шторами я люто ненавидел весну. Я ненавидел то, что принесла мне весна, и
даже какую-то боль, которую она словно бы вызывала где-то в глубине моего
тела. Впервые с тех пор, как я появился на свет, я ненавидел что-то так
яростно.
После этого я прожил один за другим три пустых дня, точно шагая по дну
глубокого моря. Даже если кто-то заговаривал со мной, я не мог этого
расслышать, и даже если я говорил о чем-то с кем-то, никто этого не
слышал. Ощущение было такое, точно мое тело было окружено какой-то
непроницаемой перегородкой из прозрачного стекла.
Из-за этой перегородки я не мог как следует контактировать с внешним
миром. В то же время оттуда тоже никто не мог прикоснуться к моему телу.
Сам я был бессилен, но и они тоже были бессильны по отношению ко мне, пока
это было так.
Я тупо смотрел в потолок, привалившись к стене, жевал, что было под рукой,
и пил воду, когда был голоден, а когда становилось грустно, пил виски и
засыпал. Я не мылся и не брился. Так прошло три дня.
Четвертого апреля пришло письмо от Мидори. Она предлагала встретиться на
стадионе университета десятого апреля, так как в тот день объявляли
расписание занятий, и пообедать вместе.
В письме она писала, что ответ на мое письмо послала с большим опозданием,
но таким образом теперь мы в расчете, и потому она предлагает мне дружить
опять, поскольку, не встречаясь со мной, она чувствует себя одиноко.
Я четыре раза перечитывал это письмо, но совершенно не мог понять, что она
имела в виду. О чем вообще это письмо? Я лишь все больше запутывался, а
смысловые связи между предыдущими и последующими фразами не находились. С
какой стати мы становимся "в расчете", встречаясь в день объявления
расписания лекций, и почему она предлагает мне пообедать вместе? Я
подумал, что у меня, похоже, что-то стало с головой.
Сознание мое было неуместно вялым и разбухшим, точно корни тенелюбивого
растения. Так не пойдет, оцепенело подумал я. Тут я внезапно вспомнил
слова Нагасавы: "Не сочувствуй самому себе. Самим себе сочувствуют только
примитивные люди."
Да, Нагасава, ты молодец, подумал я. Затем вздохнул и поднялся на ноги.
Я наконец постирал белье, помылся и побрился, прибрал комнату, купил
продуктов и приготовил себе нормальную еду, накормил отощавшего за это
время Чайку, не стал пить спиртного кроме пива, полчаса позанимался
гимнастикой. Лишь глядя в зеркало во время бритья я заметил, как осунулось
и побледнело мое лицо. Глаза неестественно выпирали, и лицо казалось
каким-то чужим.
Утром следующего дня я прокатился подальше на велосипеде, вернулся домой,
пообедал и еще раз перечитал письмо Рэйко. Затем я серьезно задумался о
том, как мне быть дальше.
Причиной того сильного потрясения, которое я получил от письма Рэйко, было
то, что оно в один момент оно опрокинуло мой оптимистический настрой по
отношению к Наоко, с которым я надеялся на лучшее. Сама Наоко говорила,
что корни ее болезни очень глубоки, и Рэйко тоже говорила, что трудно
предугадать, что произойдет.
Но за две поездки у меня создалось впечатление, что Наоко выздоравливает,
и я верил, что если проблема и существует, так это то, что Наоко должна
вновь обрести смелость вернуться в реальное общество. Что стоит ей обрести
эту смелость, и мы вдвоем сможем справиться совместными усилиями.
Но воображаемый дворец, который я построил на своих слабых предположениях,
в один миг рухнул от письма Рэйко. Лишь неощутимая и ровная круглая
поверхность осталась после него.
Я должен был во что бы то ни стало вновь обрести почву под ногами. Я думал
о том, что на этот раз улучшение у Наоко произойдет не скоро. И даже если
оно произойдет, после него Наоко будет еще слабее и лишится еще большей
части самой себя.
Я должен приспособить самого себя к этим обстоятельствам. Конечно, я
хорошо понимаю, что проблема не решится оттого, что я стану сильнее, но
сейчас у меня все равно нет другого пути, кроме как самому настроиться на
борьбу. И ничего не остается, кроме как тихо ждать ее выздоровления.
Эх, Кидзуки, подумал я. Я в отличие от тебя решил жить и решил, что буду
жить правильно. Тебе тоже без сомнения было тяжело, но и мне ведь тяжело,
честное слово. И это тоже из-за того, что ты умер и оставил Наоко.
Но я ее ни за что не брошу. Я ее люблю и я сильнее, чем она. И я стану еще
сильнее, чем сейчас. И я повзрослею. Стану взрослым. Иначе нельзя.
До сих пор мне хотелось оставаться таким же, как в семнадцать-восемнадцать
лет. Но теперь я так не думаю. Я уже не подросток. Я чувствую такие вещи,
как ответственность. Эх, Кидзуки, не тот я уже, каким был вместе с тобой.
