Чтение 61–й страницы книги ~Сожженая Москва~

Офицеры-стихотворцы, вспоминая петербургские пирушки в ресторации
Тардива, слагали распеваемые потом во всех полках и ротах
сатирические куплеты на французов:

Пускай Тардив
В компот из слив
Мадеру подливает,
А Бонапарт,
С колодой карт,
Один в пасьянс играет...

Ободренные удачей солдаты не отставали в деле сочинительства от
начальников. - "Все кузни исходил, не кован воротился!" - трунили
пехотинцы над гибнущими французами. - "Ай, донцы-молодцы!" -
гремели на походе пляшущие, с бубнами и терелками, солдатские
хоры. У границы вся русская армия весело пела на морозе общую,
где-то и кем-то сложенную песню:

За горами, за долами
Бонапарте с плясунами
Вздумал равен стать...

Сожженная в нашествие французов Москва стала понемногу оживать.
Первый удар колокола, после пятинедельного молчания, вслед за
выходом французов из города, раздался на церкви Петра и Павла, в
Замоскворечье. Его сперва робкий, потом торжественно-громкий звон
услышали другие уцелевшие, ближние и дальние, колокольни и стали
ему вторить. Народ с радостным умилением бросился к церкви.
Преосвященный Августин, войдя в очищенный от вражеского
святотатства Архангельский собор, воскликнул: "Да воскреснет
бог!" - и запел с причтом: "Христос воскресе!" Молва об
освобождении Москвы быстро облетела окрестности. В город хлынули
всякого рода рабочие, плотники, каменщики, столяры, штукатуры и
маляры; за ними явились мелкие, а потом и крупные торговцы.
Толковали, что в первую неделю пожаров в Москве сгорело, по счету
полиции, до восьми тысяч домов; всего же за пять недель сгорело
около тридцати тысяч зданий и осталось в целости не более тысячи
домов. Из подгородних деревень стали подвозить лес для построек,
припрятанные съестные припасы и всякий, из Москвы же увезенный,
товар. Хозяева сожженных, разрушенных и ограбленных домов
занялись возобновлением и поправкой истребленных и попорченных
зданий. Застучал среди пустынных еще улиц топор, зазвенела пила.
Цены на вновь подвезенные жизненные припасы сильно вздорожали.

- За этот-то хлебушко - и полтину? - шамкая, говорила продавцу
столько времени голодавшая в каком-то подвале старушонка. - Да
где же это видано? Христопродавцы вы, что ли?

- А тебя за язык нешто канатом тянут? - презрительно отвечал,
постукивая на холоде ногой о ногу, кулак-продавец. - Хочь - бери,
хочь - нет... не придушили французы, и за то, бабушка, богу
благодарствуй!

Княгиня Шелешпанская с правнуком на зиму осталась в Паншине.
Ксению с мужем она отпустила в Москву, поручив им осмотреть ее
пепелище у Патриарших прудов и озаботиться возведением на нем
нового дома. Снабженные деньгами из доходов княгини, Тропинины
прибыли в Москву в конце декабря и с трудом добыли себе помещение
из двух комнат у кого-то из знакомых в уцелевшем от пожара
домишке на Плющихе. Илья Борисович вскоре нашел подрядчиков,
заключил с ними условие и, хотя деньги сильно упали в цене -
рубль ходил за червертак, - занялся постройкой. Служба в сенате
еще не начиналась. Съехавшиеся чиновники приводили в порядок
дела, выброшенные французами из сенатских зданий и уцелевшие от
костров. Стали снова выходить в свет восстановленные из-под пепла
"Московские ведомости"; возвратились в Москву граф Растопчин и
патриот-журналист Сергей Глинка, и снова появились среди
москвичей разные жуиры, карточные игроки, аферисты, трактирные
кутилы и покровители клубов и цыганок. На письма Тропининых к
знакомым, служившим в армии и в штабе Кутузова, благополучна ли и
где находится Аврора, ответов не получалось, так как русские
войска вскоре миновали границу и, вслед за французами, вступили в
Германию. Государь, по слухам, выехал в Вильну, день в день через
полгода после своего выезда из нее при занятии ее французами. О
Перовском долго не было никаких положительных сведений.
Возвратившийся Растопчин утешил наконец Илью известием, что
министр народного просвещения, граф Алексей Кириллович
Разумовский, каким-то путем, через Англию, вошел в переписку с
Талейраном и надеялся вскоре получить точные справки о
задержанном в плену адъютанте Милорадовича, Василии Перовском.
Растопчин отрекался тогда, в виду свежего пепелища, от сожжения
Москвы, затевая статью: "Правда о Московском пожаре", которую
остряки называли потом "Неправдою...", и пр.

