Тягаться с ними трудно!
звучал неприятно и резко.
мотора. Сначала он подумал, что подъехала машина доктора; но шум доносился
из сада, только откуда-то сверху: это жужжал самолет. Звук медленно
приближался, он плыл где-то высоко в небе, и Мартин даже вскрикнул от
удивления, увидев вдруг в черном квадрате окна красные огоньки самолета и
длинный сверкающий шлейф, который он тащил за собой. По темному небу
скользили яркие передвигающиеся буквы: "Глуп тот, кто сам еще варит
варенье!" Надпись проплыла в квадрате окна и скрылась гораздо раньше, чем
он думал. Но вскоре снова донесся шум мотора, и другой самолет, жужжа,
протащил по темному небу вторую надпись: "Гольштеге делает это за тебя".
фабрики!
Какие же они мерзавцы!"
наступила тишина.
звякают стаканы. Генрих все еще не спал, но он упорно молчал, и это пугало
Мартина. Генрих дышал часто и глубоко, словно был взволнован чем-то, а
рядом с ним ровно и тихо дышала спящая Вильма.
Кессиди и утенок Дональд Дак, но ему вдруг стало стыдно думать о таких
пустяках. Вспомнились слова молитвы: "Если ты, господи, не простишь нам
грехи наши, то кто же тогда останется праведен?" И сразу же из мрака
выплыл устрашающий первый вопрос катехизиса: "Зачем пришли мы в мир сей?"
"Дабы служить господу, возлюбить его и вознестись в царствие небесное", -
машинально прошептал он. "Но служить господу, возлюбить его и вознестись в
царствие небесное" это еще _не все_, этого мало! Заученный ответ на
страшный вопрос вдруг показался ему жалким, и впервые осознанное сомнение
охватило его.
было. Ему хотелось заплакать так же громко, как плакала на веранде мама.
Но Мартин сдержал слезы; он был уверен, что Генрих все еще не спит и
думает о своей маме, о кондитере, о том слове, которое его мама сказала
кондитеру.
лицо его матери. Это длилось _одно лишь мгновение_, но он знал теперь, что
_одно мгновение_ может все изменить.