сердце, и ощущает каждый в себе незнаемую силу, полнящуюся другой силой,
которая, слиясь с силой товарищев своих, не просто отдельная сила, но такая
великая мощь, такая сокрушительная громада, перед которой всякий враг,
всякое нашествие, всякие беды, всякие испытания -- ничто!
шпанята, заломают врага и живы будут, все-все живы.
шевелил он.
задушить ее, но скорее замерла в груди солдатской, высвобожденно дышащей,
старшина Шпатор услышал странные звуки за печкой. Это, уже, видать, в
потемках, вернулся Володя Яшкин и тоже слышал песню. С головой укрывшись
куцей шинеленкой, помкомвзвода плакал. Маленькое худое тело его дергалось,
шинель помахивала рукавом. Сердце старшины сжалось, заныло -- недавний
фронтовик Яшкин зря может ругаться, визжать, шуметь, но плакать зря не
станет. Яшкин лучше Шпатора знал, что ждет тех певцов на войне, в окопах. А
может, лекарства так подействовали на помкомвзвода, думал старшина Шпатор и
какое-то время сидел еще, вслушиваясь в унимающуюся жизнь казармы.
полушубка, костлявым пальцем утирая глаза, человек, совершенно не умеющий
петь и все же соединившийся в песне со всеми товарищами, расслабленно
вздохнул: "Дант Дантом, Бодлер Бодлером, но жизнь такова, что ныне ей нужнее
Джамбул..." -- и, всхлипнув, уснул столь покойно и глубоко, что едва ли спал
так дома, на барских пуховиках.
повстречался когда-то бредущим с лесовытаски красноармейцам, и его давний
друг, соратник еще по полковой школе -- майор Зарубин, только что
выписавшийся из госпиталя и поступивший в распоряжение Сибирского военного
округа, вместе с представительной комиссией принимали маршевые роты во вновь
формирующуюся Сибирскую дивизию, в том числе и роты, подготовленные в
двадцать первом стрелковом полку.
обмундировании, туго запоясанные, браво заправленные, в новых шапках-ушанках
с ярко горящими на лбу звездочками, боец к бойцу, нога к ноге, пара к паре
-- в две шеренги стоят. Лишь несколько орясин по два метра ростом нарушали
строй и портили ранжир. Но хоть на этот раз учли обстоятельство: подбирали
обмундирование по красноармейским книжкам, где все размеры, группа крови и
даже иммунологические и социологические данные, пусть в кратком изложении,
значились. Верзилам шили одежду по заказам, а то ведь карикатуры -- не
солдаты.
в эшелоны. Но въедливый педант майор Зарубин, уже набедовавшийся на фронте,
хотел досконально знать, кто, в каком качестве, в каком виде, в каком
состоянии едет не щи хлебать, но воевать, и воевать не с тем вероломством
своим и трусостью своей смущенным, запуганным, даже шороха куста боящимся
врагом, какого изображают в родном кино и на газетных карикатурах, а с
врагом, хорошо обученным, воевать умеющим не только храбро, но и расчетливо,
не дуром, не прихотью одной, не только самоуверенным нахрапом пропоровшим
половину советской страны, с боями в сражениях, порой невиданно
кровопролитных, достигшим и упершимся в Волгу, забуксовавшим на берегу ее, в
Сталинграде. Надо было противостоять организованной, крепкой военной силе
такой же или еще лучше и крепче организованной, боеспособной силой.
наспех заполненные, майор Зарубин заключил, что в полном здравии народу в
полку достаточно много, но хватает и таких людей, что переболели или болеют
дизентерией, бронхитом, их мучает кашель, малокровие и эта самая гемералопия
-- куриная слепота, из редкой смешной болезни превратившаяся в массовую
эпидемию, порожденную наплевательским отношением к "человеческому
материалу", как привычно и бездумно именовали тыловые деятели рядовых воинов
в разного рода военных отчетах, донесениях и во всевозможных бумагах,
которых, чем дальше шла война, чем хуже становились дела на фронте и в тылу,
тем больше и больше плодилось. Канцелярия, от веку на Руси защищавшаяся от
войны видимостью бурной деятельности, рожала потоки бумаг, море
пустопорожних слов.
реки, в сосновом лесу, годном хоть на сырое, да топливо, на всяческие, столь
необходимые человеку нужды. Полковник Азатьян со своими помощниками извлек
из выгодного стратегического расположения своего полка все, что можно
извлечь, надсадил нервы военным чинам в штабе округа, себя изодрал в клочья,
но все же поголовного мора, сокрушительного разгула болезней не допустил, а
эта инициатива самим себе заработать хлеб на зимней уборке, подкрепить на
сельской работе здоровье ребят, дать им дохнуть перед отправкой на фронт
хоть маленько волей и чистым воздухом родины просто неоценима.
