пол, выстланный серым гранитом. На большом овальном столе в западной части
комнаты- бокалы, запечатанные кувшины с вином, графинчики с пулькой, вазы с
фруктами. У стола, в просторных креслах, сидели пятеро мужчин. Взгляд Саймона
скользнул по их напряженным физиономиям - цепкий, запоминающий, узнающий.
Смуглый старик с ястребиным носом и черной перчаткой на правой руке - дон
Хайме-Яков по прозвищу Ума Палата. Толстый громила, заросший дикой бородой, -
дон Хорхе-Георгий Диас, Смотритель. У этого глаза навыкате, губы отвисли,
сальные лохмы свисают из-под чудовищных размеров шляпы. Дон Эйсебио Пименталь -
непроницаемое лицо, отлитое из темного чугуна, шапка курчавых волос, широкие
негритянские ноздри, рот, будто прорубленный ударом топора... Холеный молодой
мужчина с тяжеловатым подбородком и расплывчатыми чертами - дон
Алекс-Александр, измельчавший потомок флотоводцев по кличке Анаконда. Этот
растерян, но храбрится - хмурит брови, выпячивает челюсть. И наконец, дон
Грегорио-Григорий, пожилой, лысоватый, с сигарой в крепких зубах, с ледяными
серыми глазами, такими же, как у дочери... "Весь крысятник в сборе, - подумал
Саймон и тут же поправился: - Это не крысы, передо мной гиены".
приглашения. Кресло стояло особняком, в конце овального стола, что был поближе
к аркам. В проеме левой вытянулся Клык, за ним построились в шеренгу верту-хаи.
В бойницах под потолком поблескивали стволы, задубелой дверью раздавались гул,
лязг металла и скрип кожаных сапог.
Он кивнул на дверь.
сигару и поднял холодные глаза на Саймона: - Ну, так кто же к нам пожаловал?
Брат Рикардо-Поликарп Горшков?
говорили, пощуплее. Потоньше, значит, в кости. И не такой нахальный.
единственной руки лишиться! Был бы наш, мы бы его узнали. У Монтальвана и
Трясунчика таких тоже не водилось. Может, Федькин? Из отложившихся гаучо? Или
срушник? От досточтимого пана Сапгия?
срушники, как всем известно, прибывают морем с севера, не с юга. Где это
видано, чтоб срушник из Пустоши приехал? К тому же больно он для срушника
шустрый. Те банков не грабят, да и в Озера не суются.
потоптать и унизить - либо выяснить, как он отреагирует на унижение. Знакомый
прием; схватки у в6-инов-тай всегда начинались с Ритуала Оскорблений и с Песен,
восхваляющих доблесть бойцов. И Саймон, не разжимая губ, начал петь про себя
Песню Вызова - а это значило, что дело без крови не обойдется.
крокодильеров. Тот при упоминании об Озе-Рах начал багроветь, нетерпеливо
ерзать в кресле и стискивать кулаки. Анаконда грозно хмурился, а дон Эйсебио
Пименталь был спокоен, как монумент из черного базальта, прикле-бнный к креслу.
крокодильеров. Тот при упоминании об Озерах начал багроветь, нетерпеливо ерзать
в кресле и стискивать кулаки. Анаконда грозно хмурился, а дон Эйсебио Пименаль
был спокоен, как монумент из черного базальта, приклеенный к креслу.
Такой молодой... юноша, можно сказать... а сколько загадок и неприятностей.
рассматривая Саймона.
термитами. А Карло послушает, кто он таков и зачем к нам явился. Послушает и
доложит. Эй, Клык! Где тут у нас подходящая яма?
Саймона в воздух. Массивная столешница дрогнула, кресло отъехало в сторону, и
стремительная тень, размытая, как зыбкий фантом, метнулась к арке. Мгновение, и
фантом вновь обрел вещественность, размер, объем и плоть. Ричард Саймон стоял
на парапете галереи, окаменев у пропасти, как статуя возмездия: ноги широко
расставлены, руки подняты над головой, а в них, пойманный за шею и лодыжку,
кричит и бьется человек. Секунду Саймон глядел на него, потом разжал пальцы,
плюнул в огненный провал и соскочил с парапета. Руки его были пусты.
