Чтение 7–й страницы книги ~Исповедальня~

взвинченная, руки дрожат, словно боится испортить прическу или плохо на-
краситься.

- Отец задерживается, - пробурчал он угрюмо.

Ему хотелось есть.

- Он звонил, что не будет ужинать дома. Один из его влиятельных паци-
ентов, господин Уильяме, завтра утром уезжает в Нью-Йорк на три дня
раньше, чем предполагал, и хочет чего бы это ни стоило поставить себе
мост.

Они знали имена некоторых пациентов, правда очень немногих, самых
именитых или самых своеобразных, вроде г-на Уильямса, который построил
умопомрачительную виллу в Мужене, а жил там лишь две-три недели в году.

У него был также исторический замок в Ирландии, квартира в Лондоне,
еще одна в Нью-Йорке, поместье на Палм-Бич, во Флориде, где на якоре
стояла яхта.

- Ты голоден?

- Да.

- Может, начнешь пока без меня? Я скоро.

Он покорно вздохнул.

- Отец сказал, что обойдется сандвичем у себя в кабинете, а мне надо
уйти - ты остаешься один.

- Идете куда-нибудь с Наташей?

- Ее лондонская подружка справляет новоселье - сняла виллу здесь. Еще
не устроилась окончательно и не может пригласить гостей на обед, поэтому
прием назначен на десять вечера.

Если бы мать могла прочесть мысли Андре, она бы не стала так часто
поминать Наташу и вряд ли позволила себе носить подобные платья.

Наташа была из тех бездельниц, что не выносят ни минуты одиночества.
Она обожала бегать по коктейлям, обедать и ужинать в "Амбассадоре",
мчаться от массажиста к парикмахеру или маникюрше, однако свободного
времени у нее все равно оставалось предостаточно.

Тогда она снимала трубку.

- Жозе, дорогая, что поделываешь? Если бы ты знала, как мне не хвата-
ет тебя! Почему бы тебе не сесть в машину и не приехать ко мне на чашку
чая?

И маленькая мещанка, вся дрожа, мчалась к большой кокетке, где играла
роль наперсницы из классической комедии.

Он уже направлялся к двери, когда мать окликнула его.

- Андре, ты не посидишь со мной?

- Я хотел посмотреть, что на ужин, - солгал он.

- По-моему, рыба, но не уверена. Ты же знаешь Ноэми: она терпеть не
может, когда я интересуюсь кухней.

Неправда. На самом деле Ноэми противилась распоряжению подниматься по
утрам в будуар для обсуждения дневного меню.

- Ты, кажется, спешишь?

- Нет, что ты!

- Почему же тогда не садишься? Ты так редко бываешь со мной и разго-
вариваешь все меньше и меньше. - У меня много работы, мама. Просидел ча-
са два над начертательной геометрией и совсем отупел.

- Признайся, что ты охотнее разговариваешь с отцом, чем со мной.

- С чего ты взяла?

- Да ведь еще вчера вы провели весь вечер вместе.

Он ненавидел эти подходы издалека, которые называл "забрасыванием
удочки", и жалел уже, что поднялся сюда.

- Отец зашел пожелать мне спокойной ночи и пробыл со мной минут де-
сять, не больше.

- Не нужно оправдываться. В твоем возрасте мальчику иногда хочется
побыть с мужчинами.

Он покорно сел в кресло, шелк которого казался слишком нежным для его
крупного тела и брюк из грубой ткани.

- О чем же вы говорили, если, разумеется, это не секрет?

- Да я уже и не помню... Постой... Я рассказал ему о встрече с Фран-
синой, а он мне - о Буадье.

- Ну вот, теперь можно идти. Ничего, что я не накрашена? Закончу пос-
ле ужина.

В ее игривости было что-то искусственное, натянутое.

- Я не очень страшная?

- Вовсе нет.

- Женщина должна долго оставаться красивой, и даже не столько для му-
жа, сколько для детей. Наверно, подростку противно видеть, как стареет
мать.

- Ты не стареешь.

- Идем, не то Ноэми разозлится на меня.

Им редко доводилось оставаться в столовой один на один с чистым, неу-
бранным прибором отца.

- А Франсина-то хорошенькая. И очень похожа на свою мать в молодости.

- Отец мне говорил.

- Боюсь, она быстро увянет, как и ее мать. Некоторые женщины, выйдя
замуж, ставят на себе крест, и уже в тридцать их возраст трудно опреде-
лить. Интересно, что думают о них дети.

