Чтение 61–й страницы книги ~Избранные ходы~

-- Да потому, что мексиканский мы видали в гробу! -- сказал Артамонов.

-- В твою честь, аксакал, мы купили самый мочегонный арбуз! --
признался Орехов.

Между отдельными клоками компании Орехов был связующим. Без него
компании не существовало. Он ее, собственно, и сбил. А чтобы не распалась,
он уравновешивал ее компоненты и наращивал новыми связями. Дебору он
подтянул к костяку последней и лично занялся ее одомашниванием. По его
классификации, она была совестью курса. К ней липли все сумасшедшие --
чувствовали спасительную энергетику, которая была настолько сильной, что в
любом поле сразу появлялись помехи -- именно на ней заклинивало турникеты в
метро и регистраторы билетов в аэропорту. И еще Дебору легко угнетали хамы.
Как пример, ее долго третировали промокашки, проживающие через перегородку.
И ладно бы просто хабалились, так нет же -- затевали многонациональные
летучки и охали, как многостаночницы, на всю комнату. Дебора попросила
Орехова развести мизансцену. Орехов устроил показательный дебош и подселил к
обидчицам Деборы Макарона. Как бы на квартиру.

-- Ну что, -- сказал Макарон промокашкам, знакомясь, -- с завтрашнего
дня начинаем занятия авральным сексом! -- Потные носки, чтение вслух
"Капитала", разработка при свечах планов захвата Кремля -- Макарон умел
донимать, как вросший ноготь. Промокашки быстро поняли, как по-настоящему
плохо может бывать на свете. И оставили Дебору в покое.

Как журналист Дебора славилась убийственными материалами. Она была
сколком времени, остро чувствовала социал и улавливала висящие в воздухе
идеи. А информацию подавала так, что читателю казалось, будто он сам до
всего додумался.

Когда бы компания ни заваливалась к Деборе в гости, та вечно приводила
себя в порядок: мыла голову, сушила волосы.

-- Что ты все моешься? -- напрямую спросил Орехов. -- Неужели такая
грязная?

За шесть лет Дебора не произнесла ни слова. Она могла органично
отмолчаться на любую тему и объясняла это тем, что при разговоре из нее
вытекает электричество, поэтому после беседы она чувствует себя
опустошенной. К ней тянутся собеседники только из числа энергетических
вампиров. И единственная защита от них -- молчание.

Над Деборой висел специфичный женский рок -- едва она надевала
колготки, как тут же возникала затяжка. К ее ногам все тянулось. Их хотелось
потрогать. Это порождало разночтения. На Дебору в сессионные периоды стал
западать Артур, производя пробные шаги различного уровня неадекватности. До
известного момента Дебора мужественно терпела.

А вот послушать умные речи Дебора была готова всегда. Для этого ее
уговаривать не требовалось. Узрев готовую гульбанить толпу, она даже не
интересовалась причиной.

-- Нас призывают на службу, -- сообщил Орехов.

-- Вот повестки, -- показал бумажки Артамонов.

-- И тебя забирают, Макарон?

-- Я свое отбарабанил, -- хмыкнул в бороду аксакал курса. -- Пусть
теперь других помылят.

-- Тогда и я еду с вами! -- воскликнула Дебора.

-- Учись, Улька, -- посовестил поверенную в делах Орехов. -- Ты
согласилась всего лишь на побывку, а Дебора готова полностью разделить
тяготы и лететь за нами сломя голову хоть на край света.

-- Я бы тоже могла при определенных условиях.

-- Почему сразу условия? Дебора же не ставит.

Теперь компания была почти в сборе. Для окончательной комплектности
оставалось вычислить Свету. Поймать ее было сложнее, чем Дебору или Ульку.
Вся в делах, Света практически не бывала в комнате. Она являла собой
плоскую, с клинически узким тазом девушку, передержанную в горниле
общежитий. Не отнять у нее было только фигуры, а вот попить с лица возможным
не представлялось. Как и многим другим социальным объектам -- площадям,
улицам и городам -- перестройка вернула Свете ее историческое имя -- Лопата.
Произошло это на эпохальном празднике по случаю сдачи Макароном зачета по
логике. Уснув от перебора, Света упала вместе с тумбочкой и, не меняя позы,
продолжала сидеть на тумбочке, уже лежа на полу.

-- Надо же, падает, как лопата! -- изумился Орехов.

Вывернуться из-под прозвища Свете не удалось. Позже она призналась, что
именно так к ней обращались в школе. На благодатной почве ДАСа историческое
имя обрело вторую жизнь.

Лопата была пожизненным ответсеком. Она сочинила концепцию не для
одного десятка газет и ни разу не повторилась. Ее приглашали на работу в
серьезные издания. Как человек податливый, она всем обещала, но никуда не
шла.

Лопаты не оказалось в комнате и в этот раз. На посиделки в фойе
отправились без нее. С некоторым сожалением, потому что Лопата привносила в
компанию толику разнообразия. Орехов и Макарон сливали в ее сторону все свои
остроты и пошлости.