В начале весны 1813 года Тропинин получил от одного из смоленских
знакомых письмо, в котором тот извещал его, что недавно был в
Рославле и узнал, что в окрестностях этого города, у помещицы
Микешиной, проживает спасенный ею от партизанского костра
пленный, Шарль Богез, известный москвичам под фамилией эмигранта
Жерамба. В благодарность своей спасительнице он, когда-то
учившийся в Италии живописи, хотя и с отмороженными ногами и в
чахотке, нарисовал масляными красками портрет ее мужа, бежавшего
из плена в Смоленске незадолго до вторичного вступления туда
Наполеона. По словам Жерамба, он видел Перовского в Москве, в
день вступления туда французов, но о дальнейшей его судьбе ничего
не знал.

Тропинин в три месяца на обгорелом каменном фундаменте успел
выстроить новый деревянный, поместительный дом и хлопотал о
возведении к весне временных служб. Ездя ежедневно на постройку с
Плющихи на Патриаршие пруды, он направлялся напрямик, снеговыми
дорожками, через сожженные и еще не огороженные дворы Бронной и
других смежных улиц, стараясь угадать и представить себе
очертания недавно еще стоявших тут и бесследно исчезнувших
зданий. Извозчичьи санки мчались теперь в сумерки по местам, где
каких-нибудь полгода назад, в стоявших здесь уютных и красивых
домах, в званые вечера весело гремела музыка, пары танцующих
носились в вальсе и котильоне и где все жило беспечно и мирно.
Теперь тут, на обнаженных, покрытых снежными сугробами пустырях,
раздавался у церквей и лавок лишь стук ночных сторожей да бегали
стаями и выли голодные бродячие собаки. Разоренное семисотлетнее
гнездо мало-помалу, собирая своих разлетевшихся обитателей, опять
ладилось, чистилось, прибиралось и оживало к новой долголетней,
беспечной, мирной жизни. И стали здесь опять щеголихи рядиться и
выезжать; мужчины посещать обновленный клуб и цыганок; молодежь
влюбляться и свататься; девицы выходить замуж. Лекаря, купцы,
модистки и акушерки стали опять зарабатывать, как и прежде.

Наступил 1814 год. Отторгнутый так долго от родины и близких,
Базиль Перовский все еще находился в числе пленных, уведенных
французами из России и Германии. Пленных и в первое время
содержали очень строго. Когда же пронеслась весть о наступлении
на Францию шедших за русскою армией с криками: A Paris! a Paris!"
(В Париж! в Париж! (франц.)) - союзников императора Александра
Павловича, их подвергали всяческим лишениям и, в предупреждение
сношений с иностранцами, постоянно переводили с места на место.
Было начало февраля. Отряд пленных, в котором находился Базиль,
вышел под охраной местного гарнизона из Орлеана в Блуа и далее, в
Тур. Пленных вели на запад от Парижа, к которому стремительно
близились союзники. Отряд шел берегом Луары. Погода стояла теплая
и тихая. Солнце светило приветливо. На южных береговых откосах
пробивалась молодая трава. С разлившихся озер и заводей Луары
взлетали стаи уток и куликов. Берега реки начинали пестреть
первыми вешними цветами. Кудрявые, белые облачка весело бежали по
празднично-синему небу. Пленные подошли к городку Божанси. Здесь
стало вдруг известно, что близ Орлеана, который они только что
оставили и от которого отошли не более двух переходов, показались
русские, что Орлеан в тот же день заняли казаки и что русских
вскоре ждут и в Божанси. Перовский пришел в неописанное волнение.
Пленных торопливо повели далее. По выходе из Божанси Базиль
открыл свои мысли другому русскому пленному, добродушному и
болезненному штаб-ротмистру Сомову, все тосковавшему о двухлетней