в них читается: "Ну, хитрован ты, Александр Ильич..."
искренней была...
ожидал. И не от солдат, честно говоря, а от господ офицеров, помощников
ротного Моллера, опоздавших из отпуска к той внезапной тревоге...
чем хотелось.
растрясло его по дороге.
знакомой скалой.
быстрее: всего около часу мне возле скалы верхом красоваться пришлось.
держат в кольце?
ради этих слов приехал, давай лучше разъедемся.
сколько он просит за мальчишку?
генерала Граббе.
быть никаких знакомых из тех, кто служит русским!
быть, стоит оставить его в генеральском доме? Его обучат грамоте, отдадут в
учение, в конце концов он может стать офицером...
чтобы тропа эта никогда не кончалась...
суровую сдержанность, при которой сияли только глаза мальчишки да чуть
вздрагивали руки отца, чтобы понять крутизну тропы, по которой они
намеревались идти до конца.
коня к обрыву...
не личного здоровья, а личной свободы. Когда они исчезнут с лица земли,
исчезнет и их благородный пример, и человечество неминуемо превратится в
одну гигантскую людскую барского дома средней руки, набитую толпой послушных
завистливых обывателей...
пожаловал неизвестный мне художник. Он носил итальянский берет, французскую
широчайшую блузу, длинные волосы и бородку а la кардинал Ришелье. Художник
рисовал выздоравливающего Моллера - кстати, совсем недурно, надо отдать ему
должное, - а я во время сеанса обязан был рассказывать ему о сражении со
всеми деталями. Кто где стоял, что делал, как лежал, как стрелял и как
погибал. Когда мне это надоедало, меня сменяла Вера.
рассказами Аглаи Ипполитовны. Затем пришла очередь самих дам, которых он
после долгих уговоров заставил-таки обрядиться в то тряпье, в которое
превратились их платья во время нашего сражения. Покончив с ними, он
объявил, что ему необходима дюжина солдат, побывавших в том походе, и
исполнительный Борзоев вновь помчался во Внезапную. Кстати, и сам преданный
порученец не ушел от бдительного творческого глаза: художник именно с него
писал портрет свирепого предводителя супостатов.
дюжине оказались Пров и Сурмил, и это несколько примирило меня с искусством.
По крайней мере я получил возможность по-дружески угостить их в саду. И с
помощью Сурена и Веры осуществил эту возможность с допустимым размахом:
вином, шашлыком и фруктами. Мы услаждались солдатской беседой о глупом
начальстве и добром везении, но тут опять принесло живописца, которому
вздумалось запечатлеть для потомства и это скромное мужское удовольствие.
Для чего, я так и не понял. По-моему, про запас, поскольку в картину самого
сражения дружеская солдатская пирушка никак не могла влезть при всех
художественных условностях.
видел. Я видел множество снятых с нее плохих литографий на стенах всех без
исключения почтовых станций южнее земель Всевеликого Войска Донского. И если
бы я не знал, что я - это я, то ни за что не угадал бы самого себя. С
окровавленной повязкой на голове и почему-то с обнаженной саблей в руке. О,
творческое воображение, где же обретаются пределы твои!
пребывал в столице. Моллер уже бродил по саду, отдаляясь от юбок Веры только
на расстояние видимости. Вечерами они усаживались на веранде друг против
друга: Вера вязала, а геройский поручик послушно сидел - хотя и в весьма
напряженной позе - перед нею, держа перед собою обе руки, опутанные
шерстяными нитками. Ему было очень хорошо, а мне - смешно, но веселье
приходилось скрывать изо всех сил, потому что я искренне любил своего
ротного. Правда, порою, когда Вера оказывалась занятой домашними делами, мы
с Моллером играли в шахматы, но это тоже не утешало, поскольку я проигрывал
ему то ли от раздражения, то ли потому, что влюбленность придавала ему
дополнительное соображение.
Ипполитовна варила варенья одновременно в трех тазах и на трех кострах, и по
всему саду разносился густой приторный аромат. Вероятно, я несправедлив в
отношении своих милых хозяев, но попробуйте поставить себя на мое место.
трижды обсудил с Моллером библейскую проблему, кто кому первым протянул
яблоко, с помощью Сурена выяснил, что Армения не только древнейшее место
обитания человечества, но и самое прекрасное на свете, и окончательно
угнездился на бурке под старым ореховым деревом с комплектом старых
французских журналов.
одиночество, так и неопределенность моего положения в кругу милых друзей.
Сужу по тому, что передо мною как-то возник подпоручик Борзоев с
предложением поохотиться. Я воспрял духом, и на следующее утро мы выехали на
лошадях из генеральской конюшни в сопровождении непременных казаков,
поскольку отчаянных абреков побаивались даже вдали от зоны непосредственных
боевых действий.
куропатки взлетали прямо из-под ног, и мы постреляли в полное удовольствие.
Хандра моя куда-то испарилась, и мы тут же договорились, что непременно
повторим наше громкое мужское удовольствие через два-три дня.
я и принялся рассказывать о своих охотничьих развлечениях.
наблюдение и ждали, когда мы возвратимся к огоньку с добычей. До сей поры
все было тихо и мирно, но в тот день колючий кустарник передо мною внезапно
раздался, и оттуда появился незнакомый мне вооруженный человек.
несколько неопределенной, что ли. Изодранная черкеска, прикрытая широким
брезентовым балахоном, косматая папаха, кинжал за поясом, ружье в правой
руке и мокрый грязный мешок в левой. Добавьте к этому по брови заросший лик,
и картина станет полной.
барин. Промок по кустам лазить. Дозволишь у костра обсушиться?
огоньку. - С добычей или зазря опять?
таинственный охотник, с глухим стуком опустив мешок на землю в стороне от
костра. - Доброго зверя подстрелил сегодня. Покажу, может, и узнаете.
меня подкосились.
червонец, да еще и с благодарностью.