уходящие мгновения, с наслаждением остановила бы их бег, но, глядя на часы,
я видела, с какой неумолимой быстротой минута сменяет минуту.
миссис Бреттон, - вы ведь знаете, что мы можем выговорить вам отсрочку.
- возразила я. - Я хочу лишь одного - чтобы прощание было уже позади и я
вновь обосновалась на улице Фоссет. Я должна уехать сейчас же, немедленно,
мой чемодан уже упакован и стянут ремнями.
меня, а он весь день был занят и вернулся домой, когда уже смеркалось. Между
мною и Бреттонами завязался недолгий спор - они настаивали, чтобы я осталась
до завтра, а я, смирившись перед неизбежным, пришла в такое волнение, что
чуть не расплакалась. Я ждала расставания с тем же нетерпением, с каким
приговоренный к смерти, стоя на эшафоте, ждет, когда, наконец, опустится
топор; я страстно желала, чтобы казнь свершилась. Миссис Бреттон с сыном не
могли понять, сколь глубоким было мое нетерпение, ибо им не приходилось
переживать подобное состояние души.
входом горел фонарь; как и весь день, моросил мелкий ноябрьский дождь;
мокрый тротуар отражал свет фонаря. Еще не прошло и года, как я, точно в
такую же ночь, впервые остановилась у этого порога; вокруг ничего не
изменилось. Я помнила даже форму булыжников на мостовой, которые я, одинокая
просительница, рассеянно созерцала, ожидая с бьющимся сердцем, когда мне
откроют дверь. В ту же ночь я ненадолго встретилась с тем, кто сейчас стоял
рядом со мной. Напомнила ли я ему хоть раз об этой встрече, попыталась ли
объясниться? Нет, мне и не хотелось говорить о ней, ибо приятное
воспоминание сохранится вернее, если оно спрятано глубоко в памяти.
как раз в это время уходили пансионерки, которые оставались здесь до самого
вечера, а дома только ночевали, и Розина была начеку.
ярко освещенного вестибюля. Я просто не хотела, чтобы он заметил у меня на
глазах слезы - его мягкой натуре не следовало лишний раз сталкиваться с
подобными проявлениями печали. Он стремился прийти людям на помощь, исцелить
их даже в тех случаях, когда его врачебное искусство, по всей вероятности,
не могло ни вылечить, ни принести облегчения.
друзьями. Мы вас не забудем.
выходу, но вновь повернулся ко мне, видимо, не сделав или не договорив
чего-то, что выразило бы полнее его великодушные побуждения.
сделаю. Я напишу письмо, знаете, какую-нибудь веселую чепуху, которая
взбредет мне в голову, - ладно?
писали мне - у вас на это нет времени.
казнь свершилась.
обильные слезы, я направилась в гостиную мадам, чтобы, в соответствии с
этикетом, выразить ей свое почтение. Она встретила меня с отлично
разыгранным радушием и даже, правда, весьма недолго, изображала
гостеприимную хозяйку. Через десять минут мне было разрешено удалиться. Из
salle a manger я прошла в трапезную, где в это время собрались на вечерние
занятия пансионерки и учителя; здесь тоже была выражена радость по поводу
моего возвращения, на этот раз, мне кажется, искренняя. Теперь я получила
возможность удалиться в дортуар.
опустившись без сил на край кровати.
освещенной комнаты, бесстрастно прошептал: "Разок он, может, и напишет тебе.
Присущая ему доброта способна побудить его к такому действию, но нельзя
надеяться, что это повторится. Крайнее безрассудство - полагаться на
подобное обещание, неслыханное легковерие - принимать несколько дождевых
капель за родник, воды которого бесконечно долго не иссякают".
мне на плечо дряблую руку и касаясь моего уха холодными, посиневшими
старческими губами, продолжал шептать.
рассчитываешь ли ты с наслаждением отвечать ему? О неразумная! Внемли моим
предостережениям! Да будет твой ответ кратким. Не обольщайся надеждой, что
душа твоя возрадуется, а ум расцветет: не давай воли чувствам, держи себя в
руках, не делай из дружбы развлечения, а из тесного общения с друзьями -
забавы".
оправдывалась я.
Твоя речь несовершенна. Во время разговора неполноценность твоя становится
явной, призрачные мечты не получают поддержки - речь твоя несет следы горя,
лишений и нищеты..."
