Флоран говорил без умолку, но под конец ему стало очень грустно. Робин
безмолвно кивал бородой и лишь время от времени протягивал руку за
кружкой, прихлебывая пиво. Соскучившись, Флоран ушел спать. Однако Робин,
оставшись в одиночестве, и не думал ретироваться; он все еще сидел,
задумчиво наморщив лоб и разглядывая свою кружку. Роза и гарсон,
надеявшиеся закрыть погребок раньше обычного, поскольку завсегдатаи
отдельного кабинета отсутствовали, ждали еще добрых полчаса, пока Робин
соблаговолил удалиться.
охвачен тем нервным беспокойством, которое иногда томило его целыми
ночами, переходя в непрекращающиеся кошмары. Накануне он похоронил в
Кламаре Верлака, скончавшегося после ужасной агонии. На душе у Флорана
было тяжело, он все вспоминал узкий гробик, опущенный в землю. Особенно
трудно было отогнать от себя образ г-жи Верлак, забыть ее плачущий голос и
сухие глаза; она ходила за Флораном по пятам, говорила о гробе, за который
не заплачено, о похоронном бюро, в которое она не знает как и обратиться,
- ведь у нее не осталось ни су, потому что аптекарь вчера потребовал
уплатить по счету, узнав о смерти Верлака. Флорану пришлось дать денег на
гроб и на похоронное бюро, даже на чай могильщикам. А когда он собрался
уходить, г-жа Верлак посмотрела на него так печально, что он оставил ей
двадцать франков.
его должности. Его начнут беспокоить, захотят назначить не временным, а
постоянным инспектором. Это сопряжено с неприятными осложнениями,
заставит, пожалуй, насторожиться полицию. Флорану хотелось бы, чтобы
восстание вспыхнуло завтра, чтобы он завтра же мог выбросить за окно свою
форменную фуражку. Погруженный в эти тревожные мысли, он вышел на балкон;
лоб его горел, и Флоран в эту душную ночь жаждал почувствовать хоть легкое
дуновение воздуха. После ливня ветер унялся. Так и не развеялась духота
под темно-синим безоблачным небом. Омытый рынок раскинулся внизу, словно
бесформенная масса того же цвета, что и небо, усеянная, как и оно, желтыми
звездами - яркими огоньками газа.
постигнет возмездие за то, что он согласился принять место инспектора. Это
- пятно на его жизни. Ведь ему платили жалованье из бюджета префектуры, он
стал клятвопреступником, служа Империи вопреки клятвам, которые столько
раз давал себе в ссылке. Желание угодить Лизе, возможность помогать людям
из своего заработка, его старания честно исполнять свои обязанности - все
это сейчас уже не казалось доводом, оправдывающим совершенную им подлость.
Если он страдал среди окружавших его толстокожих и отъевшихся людей, то он
заслужил эти страдания. И Флоран вспоминал проведенный здесь тяжкий год:
травлю, которую вели против него рыбницы, тошнотворную муть сырых дней,
вечные свои терзания - терзания тощего из-за того, что желудок не
принимает пищу, - ощущение все растущей вокруг него глухой вражды. Эти
муки он воспринимал как заслуженное наказание. Доносившиеся до него глухие
отголоски ненависти, причина которой была вне его понимания, предвещали
какую-то неясную еще катастрофу, и он заранее склонял перед ней голову, с
чувством стыда сознавая свою вину, требующую искупления. И тут Флоран
обрушился на себя, вспомнив о том, что он готовит народное восстание; ведь
он недостаточно чист, чтобы принести успех этому делу!
широко раскинувшиеся кровли павильонов! Чаще всего они представали перед
ним точно серые моря, которые манили в далекие страны. В безлунные ночи
они темнели, становились мертвыми озерами с черными водами, гнилыми
стоячими болотами. Ясные ночи превращали их в бассейны света; лучи лились
на оба яруса кровель, омывая обширные цинковые площадки, переполняя их и
переливаясь через края этих огромных водоемов, поставленных один на
другой. Морозы заковывали их в панцирь, затягивали льдом, как норвежские
фиорды, по которым скользят конькобежцы; а июньский зной погружал их в
тяжелый сон. Однажды вечером, в декабре, отворив окно, Флоран увидел, что
кровли совсем белые от снега, от девственно белого снега, который бросал
отсвет в низко нависшее ржавое небо; они раскинули свой покров, не
запятнанный ничьею ногой, и похожи были на полярные равнины, на снеговую
пустошь, не тронутую полозьями саней; они были чудесно безмолвны и
ласковы, как простодушный великан. А Флоран, в зависимости от того, какой
вид принимала перед ним эта изменчивая картина, предавался то сладостным,
то мучительным мечтам; снег его успокаивал, громадная белая пелена
казалась ему покровом чистоты, наброшенным на мерзость рынка; в ясные ночи
потоки лунного света уносили его в волшебную страну сказок. Он страдал
только в темные ночи, в знойные июньские ночи, которые расстилали перед
ним отвратительное болото, стоячие воды некоего заклятого моря. И тут
всегда начинался один и тот же кошмар.