чудилось, что он сейчас снова взмахнет рукой - и над столом прошелестит
свинцовый ливень. Анаконда судорожно сглотнул, свирепое лицо Хорхе налилось
кровью, чернокожий Эйсебио усмехнулся, и лишь старый Хайме не утратил
спокойствия - сидел да почесывал запястье под черной перчаткой.
небеса переселил! Карлу, то есть! Выходит, и сам ты оттуда. Отстрельщик! А я-то
думал, на небесах сплошное милосердие и благодать.
подходящее в изречениях Чочинги, не нашел и буркнул: - С волками жить -
по-волчьи выть.
Негритянской рекой, крокодильеры, побитые в Харбохе, катер "торпед" у Сгиба.
Все на тебе? И банк, и Трясунчик, и Озера?
громоподобное рычанье. Хорхе Смотритель медленно освобождал задницу из кресла,
топорщил бороду, тряс щеками; его багровое лицо перекосилось, из горла
вырывался яростный хрип.
шиздец! Ты, ублюдок, перебил моих парней! Ты разорил мои фермы! Ты ворвался в
мой дом! Ты...
выпучив глаза.
как сказано выше, виноваты обстоятельства. Мне хотелось, чтобы вы - вы все, -
он обвел взглядом сидевших за столом, - обратили на меня внимание. А также
отнеслись к тому, что будет мною сказано, со всей серьезностью.
и об этом мы потолкуем отдельно. Может, и убытки возместим. Как считаешь,
Сильвер?
невозмутимым, будто Карло Клыка никогда и не было на свете: во рту дымится
сигара, крупные белые кисти лежат на столешнице, в глазах - холод и лед. Саймон
заметил, что дон смоленских, старый Хайме и вожак "штыков" устроились по одну
сторону овального стола, как бы демонстрируя некий тройственный союз; Пименталь
сидел напротив них, а Хорхе - посередине, в дальнем конце. Сейчас он, что-то
гневно ворча, опустился на место. Кресло скрипнуло под его тяжестью.
Саймон, - произнес главарь смоленских. - Я рад, что мы установили это с
минимальными потерями. - Он бросил взгляд в сторону парапета, за которым исчез
Карло Клык. - Так что же нам скажет Ричард Саймон, посланец небес? О чем
поведает? И что попросит взамен?
- "Полтаву"!
дон смоленских пожал плечами, а рот старого Хайме скривился в насмешливой
улыбке. "Они ничего не знают, - подумал Саймон, - ничего не знают, ничего че
помнят и ничего не могут".
бровь. - Спроси у Анаконды, где она и что с ней. Может, он и отдаст.
Сапгию? Чтоб они бляхов растерли в пыль? Или забрать с собой на звезды? У вас
там, похоже, старая рухлядь в цене!
раритетах и музейных ценностях.
забирать. Посудина третий век гниет в пещерах под Фортом, и думаю, там не
осталось ничего, кроме ржавого дерьма. Ее еще домушники замуровали, они о
прошлом не любили вспоминать. Замуровали, а перед тем содрали все, что
подходило для переплавки. Все, до последнего болта!
разочарованную гримасу, он принялся повествовать о Разъединенных Мирах,
процветающих под эгидой ООН, о России, Южмерике и других планетах Большой
Десятки, о колониях и независимых поселениях, о Транспортной Службе и
межзвездной связи, о прогрессе и просвещении, о святых идеалах демократии и
справедливости, о равенстве и свободе и о своих полномочиях. Он должен был
определить для этих людей свое место в мире, в той человеческой Вселенной, что
лежала за пределами Земли и о которой они не знали ничего - почти ничего, кроме
смутных воспоминаний о временах, когда люди отправились к звездам. Речь его
длилась минут пятнадцать, и под конец он рассказал о передатчике помех, а также
о собственной миссии, помянув недобрым словом предков срушников и бразильян.
хмурился, а лица дона Грегорио и Пименталя, сидевших напротив друг друга, были
непроницаемы, словно они играли в странную игру: каждый старался выглядеть
равнодушнее, чем его визави. Что касается главаря крокодильеров, то он
по-прежнему наливался кровью, бросал на Саймона злобные взгляды и шарил у
пояса, отыскивая то ли нож, то ли кобуру с револьвером.
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Флинт Эрик