Чтение 61–й страницы книги ~Дамское счастье~

облетела весь магазин.

Последняя фраза Льенара относилась к сцене, происшедшей накануне в кафе
"Сен-Рок". Делош и Льенар теперь стали неразлучны. Делош занял комнату
Гютена в Смирнской гостинице, так как последний, получив место помощника
заведующего, снял себе квартиру в три комнаты; оба приказчика вместе
приходили по утрам в "Дамское счастье", а вечером поджидали друг друга,
чтобы вместе же вернуться домой. Их комнаты были расположены рядом и
выходили окнами на задний двор - узкий колодец, отравлявший своим
зловонием весь дом. Друзья жили в полном согласии, несмотря на различие
характеров: один беззаботно проедал деньги, которые вытягивал у отца,
другой, не имея за душой ни гроша, вечно мучился мыслью о необходимости
экономить. Однако у них было и кое-что общее: оба как приказчики были
совсем бесталанны и поэтому прозябали в магазине без всяких прибавок. Вне
службы они проводили время преимущественно в кафе "Сен-Рок". Это кафе,
пустовавшее в течение дня, к половине десятого наполнялось нескончаемым
потоком приказчиков из "Счастья", - потоком, который выливался через
высокий подъезд, выходивший на улицу Гайон. С этой минуты среди густого
табачного дыма, клубившегося из трубок, в кафе звучал оглушительный стук
домино, слышались смех и пронзительные голоса. Пиво и кофе текли рекой.
Льенар в левом углу заказывал дорогие блюда, тогда как Делош ограничивался
кружкой пива, которую тянул в продолжение четырех часов. Здесь-то он и
услышал, как Фавье за соседним столиком рассказывал гнусности про Денизу,
- о том, как она "подцепила" хозяина, задирая повыше юбки, когда шла перед
ним по лестнице. Делош едва сдерживался, чтобы не дать ему пощечину. А тот
все не унимался и даже утверждал, будто малютка каждую ночь спускается к
своему любовнику. В конце концов Делош вне себя от гнева обозвал Фавье
лжецом.

- Что за негодяй! Он врет! Он врет, слышите? - И, весь дрожа от
волнения, Делош прерывающимся голосом пустился в признания: - Я с ней
хорошо знаком, я все знаю. Она любила одного-единственного человека... ну
да... господина Гютена... Да и то так, что он этого не заметил, он даже не
может похвастаться, что хотя бы пальцем дотронулся до нее.

Рассказ об этой ссоре, искаженный и преувеличенный, уже потешал весь
магазин, а тут-то и разнеслась весть о письме Муре. Льенар сначала поведал
новость одному из продавцов шелка. У шелковиков учет проходил очень
гладко. Фавье и два других приказчика, стоя на табуретках, освобождали
полки, постепенно передавая куски материи Гютену, а тот, поместившись на
столе, выкрикивал цифры, предварительно справившись с ярлыком, затем
бросал штуки материи на пол, где они мало-помалу скапливались, вздымаясь,
словно морской прилив осенью. Остальные служащие записывали; Альбер Ломм
помогал им; его испитое лицо свидетельствовало о бессонной ночи,
проведенной в кабачке предместья Шапель. Сквозь стеклянную крышу зала
лились потоки солнца и виднелось синее небо.

- Спустите шторы! - кричал Бутмон, внимательно наблюдавший за работой.
- Печет невыносимо!

Фавье, поднявшийся было, чтобы достать кусок материи, глухо проворчал:

- Как можно запирать людей в такую чудесную погоду! Уж в день учета
дождик не пойдет, - будьте покойны! Сиди тут под замком, словно каторжник,
когда весь Париж гуляет!

Он передал штуку шелка Гютену. На ярлык обычно заносилось число метров,
оставшихся в куске после каждой проверки; это упрощало работу. Помощник
прокричал:

- Шелк фантази, мелкая клетка, двадцать один метр, по шесть франков
пятьдесят!

И новый кусок шелка полетел в кучу на пол. Затем Гютен обратился к
Фавье, продолжая начатый разговор:

- Так он собирался вас избить?

- Ну да... Я спокойно пил пиво... И нечего было обвинять меня во
вранье, раз девчонка только что получила от хозяина письмо с приглашением
на обед. Весь магазин жужжит об этом.

- Как? Стало быть, ничего еще не было?

Фавье протянул ему штуку материи.

- Вот именно. А ведь можно было дать руку на отсечение, что это старая
связь.

- Тот же товар, двадцать пять метров! - крикнул Гютен.

Послышался глухой шум от падения куска материи; Гютен тихонько добавил:

- А вы знаете, что она вытворяла, когда жила у полоумного старика
Бурра?

Теперь забавлялся уже весь отдел, хотя работа шла своим чередом. Имя
девушки было у всех на языке; спины округлялись, носы тянулись к
лакомству. Сам Бутмон, ярый любитель игривых рассказов, не мог удержаться,
чтобы не отпустить очередной шуточки, гаденький смысл которой доставил ему
великое удовольствие. Оживившийся Альбер клялся, что видел помощницу из
готового платья в обществе двух военных в Гро-Кайу. Как раз в это время
спустился Миньо с только что взятыми в долг двадцатью франками; он
задержался около Альбера и сунул ему в руку десять франков, назначая
свидание на вечер; намеченная пирушка, отложенная было из-за отсутствия
денег, теперь стала вполне осуществима, несмотря на ничтожность суммы.
Узнав о письме хозяина, красавец Миньо высказал такое грязное
предположение, что Бутмон счел необходимым вмешаться:

- Ну довольно, господа... Это нас не касается. Продолжайте, господин
Гютен.