время и возможность подзаняться бойцами из вновь прибывших соединений и
пополнений, в условиях, приближенных к боевым, научат стрелять, не жалея
патронов и мин, поутюжат их танками, погоняют, из пареньков этих, пытающихся
браво выглядеть, и на деле получатся бравые воины. Но, к сожалению, давно
гонят, бросают и бросают в бушующую ненасытную утробу войны этот самый
"человеческий материал", чтобы хоть день, хоть два продержаться в
Сталинграде, провисеть на клочке волжского берега, а в Воронеже -- не отдать
больницу, стоящую на отшибе, потому как пока есть они -- клочок берега и
больница, можно докладывать Верховному Главнокомандующему и сообщать народу,
что города эти не сданы, а Главнокомандующий будет делать вид, что верит
этому, и уверять надсаженный народ его помощники будут: мол, стоят, уперлись
доблестные войска, борются с выдыхающимся врагом, с его превосходящими
силами. Под Великими Луками вон начали наступление в честь дня рождения
великого вождя и полководца. По фронтовым сусекам заметенные, с жиденькой
огневой поддержкой и оснащенностью, выполняя патриотический священный долг,
доказывая нежную любовь к вождю и учителю, войска залезли в болота и не
знают теперь, как из них выбраться, несут огромные потери. "Бьют нас, бьют,
учат нас, учат немцы воевать и никак не могут научить", -- досадливо
морщился генерал Лахонин, встретив своего друга и беседуя с ним наедине за
чашкой чая.
ослепленных гемералопией, пораженных переходчивыми болезнями бойцов оставили
в полку, подлечили и тогда уж отправляли бы вдогонку дивизии с пополнением
на фронт. Воронежскому фронту, скрытно готовящемуся к наступлению, нужны
были резервы, крепкие, хорошо подготовленные. Деятелям же двадцать первого
полка не хотелось иметь брака в работе, получить втык от командования, а
сбыть всех вояк подчистую, да и двадцать пятый год с остатками двадцать
четвертого, с подметенными по лесам и весям резервистами и разным бедовым
народом, укрытым от войны, где хитрыми чинами, где тюрьмами, уже катил в
эшелонах, на подводах, в машинах по направлению к Новосибирску и Бердску.
Скоро-скоро -- открывай ворота. Начинай все сначала.
непосильные обязанности, надсадную работу на женщин, стариков и детей. Войне
еще и конца не видно, но российская деревня почти опустела, в надорванном
государстве разом все пошатнулось, захудало, многие казармы в полку были уже
непригодны даже для содержания скотины. Санчасть ютится все в том же
обветшалом, тесном помещении, хорошо хоть столовая есть, рядок новых, на
жилье похожих за счет самообслуживания казарм срублено, разросся конный
парк, есть на чем вывозить строевой лес, поставлять солому, дрова, фураж,
продукты, амуницию. Много чего требуется людям, пусть они всего лишь
служивые, пусть ко всему привычные и притерпевшиеся люди.
осталось около двухсот бывших призывников, из них половина неизлечимо
больных будет комиссована и отослана домой -- помирать.
доводилось бывать в Гороховецких лагерях в Горьковской области, в Бершедских
лагерях под Пермью, в Чебаркуле за Челябинском -- везде дела обстояли из рук
вон плохо, везде был провал, наплевательское, если не преступное отношение к
людям. Но то, что он увидел в Тоцких лагерях в Оренбуржье, даже его,
человека, видавшего виды, повергло в ужас.
материал здесь состоял из ивняка и кустов, растущих по берегам реки, и
дерна. Из ветвей сплетались маты, были они потолком, полом, стенами, нарами,
а травяным дерном крылись верха землянок вместо крыши. Сушеные прутья и
степной бурьян употреблялись на топливо, на палки, заменявшие учебное
оружие, на указки, которыми политруки во время политбеседы водили по картам,
показывая "героически" оставленные наши города и земли, на костыли, на
опорные трости для доходяг -- на все, на все шли приречные ивняки, в
смятении все дальше и дальше отступающие от зачумленного военного городка.
изломались, остро, будто ножи, протыкали тело, солдатики, обрушив их, спали
в песке, в пыли, не раздеваясь. В нескольких казармах рухнули потолки,
сколько там задавило солдат -- никто так и не потрудился учесть, уж если
наши потери из-за удручающей статистики скрывались на фронте, то в тылу и
вовсе Бог велел ловчить и мухлевать.
лагерей, сплошь пьющего, отчаявшегося, привело к тому, что уже через месяц
после призыва в Тоцких лагерях вспыхнули эпидемии дизентерии, массовой
гемералопии, этой проклятой болезни бедственного времени и людских скопищ,
подкрался и туберкулез. Случалось, что мертвые красноармейцы неделями лежали
забытые в полуобвалившихся землянках, и на них получали пайку живые люди.
Чтобы не копать могил, здесь, в землянках, и зарывали своих товарищей
сослуживцы, вытащив на топливо раскрошенные маты. В Тоцких лагерях шла
бойкая торговля связочками сухого ивняка, горсточками ломаных палочек. Плата