на карту, приложенную к путешествию Нансена на "Фраме".
1912 года по апрель 1914 года, и дрейф был показан на тех местах, где
лежала так называемая Земля Петермана. Кто теперь не знает, что этой земли
не существует? Но кто знает, что этот факт впервые установил капитан
Татаринов на шхуне "Св. Мария"?
одной географической книге? Он открыл Северную Землю, он доказал, что
Земли Петермана не существует. Он изменил карту Арктики - и все же считал
свою экспедицию неудачей...
перечитывая дневник уже по моей копии (так что мне больше не мешал самый
процесс чтения), я обратил внимание на записи, в которых говорилось о том,
как капитан относился к этому открытию:
партию, чтобы исследовать ее" (то есть Северную Землю).
Пускай же наши друзья передадут, что трудами экспедиции к России
присоединена обширная земля, которую мы назвали "Землей Марии".
пойду к земле, которую мы открыли".
читала мне тетя Даша, были эти два слова.
пройти во Владивосток вдоль берегов Сибири. Но нет худа без добра! Совсем
другая мысль теперь занимает меня. Надеюсь, что она не покажется тебе, как
некоторым моим спутникам, "детской или безрассудной..."
Теперь я знал, что это за мысль: он хотел покинуть корабль и направиться к
этой земле. Экспедиция, которая была главной целью его жизни, не удалась.
Он не мог вернуться домой "с пустыми руками". Он стремился к своей земле,
и для меня было ясно, что если где-либо еще сохранились следы его
экспедиции, то их нужно искать на этой земле! Но, может быть, это было
ясно только для меня? Может быть, это казалось мне таким ясным потому, что
я знал женщину, именем которой была названа эта земля, и видел, как она
умирала, и очень хотел найти следы этой экспедиции, и еще больше хотел
доказать Кате, что я люблю ее и никогда не перестану любить.
дневника, последнюю, которую мне удалось разобрать.
спали, и только из моего окна свет падал на тоненькие деревца у дороги,
прикрытые снегом. У меня немного болела голова, глаза. Я оделся и вышел.
слабое северное сияние. И прежнее памятное чувство, которое я пережил на
Балашовском аэродроме, вернулось ко мне.
которых только что видел на сцене. Неужели это действительно было?
Кажется, еще минуту тому назад нельзя было сказать - живые ли это люди,
или только игра, которая побледнеет и исчезнет при ясном свете реальной
мысли; но вот свет зажгли, и ничего не исчезло. Напротив, с необыкновенной
ясностью, во всей жизненной полноте, я увидел вокруг себя этих людей с их
страхами и болезнями, с отчаяньем, видениями и надеждами. Когда они
покинули корабль, он стоял в ста семидесяти километрах от берега, а они
прошли около двух тысяч километров по ледяной пустыне, потому что их
проносило мимо земли. Среди них не было капитана, но этот страшный дневник
был полон им - его словами, любовью к нему и опасениями за его жизнь!
Прощальная речь была написана карандашом, врезавшимся в бумагу, - и это
было самое разборчивое место во всем дневнике. "Но вместо слов вырвался
чуть слышный стон, и в углу глаз свернули слезы..."
поручившим мне рассказать историю его жизни, его смерти? Оставил ли он
корабль, чтобы изучить открытую им землю, или погиб от голода вместе со
своими людьми, и шхуна, замерзшая во льдах у берегов Ямала, годами шла
путем Нансена к Гренландии с мертвой командой? Или в холодную бурную ночь,
когда не видно ни звезд, ни луны, ни северного сияния, она была раздавлена
льдами, и с грохотом полетели вниз мачты, стеньги и реи, ломая все на
палубе и убивая людей, в предсмертных судорогах затрещал корпус, и через
два часа пурга уже занесла снегом место катастрофы?
Марии", которые могли бы, рассказать о судьбе корабля, о судьбе капитана?
