Чтение 7–й страницы книги ~Дора Брюдер~

когда кажется, будто время приостановило свой бег, что можно спрыгнуть на
ходу и освободиться от петли, которая вот-вот затянется на вашей шее.

Я долго ничего не знал о том, что сталось с Дорой Брюдер после ее
бегства и объявления о розыске, опубликованного в "Пари-Суар". Потом
узнал, что восемь месяцев спустя, 13 августа 1942 года, ее поместили в
лагерь Дранси. В карточке указано, что она прибыла туда из лагеря Турель.
Действительно, в тот день, 13 августа 1942-го, триста евреев были
переведены из лагеря Турель в лагерь Дранси. Тюрьма, лагерь, а если еще
точнее - перевалочный пункт Турель занимал бывшую казарму колониальной
пехоты, казарму Турель на бульваре Мортье, 141, у заставы Лила. Он был
открыт в октябре 1940-го, в то время туда помещали "незаконно проживающих"
евреев без французского гражданства. С 1941 года, когда мужчин стали
отправлять прямо в Дранси или в лагеря под Орлеаном, лагерь Турель остался
тюрьмой для женщин-евреек, нарушивших немецкие предписания, а также
коммунистов и уголовных преступников.

Когда именно и на каком основании Дору Брюдер посадили в Турель? Я не
знал, существуют ли документы, найдется ли хоть какой-нибудь след, который
подсказал бы ответ на этот вопрос. Оставалось только предполагать.
Арестовали ее, скорее всего, на улице. В феврале 1942-го - два месяца
спустя после ее побега - немцы обнародовали новое предписание, запрещавшее
евреям в Париже выходить из дому после восьми вечера и менять место
жительства. Полиция соответственно усилила бдительность, на улицах стало
опаснее, чем в предыдущие месяцы. Я был почти уверен, что именно в том
студеном и мрачном феврале, когда полиция по делам евреев расставляла свои
капканы в переходах метро, у кинозалов, у театров по окончании спектаклей,
Дора и попалась. Я даже удивлялся, как шестнадцатилетняя девчушка, при
том, что в полиции было известно о ее бегстве в декабре и имелся словесный
портрет, ухитрялась заметать следы все это время. Разве что нашла надежное
убежище. Но где она могла укрыться в Париже зимой 1941 - 1942-го, самой
темной, самой суровой за все время оккупации, когда снегопады начались еще
в ноябре, в январе температура упала до минус пятнадцати, повсюду
замерзала вода, гололед был страшный, а в феврале опять выпало невиданное
количество снега? Где же она пряталась? И как кормилась в тогдашнем
Париже?

Да, именно в феврале, думалось мне, в феврале "они" поймали ее в свои
сети, "Они" - может, это были обычные стражи порядка, а может, инспектора
полиции по делам несовершеннолетних или по делам евреев, проверявшие
документы где-нибудь в общественном месте. В каких-то мемуарах я читал,
что за малейшее нарушение "немецких предписаний" в Турель отправляли
девушек восемнадцати-девятнадцати лет, и даже моложе, шестнадцатилетних,
как Дора. В том же феврале, вечером того дня, когда вошел в силу новый
немецкий указ, мой отец попал в облаву на Елисейских полях. Инспектора
полиции по делам евреев перекрыли все выходы из ресторана на улице
Мариньян, где он обедал в тот вечер с другом. Посетителям приказали
предъявить документы. У отца их при себе не было. Его забрали. В "корзине
для салата" [так французы называют полицейские машины (ср."черный
воронок")], которая везла его с Елисейских полей на улицу Греффюль - там
находилась полиция по делам евреев, - он заметил среди едва различимых в
сумраке теней девушку лет восемнадцати. Отец потерял ее из виду, когда их
вели по лестнице на тот этаж, где размешался этот полицейский гадюшник и
кабинет начальника, некоего комиссара Швеблина. Потом, на той же лестнице,
когда его уже вели вниз, чтобы препроводить в камеру предварительного
заключения, погас свет и ему удалось бежать.

Отец лишь вскользь упомянул об этой девушке, когда рассказывал мне о
своем злоключении в первый и последний раз в жизни, июньским вечером 1963
года, - мы сидели в ресторане на Елисейскнх полях, почти напротив того,
где его арестовали двадцать лет назад. Он не описал ее внешности, не
сказал, как она была одета, Я почти забыл о ней, но в тот день, когда
узнал о существовании Доры Брюдер, вспомнил. Тогда мне пришло в голову:
что, если девушка, оказавшаяся в "корзине для салата" с моим отцом и
другими неизвестными мне людьми в ту февральскую ночь, и была Дора Брюдер,
которую тоже арестовали в тот день, после чего отправили в Турель?

Наверно, мне хотелось, чтобы они встретились, мой отец и она, той зимой
1942 года. Они были очень разные, он и эта девушка, но в ту зиму их
подвели под одну категорию - изгоев. Отец тоже не встал на учет в октябре
1940-го, и у него не было номера "еврейского досье". Так что и он жил
нелегалом, порвав все связи с миром, в котором каждый обязан предъявлять
документы с зафиксированными в них профессией, семейным положением,
гражданством, рождения и адресом. Он был выброшен из этого мира. Как и
беглянка Дора.