- Шелк фантази, мелкая клетка, тридцать два метра, по шесть франков
пятьдесят! - выкрикнул тот.

Перья снова заскрипели, куски продолжали падать с мерным стуком, груда
материй все росла, словно сюда прорвались воды огромной реки. Без конца
сыпались названия и цены шелков. Фавье заметил вполголоса, что товара
останется уйма - вот дирекция будет довольна! Эта толстая скотина Бутмон,
может быть, и лучший в Париже закупщик, но как продавец - никуда не
годится. Гютен улыбнулся и даже дружелюбно подмигнул Фавье в ответ на эти
слова, ибо, сам устроив когда-то Бутмона в "Дамское счастье", чтобы
спихнуть Робино, теперь упорно подкапывался под него, намереваясь занять
его место. Эта была все та же война, что и раньше: коварные намеки,
нашептываемые на ухо начальству, преувеличенное усердие, чтобы набить себе
цену, целая кампания, проводимая втихомолку, под маской внешней
приветливости. Однако Фавье, к которому Гютен теперь еще больше
благоволил, - тощий, холодный и желчный Фавье посматривал на него
исподлобья, словно прикидывал, как он будет пожирать этого маленького,
коренастого человечка, когда тот съест Бутмона. Он надеялся получить место
помощника, если Гютен добьется места заведующего. А там видно будет. И
оба, охваченные той же лихорадкой, что из конца в конец трепала весь
магазин, толковали о возможных прибавках, не переставая выкликать остатки
шелков фантази. Прикидывали, что Бутмон в этом году дойдет до тридцати
тысяч франков, Гютен перешагнет за десять, а Фавье высчитал, что жалованье
и проценты дадут ему пять с половиной тысяч. С каждым сезоном дела отдела
расширялись, продавцы повышались в должностях и им удваивали жалованье,
как офицерам во время войны.

- Черт побери! Будет ли конец этим легким шелкам? - воскликнул Бутмон в
раздражении. - Что за дьявольская весна, все дожди да дожди, - только и
шли одни черные шелка.

Его толстое благодушное лицо помрачнело. Он смотрел на огромную кучу,
разраставшуюся на полу, между тем как Гютен продолжал все громче и громче,
звучным голосом, в котором слышалось торжество:

- Шелк фантази, мелкая клетка, двадцать восемь метров, по шесть франков
пятьдесят.

Оставалась еще целая полка. Фавье, у которого ломило руки, неторопливо
освобождал ее. Протягивая Гютену последние куски, он тихо спросил:

- Скажите-ка, я все забываю у вас спросить... Вам известно, что
помощница из готового платья была в вас влюблена?

Молодой человек очень удивился:

- То есть как это?

- Да очень просто. Нам рассказал об этом болван Делош. Я припоминаю
теперь, как она раньше посматривала на вас.

С тех пор как Гютен стал помощником заведующего, он бросил
кафешантанных певичек, делая вид, что интересуется только учительницами.
Очень польщенный в глубине души, он тем не менее презрительно ответил:

- Я предпочитаю женщин пополнее, дорогой мой, да и нельзя же иметь дело
со всеми подряд, как наш патрон. - И тут же закричал: - Белый пудесуа,
тридцать пять метров, по восемь семьдесят пять!

- Наконец-то! - облегченно вздохнул Бутмон.

В эту минуту прозвонил колокол, призывавший к обеду вторую смену, а
значит, и Фавье. Он сошел с табуретки, уступив место другому продавцу; на
полу громоздились такие кучи материй, что ему с трудом удалось перебраться
через них. Теперь настоящие горы загромождали пол во всех отделах;
картонки, полки и шкафы мало-помалу пустели, товары валялись под ногами и
у столов, и груды их все росли. Слышно было, как в бельевом тяжело падают
кипы коленкора, а из отдела прикладов доносился легкий стук картонных
коробок; из мебельного отдела долетал отдаленный грохот передвигаемых
предметов. Все голоса, и пронзительные и густые, сливались в один хор, -
цифры свистели в воздухе, рокочущий шум разносился в огромном просторе
здания, словно шум леса, когда январский ветер гудит в ветвях.

Фавье наконец добрался до свободного прохода и стал подниматься по
лестнице в столовую. Со времени расширения "Дамского счастья" столовые
помещались на пятом этаже, в новых пристройках. Фавье так спешил, что
догнал Делоша и Льенара, поднимавшихся впереди него; он обернулся к Миньо,
который шел сзади.

- Черт возьми! - воскликнул Фавье в коридоре около кухни, остановившись
перед черной доской, где было написано меню. - Сразу видно, что сегодня
учет. Кутеж - да и только! Цыпленок или баранье жаркое и артишоки в масле.
Ну, жаркое пускай едят сами!