- У, ну ты, пьянь, слышишь меня - встать, когда с тобой товарищ дежурный
разговаривает!" И она с ненавистью, расшатываясь, встала - испепеляя их, как
ей чудилось, взглядом. Лобастый и санитар, повеселев, с удовольствием ее
рассматривали - босую, в расхристанном халате. "Это надо еще справки
навести, что она за личность и можно ли ей ребенка доверить, - придирался
докторишка. - И завтра пускай она палату освобождает. Пожила, хватит". -
"Лжешь... - выговорила заунывно Алефтина. - Вор..." И тут хохотнул санитар,
и не удержался - кашлянул громко со смеху дежурный, и докторишка беззвучно
оскалился. "Так она ж наша, Панкратыч, может того, возьмем ее на поруки!" -
уморился дежурный. "Так освобождать?" - "Ну хочешь, освобождай...
Освобождай, освобождай - меньше вони будет".
и, как ей почудилось, продрогшего ребенка, но сама так и не смыкала глаз,
распахнув их слепо в черноту. Ей было стыдно и страшно, но она заставила
себя не проронить и звука.
порог. Алефтина отказалась покидать палату и стояла на том, что капли в рот
не брала, и заявляла перед людьми, что докторишка врет. Но тому стало еще
желанней достичь цели, и он, так что у самого захватывало дух, приказал
санитарам, чтобы выставили силой. Мужики украдкой переглянулись, но
обступили Алефтину - и который понагловатей, с бачками, похожий на коня,
посоветовал ей, чтобы зря не сопротивлялась. В этот миг Алефтина опомнилась,
вообразив, что все - и драку, и позор, увидит ее Митя, который лежал в углу,
скрытый от глаз, уже измученный ночью и затравленный теперь шумом, роившимся
в палате. Изменившись в лице, размякнув, она созналась вслух, что побывала
пьяной, и просила разрешения остаться на один только день, давая слово на
другой же съехать. Но докторишка наотрез отказывался верить ее словам и
ждать, будто и добивался чего-то другого, чем исполнения правил.
Почувствовав, чего ему может хотеться и желая даже угодить, чтобы не вредили
Мите после ее отъезда, Алефтина вытряхнула перед ним из сумочки все деньги,
загородившись спиной от санитаров. Докторишка волновался и трусил,
прицеливаясь к двум красненьким бумажкам, и наконец цапнул себе как бы
благородно половину. Когда у него все получилось, он успокоился и зашептал,
пытаясь с ней сблизиться, из жадности в тот же миг и соблазнившись: "Аля,
поймите, я люблю вас..." Но лицо ее исказилось болью, и она умоляюще
впихнула ему в руку и не прибранную бумажку. Докторишка расстроился и все же
смял ее, не глядя, в кулаке: "Хорошо, пусть будет так, как вы хотите, я
оставлю вас. Но запомните, я всегда хотел вам только добра".
прося то выпить кефиру, то поесть фруктов и поднося, хоть он сам мог встать
и взять чего хотелось. Воротились с побывки Пахомовна и Петр Петрович.
Узнав, что свершилось, дядька схватился за топор, который, плотницкий, и был
при нем - заткнут за пояс. Развернулся и направился он молча, никого не
спрашивая и не давая времени себя уговорить, с тем нетерпимым страдающим
видом, будто тут же рубил на куски. Нянька успела вцепиться в него и
задержала, когда и Алефтина, которую одну не мог оттолкнуть, упрашивала не
губить их и себя, вытягав топорик и дрожаще упрятав, в чем уж не было нужды,
раз дядька покорился ее воле.
к себе, да она отказалась, чтоб не вышло всем хуже. Тогда заговорили о
деньгах, их она согласилась принять взаймы. Потихоньку договаривались, что
будет с Митей, и чтобы они сообщали о нем, и чтобы при первой появившейся
надежде - когда ей за Митей выехать. Но хоть уверяла нянька - опускались у
Алефтины руки, она садилась мешком на стул и ничего не могла сообразить,
вываливая на пол нагруженную стопу вещей, становящихся чужими: не знает, что
с ними со всеми будет. Няньку взяло зло, она подобрала с полу вещи и сама
принялась их укладывать. Но и на вещи разозлилась, растрепала и кинула, без
жалости выговаривая Алефтине, возненавидев и себя за бессилье, что никакая
мать не даст оторвать от себя родное дитя и что если съезжает она в Москву,
то поделом.
ночь, надрываясь, не жалея души. Ругались, сговаривались, выбегая
оглядываться за дверь, уставали. Было, разбудили забытого спящего Митю,
стихли - и вышла Алефтина, шепотом уже заговаривая. Укрыла, обняла его, и
будто тепло в ней печное пело: "Спи, родненький, завтра мы с тобой уедем..."
И он закрыл в тепле глаза, но словам не поверил.
палаты чемоданишко. Еще она была одета в другую теплую кофту, шерстяную
светлую, уже собравшись в дорогу. Митя ни о чем не спрашивал, сама же она,
уткнувшись в шитье, молчала.