-- Я ее приволоку, -- додумался отправиться на поиски в одиночку
Макарон.

-- Идемте все вместе, -- не захотела никого отпускать Улька.

И поплелись по этажам, тяготея к верхним. Допив наличность, решили
выбраться наружу и вытекли на лестничную площадку. В подъехавшем лифте на
корточках с бутылкой шампанского и песцовой шубой в руках сидела Лопата.

-- А мы к тебе, -- сказал Макарон. -- Идешь с нами? У нас прощание с
галстуком.

Внятного ответа не последовало.

-- Да она никакая, -- вычислил Артамонов.

Лопата была более чем навеселе. Глаза поднимались только до колен,
длинные волосы затягивало сквозняком в лифтовую щель, обтянутая марлевкой
грудь сиротливо просвечивала сквозь кисею. Горсть настрелянных сигарет
торчала меж пальцев. Лопата попыталась продолжить стрельбу.

-- О! Кво я вжу! У вс не найдеса сигретки, чтобы покурить? -- выползло
из нее.

-- Найдется. Без фильтра будешь? -- вошел в положение Орехов.

-- Бду.

Орехов оторвал фильтр и подал Лопате сигарету.

-- Сибо! -- мотнула она головой.

-- Не за что.

-- Это кой корпус? -- спросила она из последних сил.

-- Второй.

-- А мне в первый! -- сообщила она и потянулась к кнопкам. Достала до
нижней. Падающую, лифт понес ее в подвальные помещения и через минуту вернул
обратно. Лопата опять нажала, куда пришлось. Макарон сунул ногу между
дверей.

-- Слышишь, Свет, у меня плащ-палатка есть, с иголочки. Муха, так
сказать, не сидела. Может, договоримся? Я помогу тебе снять симптом. А
потом, как человек честный, женюсь.

-- Птом, Карон, птом.

-- Ты мне уже два года мозги крутишь.

-- Я ж сзала, птом, -- повторила она и обратилась к Ульке: -- Хошь, ди.
Там пховик стался.

-- Да зачем мне пуховик? -- пожала плечами Улька.

-- Тгда я сма забру попзже.

-- Ну так что, я зайду завтра? -- не мог угомониться Макарон. -- А,
Свет?

-- Да оставь ты ее в покое! -- посоветовала Улька. -- Не видишь, у нее
гормональный синдром. Она же таблетки принимает, чтобы не противно было.

Отношение Макарона к Свете было странным. Он переносил на ногах любые
по вирулентности чувства, а перед Лопатой становился просто неузнаваемым.

-- Как это -- оставь в покое?! -- возмущался он бездействию друзей. --
Может, ей помощь требуется!

На прощанье Света пробормотала, что скоро она завяжет с мужиками
настолько радикальным способом, что останется только ахнуть.

-- Набралась и несет всякий вздор, -- не поверила Улька.

Однако ахнуть-таки пришлось, и не одной только Ульке.

В отличие от боливийцев, нации с запущенными музыкальными культурами --
эфиопы и конголезцы -- ничего не пели. Они сбывали последние партии
привезенного с зимних каникул товара. По причине не сезона на рынке услуг
царил демпинг. Цены были настолько бросовыми, что очередная дипломница
заныривала к черномазым славянофилам всего на часок, а выпархивала назад уже
с коробкой замшевых сапог. Бартер осуществлялся круглосуточно, поскольку
спрос со стороны черного континента превышал предложение.

Компания выползла из ДАСа и устроилась на парапете в ожидании такси.
Аксакал курса, испуская дух товарищества, надувал воздушные шары. Трагедия и
совесть курса бросали в них стекляшки и внимательно вслушивались в разрывы.
Аксакал безмятежно надувал новые шары и подавал их в массы.

-- Артур курса! -- построил Варшавского Орехов. -- Видишь, тачка
сворачивает? Держу пари: бутылку водки нам везет тот самый водитель!

-- Сам Артур! -- огрызнулся Варшавский.

-- Ну и ладно, -- не стал наседать Орехов. -- Придется самому. -- На
просторе, взалкав алкоголя, Орехов мог на спор догнать любого лося, даже
если от погони тот уходил бы в гору.

Независимо от того, что компания часто собиралась вместе за пузырем,
каждый принимал на грудь свой отдельный напиток и по своей особой причине.
Орехов пил генетически, Улька -- как взрослое животное, Лопата -- притупляла
ощущения от случайных связей, Артамонов -- за компанию, а Макарон -- чтобы
чаще попадать в нештатные ситуации, в которых он, будучи экстравертом, мог
проявить себя двояковыпукло. Дебора вообще не пила, ее организм не умел
вырабатывать ферменты, разлагающие алкоголь на кетоны и ацетоны. Точно так
же, как ее психика не могла вырабатывать сыворотку против наглости.