Но все же до чего разные у них судьбы! Как могла выжить
шестнадцатилетняя девушка, сбежавшая из пансиона, совсем одна в Париже
зимой 1942 года? В глазах полиции и властей того времени она была дважды
нарушительницей: еврейка и несовершеннолетняя в бегах.

Для отца, на четырнадцать лет старше Доры, дорога была проторена: не по
своей воде оказавшись вне закона, он пошел дальше по этому скользкому
пути, промышлял в Париже чем придется и погряз в трясине черного рынка.

Недавно я узнал, что та девушка в "корзине для салата" не могла быть
Дорой Брюдер. В списке женщин, помешенных в лагерь Турель, я попытался
найти и ее имя. Две молодые девушки, двадцати лет и двадцати одного года,
польские еврейки, поступили в Турель 18 и 19 февраля 1942 года. Их звали
Сима Бергер и Фредель Трайстер. Даты совпадают, но которая из них была с
моим отцом? Из камеры предварительного заключения мужчин отправляли в
Дранси, женщин - в Турель. А может быть, та незнакомка, как и мой отец,
сумела избежать уготованной им всем участи? Боюсь, она так и останется
безымянной, она и другие тени, попавшие в облаву в ту ночь. В полиции по
делам евреев уничтожили их досье, все протоколы, все списки арестованных в
облавах и задержанных на улицах. Не напиши я эти строки, так никто бы
никогда и не узнал, что эта неизвестная девушка и мой отец оказались в
"корзине для салата" в феврале 1942-го на Елисейских полях. Они так и
остались бы теми, кого - живыми или мертвыми - зачисляют в категорию
"неустановленных лиц".

Двадцать лет спустя моя мать играла в одном спектакле в театре
"Мишель". Я часто ждал ее в кафе на углу улиц Матюрен и Греффюль.

Тогда я еще не знал, что мой отец едва не поплатился здесь жизнью и что
я нахожусь там, где когда-то была черная дыра. Мы шли ужинать в ресторан
на улице Греффюль - возможно, в тот самый дом,где помещалась полиция по
делам евреев и где моего отца волокли по коридору в кабинет комиссара
Швеблина. Жак Швеблин. Родился в 1901 году в городе Мюлузе, в Эльзасе. В
лагерях Дранси и Питивье его люди обыскивали каждую партию отправляемых в
Освенцим.

"Г-н Швеблин, начальник полиции по делам евреев, являлся в лагерь в
сопровождении 5 или 6 полицейских в штатском, которых он именовал
"вспомогательным составом"; по имени знали только его одного. Его
помощники носили на кожаном ремне револьвер с одной стороны и дубинку с
другой.

Распределив своих людей по баракам, г-н Швеблин отбывал из лагеря;
возвращался он только к вечеру, чтобы забрать изъятое при обыске. Каждому
из его помощников отводился стол, по обе стороны которого ставили ящички -
один для денег, другой для драгоценностей. Узники один за другим подходили
к полицейским, и те обыскивали их тщательно и унизительно. Часто побоями
заставляли снимать штаны, били ногами в живот, приговаривая: "Ну что?
Хочешь еще попробовать христианского тела? А полицейского?" Выворачивали
наружные и внутренние карманы и нередко, якобы торопясь, грубо выдирали их
с мясом. Не стану рассказывать, как обыскивали женщин, в каких местах
шарили.

По окончании обыска деньги и драгоценности вперемешку сваливали в
чемоданы, перевязывали их шпагатом, пломбировали и грузили в машину г-на
Швеблина.

Пломбы эти ровным счетом ничего не значили, поскольку пломбир находился
в руках у полицейских. Они имели полную возможность присваивать банкноты и
драгоценности. Впрочем, они не стеснялись, например, показать ценное
кольцо со словами: "Гляди-ка, камушек-то настоящий!" - или достать из
кармана пачку крупных банкнот и сказать: "Надо же! Я про них и забыл!"
Полицейские обыскивали и бараки, проверяли все койки, вспарывали матрасы,
потрошили подушки. Никаких документальных свидетельств обысков,
производимых полицией по делам евреев, не сохранилось" [из
административного отчета, написанного в ноябре 1943 года начальником
конфискационной службы лагеря Питивье].

Команда Швеблина состояла из семи мужчин - всегда одних и тех же. И еще
там была одна женщина. Никто не знает, как их звали. Они были в то время
молодыми, кто-то, наверно, жив до сих пор. Но некому узнать их в лицо.

Швеблин бесследно исчез в 1943 году. Скорее всего, немцы сами его
убрали. Но отец, когда рассказывал о своем недолгом пребывании в кабинете
этого человека, добавил, что однажды ему почудилось, будто среди прохожих
он узнал его - у заставы Майо, воскресным днем после войны.

"Корзины для салата" не очень изменились к началу шестидесятых годов.
Единственный раз в жизни мне довелось побывать в такой "корзине", причем
вместе с отцом; я не стал бы рассказывать об этом приключении, если б оно
не показалось мне символичным.