Мне уже двадцать лет. Так что я должен вносить плату за то, чтобы
продолжать жить дальше.
- Ой, что это с тобой, Ватанабэ? - сказала Мидори. - Отощал-то как!
- Да? - сказал я.
- С той замужней женщиной переусердствовал, что ли?
Я, смеясь, покачал головой.
- Я с начала октября ни с одной женщиной не спал.
- Мидори надтреснуто присвистнула.
- Уже полгода? Честно?
- Ну.
- А чего тогда так отощал?
- Повзрослел потому что, - сказал я.
Мидори взяла меня за плечи и пристально посмотрела мне в глаза. Потом
наморщилась и тут же улыбнулась.
- И правда, что-то изменилось, это точно. По сравнению с тем, что раньше
было.
- Потому что взрослым стал.
- Ты правда высший класс. Такие мысли у тебя! - сказала она с неподдельным
восхищением. - Пошли поедим. Проголодалась я.
Мы пошли есть в маленький ресторанчик за факультетом филологии. Я заказал
комплексный обед, она сказала, что ей тоже хочется, и мы оба заказали по
комплексному обеду.
- Сердишься? - спросила Мидори.
- За что?
- Ну, скажем, за то, что я тебе ответ в отместку долго не писала. Думаешь,
неправа я? Ты ведь извинился, как положено.
- Сам виноват, ничего не поделаешь, - сказал я.
- Сестра меня отругала за это, нельзя, говорит, так. Слишком, говорит,
бездушно, по-детски слишком.
- Но у тебя же на душе от этого легче стало? Оттого, что мне отомстила?
- Угу.
- Ну и все нормально тогда.
- Какой ты все-таки великодушный, - сказала она. - А ты правда целых
полгода сексом не занимался?
- Не занимался.
- Так тебе тогда ведь хотелось наверное по-страшному, когда ты меня спать
укладывал?
- Наверное.
- И все равно...
- Ты сейчас мой самый дорогой друг, и я тебя терять не хочу, - сказал я.
- Я бы и отказать тогда не смогла, наверное, если бы ты ко мне полез. У
меня в голове тогда полная каша была.
- Но он же у меня огромный.
Она улыбнулась и слегка сжала мою руку.
- Я давно тебе доверять решила. На сто процентов. Потому тогда и заснула
спокойно, не боясь ничего. С тобой, думала, не страшно, можно не бояться.
Я же крепко спала тогда?
- Это точно, - сказал я.
- Но если бы ты сказал: "Мидори, я тебя хочу. Тогда все будет хорошо", я
бы, наверное, согласилась. Только ты не думай, пожалуйста, что я это
говорю, чтобы тебя обольстить, или нарочно тебя возбуждаю. Я просто хочу
тебе откровенно сказать, что я чувствовала.
- Я знаю, - сказал я.
За обедом мы показали друг другу свои открытки с расписанием лекций и
обнаружили, что лекции по двум дисциплинам нам выпало посещать вместе.
Получалось, что я теперь буду видеть ее по два раза в неделю. Потом она
рассказала о том, как она живет.
И сестра Мидори, и она сама долго не могли привыкнуть к жизни в новой
квартире. Слишком это было комфортно по сравнению с их жизнью до этого.
Мидори сказала, что слишком уж они приучились проводить каждый день в
заботах, то ухаживая за больными, то присматривая за магазином.
- Но последнее время стало казаться, что так оно лучше, - сказала она. -
Что так мы изначально и должны жить, сами для себя, что так и надо жить,
спокойно, ни на кого не оглядываясь. Но от этого и правда неспокойно было.
Казалось, что тело в воздухе висит, сантиметра на два-три поднявшись.
Казалось, неправда это, не может жизнь на самом деле быть такой удобной.
Не могли обе успокоиться, все казалось, что вот-вот придет день, когда все
перевернется и рухнет.
- Рожденные, чтобы страдать, - сказал я, смеясь.
- Очень уж суровая была жизнь до сих пор, - сказала Мидори. - Но ничего.
Теперь-то мы с сестрой плату за страдания можем восполнить.
- Уж у вас-то с сестрой это вполне получится, - сказал я. - А сестра
обычно чем занимается?
- Подруга сестры недавно магазин бижутерии открыла. Так что она ей рада
три в неделю ей там помогает. А в оставшееся время готовить учиться ходит,
с женихом встречается, кино смотрит или просто, бывает, сидит... Радуется
жизни, в общем.
Мидори спросила меня о том, как мне теперь живется одному. Я рассказал ей
про то, какой величины у меня жилище, по то, какая там планировка, про
просторный сад, про котенка Чайку, про хозяев.
Флинт Эрик
Каменистый Артем
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс
Доценко Виктор
Смит Кордвейнер