаю. Ты хочешь,
чтобы всем сестрам было по серьгам - любой ценой... А ты? - спросил я. А я
вот мучаюсь сомнениями, сказал Боб. Так у тебя есть эти материалы? - с
ужасом спросил я. Нет, сказал Боб, таких материалов в природе не
существует...
так, что есть столько вещей, о которых хочется ничего не знать, - почему
государство, созданное величайшими вольнодумцами, превратилось вот в
это?.. Ты _хочешь знать_? - спросил меня Боб каким-то странным голосом.
Да, сказал я. Ну что же, сказал Боб, раз хочешь - знай. И он стал излагать
свою чудовищную теорию, которой вот уже шесть лет я ищу опровержения, а
нахожу только подтверждения. Иногда мне кажется, что это моя идефикс, что
правота этой теории существует лишь в моем воображении - наподобие того,
как во сне возникают чудесные строки, стихи, которые после пробуждения
оказываются бессмысленным набором слов - но во сне перед ними испытываешь
восторг, неподдельный восторг... Не знаю. Все, с кем я пытался объясняться
на эту тему, вначале говорят: "О!" - и поднимают палец кверху, потом
говорят: "Да нет, ерунда!" - но говорят это чересчур уверенно и бодро и
больше к этой теме никогда не возвращаются.
общественные отношения, появилась необходимость в их регулировании, то
есть в управлении, то есть в подаче команд и контроле их исполнения, то
есть во вполне конкретных операциях с информацией. На первом этапе
передача информации осуществлялась непосредственно от генератора идей к
среде реализации, то есть от вождя, от старейшины - к племени. Но племена
росли, жизнь становилась сложнее, и на каком-то этапе, выдаваемый и
получаемый генератором, превышен тот предел, который способен осилить
человеческий мозг. С этого момента появляются помощники вождя, с этого
момента зарождается бюрократия. То есть бюрократия - это не зло, это
просто механизм обработки информации в условиях централизованного
управления. И все было бы ничего, если бы в одной отдельно взятой стране
Лукьяненко Сергей
Аникина Наталья
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Орлов Алекс