опереться на железные перила, не увидев его, застилающего горизонт. Уйдя
вечером из рыночных павильонов, он перед сном видел их бесконечные крыши.
Они ему заслоняли Париж, их громада неотступно стояла перед Флораном,
ежечасно вторгаясь в его жизнь. А в эту ночь обычный кошмар разросся и
стал еще сумбурней из-за смутной тревоги, томившей Флорана. После дневного
дождя рынок пропитался смрадной сыростью. Он дышал в лицо флорану всеми
своими скверными запахами, ворочавшимися посреди города, словно пьяница
под столом, опустошивший последнюю бутылку. Флорану казалось, что из
каждого павильона поднимается густой пар. Вдали он видел мясной и
требушиный ряды, над которыми вставала дымка, приторно пахнущая кровью.
Затем следовали овощной и фруктовый павильоны, из них доносились запахи
кислой капусты, гнилых яблок, ботвы, выброшенной на помойку. От масла шло
зловоние, рыбные ряды дышали пряной сыростью. И особенно отчетливо видел
Флоран, как у его ног павильон живности выпускает из башенки с
вентиляционным отверстием теплый, смрадный воздух, который оседает, словно
копоть из фабричной трубы. Все эти испарения сгущались, клубясь над
крышами, надвигались на соседние дома, ширились и тяжелой тучей висели над
всем Парижем. Это рынок, распираемый в тесном чугунном поясе, согревал
спящий перекормленный город теплом, идущим от непереваренной вечерней
пищи.
Стукнула дверь на черном ходу. Кеню и Лиза вернулись из театра. Тогда
Флоран, одурманенный, словно опьяневший от воздуха, которым он дышал, ушел
с балкона в комнату; его томила ужасная тоска, он чувствовал грозу,
нависшую над его головой. Беда подстерегала его здесь, на рынке,
раскаленном после жаркого дня. Флоран с силой захлопнул окно, за которым
остался рынок, утопавший во мраке, совершенно голый, еще потный и
неряшливый, выпятивший свое вздутое брюхо, извергая нечистоты под
звездами.
6
благоприятствовало тому, чтобы обрушить на Париж отряды мятежников.
Обсуждая бюджетные ассигнования. Законодательный корпус раскололся на две
враждебные партии, а сейчас обсуждался проект нового, очень непопулярного
налога; предместья роптали. Правительство, опасаясь провала своего
проекта, боролось изо всех сил. Вряд ли в скором времени представился бы
лучший повод для вооруженного выступления.
Забыв о своих инспекторских обязанностях, он изучал местность, не подумав
о том, что его отсутствие могло вызвать смятение в павильоне морской рыбы.
Он обошел все улицы: Лилльскую, Университетскую, Бургундскую и улицу
св.Доминика, вплоть до эспланады Дома инвалидов, останавливаясь кое-где на
перекрестках, вымеряя расстояние, отсчитывая шаги. Затем он вернулся на
Орсейскую набережную и здесь, сидя на парапете, принял такое решение:
штурм должен начаться одновременно со всех сторон; отряды из Гро-Кайу
двинутся через Марсово поле; секции северных районов Парижа спустятся по
улице Мадлен; западные и южные секции пройдут по набережным или
рассыплются маленькими группами по улицам Сен-Жерменского предместья. Но
Флорана смущали Елисейские поля по ту сторону Сены, смущали их широкие,
открытые проспекты; он предвидел, что там могут поставить пушки, чтобы
обстреливать набережные. Тогда он изменил кое-какие детали в своем плане,
отметив место сражения секций в записной книжке, которую держал в руках.
Он пришел к выводу, что настоящая атака начнется с Бургундской и
Университетской улиц, а со стороны Сены будет предпринят отвлекающий
маневр. В восемь часов утра солнце уже пригревало Флорану затылок, по
широким тротуарам бегали веселые светлые зайчики и лучи заливали золотом
колонны величественного здания, высившегося перед Флораном. А ему уже
виделась битва: гроздья людских тел повисли на колоннах, решетки сломаны,
перистиль заполнен толпой, и вдруг, на самом верху, чьи-то худые руки
водружают знамя.
вскинул глаза. Тут он заметил, что идет по Тюильрийскому саду. На лужайке
прогуливалась вразвалку стая горлиц. Флоран остановился у кадки с
апельсиновым деревом, глядя на траву и горлиц, залитых солнцем. По другую
сторону лужайки чернела густая тень от каштанов; стояла теплая тишина,
лишь неясный гул доносился издалека, оттуда, где ворота выходят на улицу
Риволи. Запах зелени напомнил Флорану о г-же Франсуа, он совсем
расчувствовался. Девочка, катившая мимо обруч, спугнула горлиц. Они
вспорхнули, но тотчас же уселись одна за другой на руке мраморного
гладиатора посреди газона и еще нежней заворковали, раздувая свои шейки.
голос Клода Лантье. Художник окликнул его с лестницы, ведущей в подвал
птичьего ряда.
Володихин Дмитрий
Панов Вадим
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Ильин Андрей