рыская вокруг глазками и с расстройством отмечая, что Алефтина съезжает. Так
и она сообщила, что сдерживает свое слово, но замкнувшегося докторишку не
тронул ее неожиданно благодарящий, проникновенный голос - не вслушиваясь, он
что-то зорко искал. Думая, что докторишка озлился и торопится, Алефтина
удерживала его на пороге и не отпускала, обняв свисшую руку, упрашивая,
чтобы Мите разрешили ее проводить, неподалеку, если и нянька повести
согласна. Видя, что тот бездействует, она попыталась наконец вложить в руку
красненькие десять рублей, но докторишка выдернул ее напористо, несчастно и
вдруг спросил, не известно ли ей, где находится его кипятильник - тот,
который в их палате оставлял. Алефтина, сбившись и приходя в себя,
вытягивала бесчувственно из памяти их чаепитие, что было ночью и когда
замывала той ночи следы, вспомнив вдруг с радостью и увидав ясно, как
сматывает этот кипятильник и откладывает в тумбочку... Когда целехонький
моток извлекла она из тумбочки, докторишка скис и ухватился за ее просьбу,
заверяя бестолково, что поможет ей или что уже помог. Тут в палату вошла
обычно Пахомовна. Столкнувшись с ней, докторишка осанисто и выпалил, чтобы
нянька в точности просьбу Алефтины Ивановны исполнила, а если будут
препятствовать, то пускай скажет, что Александр Панкратыч лично распоряжение
дал. "Так и скажу, родимый, не сомневайся - это верно ты решил... По-людски
ж надо, пущай мать-то проводит, а я уж пригляжу, пригляжу..." - заулыбалась
довольно Пахомовна. И он испытал даже облегчение - и что-то смирно
пробурчал, распрощавшись.
встал сторожить чемодан. Алефтина торопилась застегнуть Митю в ту самую
кофту. Петр Петрович помягчел, оглядев всего: "Не поймешь, кто такой будет,
девка или парень". Пахомовна увидала и ахнула: "Ну, чисто пугало, одявай в
нашенское!" Но тут Митя испугался, что кофту с него разденут, и вжался зябко
в Алефтину. "Ишь, не отдает, ну так пугалом и оставайся". Их подстерегал и с
ними увязался Зыков, учуяв, выведав, что Алефтина отбывает, надолго ли, но
домой. И так он желал запомниться ей и отличиться, чтобы уж породниться в
следующий ее приезд, что никак не отступал и мельканьем своим и бурной
радостью не давал проходу. Оглядываясь, чертыхаясь, Пахомовна все же не
прогнала его, пожалела.
спускались с холма широкой крепкой дорогой, не плутая. Такое же ясное,
вольное, что и дорога, текло небо поверх вековых сосен. Мите было тепло в
кофте и дремотно. Когда нянька устала и остановилась, его потянуло, откатило
к ней. "Сил моих нет, жалко ноженьки, так что, Аляфтина, давай прощаться, не
дойду". В одном порыве они обнялись и расцеловались - нянька была
по-боевитому жестка, тверда. Алефтина, тоскуя, обняла и расцеловала с
нежностью Петра Петровича и Зыкова поцеловала в лоб. Вдруг дядька вынул
откуда-то глубоко из бушлата деревянную ложку, запекшуюся и душистую, будто
булка, с фигурным хвостом под рыбешку - лупоглазую, в чешуйных изрезах.
"Пользуйся, кушай на здоровье..." - протянул ее увесисто Мите, которого
потом объял табачищем и ткнулся куда-то в макушку, горячо дыхнув.
себе, тиснула к своим, похожим на груди, разливным щекам: - Ишь, ступай к
мамке, люби ее, как она тебя, и нас не забывай". И, сжимая до боли
деревянную ложку, не помня себя, будто перенесясь по воздуху, Митя очутился
с Алефтиной.
Зыков. Худой да с облезлой своей бороденкой, похожий на окликнутую собаку,
он вглядывался им в след, как они уходили по пустующей далеко вперед дороге,
светя кофтяными спинами, и нечеловеческая готовность щемила его вылупленные
на свет из худобы глаза. Чтобы что-то делать, стоя бездвижно столбом, он сам
собой принялся лыбиться - все одержимей и размашистей, заходив даже от
нетерпения ходуном. Пахомовна гаркнула в сердцах на него, чтобы утих.
"Уходят они, Евдокия Пахомовна, - уезжают домой!" - "А ты чаво радуешься,
дурак, тябя ж не взяли..." - ухмыльнулась бабка. "Уезжают, Евдокия
Пахомовна, уходят!" - "Ну, Бог с тобой, прывыкнешь и без них".
станции, но старуха так и не изъявила желания идти дальше. Пожалел себя и
дядька. До того места, до полдороги, они и проводили беглецов, повернув в
обратную, уйдя по тропинке в лес, чтобы, плутая, дать им время исчезнуть. И,
исчезая из виду, сливаясь в светлую точку, женщина с ребенком легко уплывали
с холма; улетали пушинкой с его становящихся все глаже ладоней... Дорогой
мать тихо рассказывала о родном их доме - и Митя жил в нем душой, хоть
никогда не видал.
---------------------------------------------------------------
---------------------------------------------------------------
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Зыков Виталий
Шилова Юлия