Его подмывало брякнуть:

- Ничего!

Но вместо этого он, понимая, что уязвит ее, сказал:

- Она, видишь ли, много работает. Братья Франсины еще маленькие: од-
ному шесть, другому одиннадцать.

И она сама занимается ими: купает, стирает, гладит, водит в школу,
забирает после уроков. Да еще сколько дел по дому - у них всего одна
служанка, которая к тому же и клиентов встречает.

- Ты хорошо информирован, - с горечью заметила она.

Это была правда. Во время ужина у Буадье его поразила царившая в доме
атмосфера, совсем не такая, как у них.

Большая квартира с просторными комнатами, со вкусом обставленными в
стиле ампир. Все очень просто, но основательно. Кабинет доктора наводил
на мысль о покое и достатке.

- По вечерам, - объяснила Андре Франсина, - отец иногда работает до-
поздна. Тогда он открывает дверь настежь и просит меня включить в гости-
ной музыку. Он очень любит камерную музыку - считает ее наиболее цивили-
зованной. А мы с мамой сидим и потихоньку болтаем; время от времени отец
прерывает работу и спрашивает, о чем мы говорим.

Никаких непроницаемых переборок. У г-жи Буадье нет будуара, у ее мужа
нет необходимости прятаться на антресолях. Двери всегда открыты, между
членами семьи постоянный контакт.

- А знаешь, Андре, я ведь тоже водила тебя в детский сад.

- Знаю.

- Помнишь "Шалунов"?

Так назывался частный детский сад на улице Мерль, за Эльзасским
бульваром, где они жили, когда железную дорогу еще не упрятали под землю
и они слышали все проходившие поезда. Дом содрогался днем и ночью, а
люстра порой так раскачивалась, что, казалось, вот-вот сорвется с потол-
ка.

Дом был старый, квартира темная, с разномастной мебелью, купленной
родителями у старьевщиков и на распродажах.

Кабинет отца размещался в конце коридора, где целый день горел свет,
а гранатовая гостиная служила приемной для пациентов, еще вербовавшихся
не из состоятельных людей.

Сладковатый запах дезинфицирующих средств чувствовался даже в обеих
спальнях, двери между которыми, пока Андре был маленьким, оставались от-
крытыми. Г-жа Жюсьом! Так звали директрису "Шалунов"; это она научила
Андре читать и писать, и от нее тоже пахло чем-то особенным.

- В то время я готовила сама, как и в Париже, когда сразу после
свадьбы мы жили у твоей бабушки, и потом, после переезда в двухкомнатную
квартиру с окнами во двор, на набережной Турнель...

Андре помнил только двор, вымощенный серым неровным камнем, и свой
манежик из лакированного дерева: его ставили под окнами привратницы,
чтобы та могла приглядеть за ним. В клетке прыгала канарейка. Особенно
отчетливо он помнил эту желтую птичку и солнце, делившее двор надвое.

- Твой отец еще учился в стоматологическом училище на улице Та-
рансьер, и я с тобой на руках изредка ходила его встречать.

Лучше бы она помолчала! Он не любил воспоминаний, не принадлежавших
ему одному.

- Не моя вина, что у нас только один ребенок. Мне хотелось иметь шес-
терых, но я считала своим долгом лично воспитать тебя, и правильно сде-
лала, бросив фармацевтику на третьем курсе.

Неужели она не понимает, что напрасно говорит все это?

- Мой отец так расстроился, что чуть не заболел. Он столько пережил
из-за моего брата, который. Бог знает почему, выбрал военную карьеру.
Теперь отец рассчитывал на меня в надежде передать мне свою аптеку нап-
ротив кладбища Монпарнас. А тут еще сестра выскочила замуж в семнадцать
лет и уехала в Марсель...

Андре знал: даже если это правда или полуправда - все равно она при-
украшена и тенденциозна. Рассуждая о детях, которых она якобы хотела
иметь, чтобы у него были так недостававшие ему братья и сестры, она
всегда повторяла:

- Не моя вина, если...

Слова были тщательно подобраны. Иначе говоря, виноват отец.

Вставая из-за стола, она вздохнула:

- Видишь ли, Андре, есть вещи, которые ты сможешь понять, только ког-
да женишься и у тебя будут свои дети!

Она Наклонилась и поцеловала его, что было не в традициях семьи. - Я
предпочла бы остаться с тобой, чем куда-то идти. Только, боюсь, ты быст-
ро устанешь от меня.