Ведь прожили же несколько лет на необитаемом уголке Шпицбергена шесть
русских матросов, били медведей и тюленей, питались их мясом, одевались в
их шкуры, устилали шкурами пол своего шалаша, который они сделали из льда
и снега?
"безрассудная" мысль покинуть корабль и идти на Землю Марии. Пошли ли они
на эту землю? Дошли ли?
шла своим путем. Я возил в Красноярск инструменты для лесозаводов и в
конце концов, довел этот маршрут до восьми с половиной летных часов. Я
перебрасывал изыскательские партии в Норильск, возил учителей, врачей,
партработников в глухие ненецкие районы. С известным летчиком М. я был на
Диксоне. Мне приходилось летать по притокам Енисея - Курейке и Нижней
Тунгуске.
- разумеется, после парикмахерской и бани.
полюбили. Это было очень смешно, что доктор относился ко мне, как к своему
произведению, - он даже иногда прищуривал один глаз, как будто все-таки не
совсем доверял, что я - тот самый худенький черный мальчик в больших
штанах, который когда-то твердил: "кура, седло, ящик". Конечно, теперь он
не казался мне таким загадочным, как в деревне, в детстве. Но и теперь
никогда нельзя было сказать, что он станет делать в следующую минуту. Он
мог, например, во время разговора вдруг бросить вам свой стул, и вы
непременно должны были поймать его и бросить обратно. И через несколько
минут такой гимнастики доктор как ни в чем не бывало садился на этот стул,
и разговор продолжался. Ненцам, среди которых у него были настоящие
друзья, он любил читать Козьму Пруткова.
бисером оленьих шубах. Они сидели и разговаривали, а олени, серые, с
печальными глазами, запряженные в высокие нарты, подолгу стояли у крыльца.
иногда по очень важным делам. Не все было им ясно в новом социалистическом
строе, и они не вполне доверяли какому-то Ваське-председателю, который в
тундровом Совете считался главным специалистом по колхозным вопросам. Так,
однажды они приехали, чтобы спросить, как, по мнению доктора, следует
поступить с бандитом: самим ли убить его, или выдать властям? В другой раз
они явились, чтобы выяснить, как смотрит доктор на примус - годится ли эта
машина в хозяйстве?
примус годится в хозяйстве, и ненцы молча слушали его с серьезным детским
выражением. Впрочем, вскоре и мне случилось выступить перед ненцами с
большой речью о примусе, - но об этом ниже.
что она началась после того, как в становище Хабарово он устроил
глистогонный пункт. Это было настоящее торжество медицины. Доктора
прозвали "изгоняющий червей", и слава его разнеслась по тундре...
жил под столом и кричал "ай, ай, ай", когда садились обедать. Все это было
Володино хозяйство, - и еще две собаки, Буська и Тога, которых он учил
ходить в упряжи; ненцы подарили ему прекрасную упряжь, украшенную
пластинками из мамонтовой кожи. Мне очень нравилось, что Володя не
хвастает своими стихами. Это была его тайна, и за зиму я только один раз
слышал, как он прочитал стихи. Сперва он долго бормотал их, не зная, что я
в соседней комнате и все слышу. Потом оказал вслух, с выражением:
значение имеют для этой истории дневники покойного Климова. И вот каждый
раз, когда я приходил к доктору с новой разобранной страницей, являлся
Володя и слушал наши разговоры с таким взволнованным лицом, что доктор,
переглянувшись со мной, ласково обнимал его за плечи. Без сомнения, не
одно стихотворение было посвящено этой истории, и, таким образом, жизнь
капитана Татаринова описана не только в прозе.
запинанье сперва в ногах, потом в речи и скорая, беспричинная смерть, - и
Володя припомнил, что от такой же болезни умер Эванс, спутник капитана
Мацумото Сэйте
Махров Алексей
Панов Вадим
Никитин Юрий
Корнев Павел
Шилова Юлия