речь неряшлива и невежественна, разве письмо не лучше выразит мысли, чем
дрожащие, невнятно бормочущие уста?"
пользоваться ею в своих писаниях!"
страшное слово! Этот злой дух - мой Разум - не допустит, чтобы я подняла
голову, рассмеялась или исполнилась надежды; он не успокоится, пока я не
буду окончательно подавлена, устрашена, укрощена и сломлена. Разум полагает,
что я рождена лишь для того, чтобы трудиться ради куска хлеба, ждать
смертного часа и предаваться грусти на протяжении всей жизни. Может быть,
эти доводы и справедливы, но ведь нет ничего удивительного, что мы, время от
времени, пренебрегаем ими, освобождаемся от их власти и выпускаем на волю
врага Разума - нашу добрую живую Фантазию, которая поддерживает и
обнадеживает нас. Мы непременно должны иногда разбивать свои цепи, как ни
ужасны кары, ожидающие нас. Разум обладает дьявольской мстительностью: он
всегда отравлял мое существование, как мачеха отравляет жизнь падчерице.
Если я и подчинялась ему, то из страха, а не из уважения. Не будь у меня в
запасе доброй Фантазии, которой я тайно поклялась в верности, Разум давно
довел бы меня до гибели своим жестоким обращением: лишениями,
разочарованиями, скудной пищей, ледяным ложем, непрерывными безжалостными
ударами. Не однажды Разум выбрасывал меня зимней ночью на холодный снег,
швырнув мне для пропитания изглоданные собаками кости, клянясь, что ничего
иного у него в запасе нет, и отказывая мне в праве просить лучшего... Но
потом, запрокинув голову, я различала лик в кругу вращающихся звезд, из коих
самая яркая, та, что находилась в центре, ниспосылала мне свет сочувствия и
участия. Дух, более нежный и добрый, чем Человеческий Разум, в бесшумном
полете нисходил к пустынному краю, принося с собой аромат вечного лета,
благоухание никогда не увядающих цветов, свежий запах деревьев, плоды коих
суть жизнь, и чистый ветерок из мира, где днем светло и без солнца. Этот
добрый ангел утолял мой голод лакомыми и неведомыми яствами, взятыми у
собирающих колосья ангелов, которые снимают урожай ранним росистым утром
райского дня. Дух этот - Фантазия - нежно осушал мучительные слезы, уносящие
с собой самое жизнь, утишал смертельную усталость, щедро дарил надежду и
силу отчаявшемуся. Каким состраданием дышал он, какой опорой служил! Если
мне суждено преклонить колена перед кем-нибудь, кроме бога, то припаду я
лишь к твоим белоснежным, легким, всегда прекрасным стопам. В честь солнца
воздвигнуты храмы, луне посвящены жертвенники, но твоя слава сияет ярче!
Человеческие руки не воздвигают святилищ, уста не шепчут молитв в твою
честь, но души, испокон веков, неизменно поклоняются тебе. Твоя обитель не
ограждена стенами, не вздымается куполом, это храм, основанием которому
служит бесконечное пространство; это богослужение, таинства которого
совершаются во имя гармонии миров!
мучеников; свершениям твоим споспешествует когорта избранных достойнейших
героев. Непререкаемое божество, самой сутью твоей ты противостоишь
разрушению!
пришла, чтобы успокоить меня: "Усни и спи спокойно, я позлащу твои
сновидения".
Разум. Я проснулась в испуге; в оконные стекла стучал дождь; время от
времени слышались сердитые завывания ветра; в ночнике, стоявшем на черной
круглой подставке в центре дортуара, догорал огонь - день вступал в свои
права. Как жаль мне тех, кто, просыпаясь, испытывает душевные муки! В то
утро острая боль пробуждения с титанической силой выхватила меня из постели.
Как поспешно я одевалась в холоде дождливого утра! С какой жадностью пила
ледяную воду, охладившуюся за ночь в графине! К этому укрепляющему средству
я часто прибегала, как пьяница к вину, когда меня терзала печаль.
одета и первой спустилась в столовую, где топилась печь. В остальных
комнатах царил холод, так как сюда уже пришла суровая континентальная зима,
Шломо Вульф
Контровский Владимир
Корнев Павел
Махров Алексей
Ильин Андрей
Маккарти Кормак