Чтение 61–й страницы книги ~Сивцев Вражек~

Опять заходила Анна Климовна справиться, - но ничего определенного и
утешительного сказать ей не могли.

Надежды врачей не оправдались. Когда через сутки хотели снять клеммы,
оказалось, что тромбы не образовались далее в перевязочных сосудах. Там же,
где были наложены клеммы, перерожденные ткани и сосуды явно омертвевали.
Снова перевязки были промокшими от дурной завалишинской крови.

- Невероятный случай, - сказал врач. - Конечно - алкоголик, но все-таки
- какая упрямая кровь, совсем не желает свертываться. Придется ограничиться
одной тампонадой.

От Анны Климовны не скрыли, что дело больного плохо. Даже допустили ее
к нему в комнату, только просили не разговаривать с больным, а лишь посидеть
минуту у постели. Анна Климовна присела на кончик стула, опасливо заглянула
в лицо сожителя, увидала белые каемки глаз под полузакрытыми веками,
вздохнула и, по знаку сестры, вышла.

- Ужли помрет?

Доктор сказал:

- Очень плохо его состояние. Кровь плохая, ничем ее не остановишь.

- Кровью изойти может, значит?

-- Может случиться. Ну, будем надеяться.

Анна Климовна тяжело вздохнула:

-- Такая, может, судьба ему. А какой был мужчина крепкий.

Дома, рассказывая преддомкому Денисову, Анна Климовна прибавила:

- Резали, да, видно, не так. Я ему говорила: не ходи. Может, и так
прошло бы.

- Доктора лучше знают.

- Все же пожил бы еще. Надо было хоть этот месяц дотянуть, у них
первого числа и жалованье и паек получают.

- Да ведь как было ждать, очень он от боли мучался. Все равно было.

- Это верно, конечно. Такая уж его судьба.

Была ночь. Завалишин лежал в полусознании под затененной лампочкой.
Болей не чувствовал, да и вообще не чувствовал своего тела. Только иногда
покалывало холодком в плече и в ногах, да еще мешал во рту огромный язык,
как сухой и соленый ком. Когда открывал глаза,- по потолку комнаты
разбегались тени и прятались по углам.

Один раз, закрыв глаза, подумал, что лежит дома и что в дверь стучат
ровно, упорно, словно мягким кулаком. Хотелось покликать Анну Климовну,
замычал. Но подошла сестра, что-то тихо спросила, и Завалишин вспомнил, что
он в больнице. А Анна, значит, дома, одна. Теперь ей там свободно, во всех
трех комнатах. Квартира стала у них большая, никого не поселили; книги все в
кладовку снесли.

И тут вдруг точно бы чужой голос крикнул:

- Эй, принимай!

И другой голос, очень памятный, насмешливо произнес:

- А, старый знакомый, ну как живем, Завалишин?

Завалишин дернулся, хотел крикнуть и почувствовал резкую, непереносную
боль в животе.

Когда прибежал врач, вызванный сестрой, грузное тело Завалишина опять
плавало в крови, которая пропитала все повязки и обильно просочилась на
простыню. Ее было много, страшно много - крови палача, которая не хотела
свертываться.

Врачебной науке месть крови не знакома. В скорбном листе больного
значилось просто: "Dissolutio sanguinis"*.

* Разжижение крови.

Анна Климовна зашла рано утром и узнала, что сожитель ее ночью умер.

Она не плакала, даже не вынула платочка. Только спросила, как же теперь
быть ей, ей ли хоронить или от больницы позаботятся. Внизу же женщине,
которая была за швейцара, сказала голосом жалобным, качая головой:

- Главное дело - должность занимал большую, особенную, хоть сам и
простой был человек, из рабочих. И жалованье, и паек, и еще особо платили за
каждую работу, как бы поштучно. Иной раз - сразу большие деньги. И разную
одежду получал. А в пайке всегда и мука белая, и мед, и часто материя, и
калоши, и все. Конечно, не всякий на его работу пойдет, а уж платили
действительно добросовестно, ценили его. Квартира у нас в три комнаты с
кухней, много разного добра, а к Пасхе я свинушку воспитала.

И вот тут, свинушку вспомнив, Анна Климовна впервые всхлипнула, вынула
чистый платок и вытерла сухие глаза.

ВЕЧЕР НА СИВЦЕВОМ ВРАЖКЕ

Ступени деревянной лестницы приветливо поскрипывали под знакомыми
шагами, дверь открывалась с ласковым гостеприимством, вешалка с вежливой
выдержкой принимала пальто и шляпы, стены старого дома ловили звук знакомых
голосов.

В день рождения профессора особнячок на Сивцевом Вражке собрал тех, кто
всегда помнил о былом его широком гостеприимстве. Даже Леночка, прежняя
девушка с удивленными бровями, а теперь уже мать двоих детей,- даже она,
гостья редкая, пришла навестить старика и свою гимназическую подругу.

Первым пришел физик Поплавский, в совсем потрепанном черном сюртуке, но
в новых калошах, полученных недавно ценой долгого стояния в очереди. По
мнению Поплавского, очарованного калошами, жить стало много легче, и плохо
только то, что получить из заграницы новую книжку почти невозможно, даже и
при знакомствах.

- Этак мы до того отстанем, что потом и в десять лет не догоним Европы.
А ведь там, подумайте, об одном Эйнштейне целая литература создалась.

Протасов утешал:

-- Не беда. Пока достаточно и того, что знаем. Хоть бы эти знания к
делу хорошенько приложить.

Дядя Боря поддержал коллегу:

- Уж какие теперь новые книжки. Хоть бы копировальной бумаги достать да
лент для машинок. У нас в Научно-техническом отделе...

Пришли и Вася с Аленушкой. Вася стал сразу взрослым и солидным, хотя и
брил бороду, так как Аленушке нравилась ямочка на его подбородке. Все
пуговицы у Васи были на своих местах, воротничок чистый, носовой платок
подрублен и с его меткой. Прошло и прежнее смущение; с Танюшей Вася говорил
почтительно-дружески, с Протасовым вспоминал о совместной их поездке
мешочниками. Аленушка держалась просто, но боялась смеяться. Все-таки в
конце вечера орнитолог рассмешил ее, и Аленушка раскатилась колокольчиком,
хрюкнула и смутилась, увидав, как удивленно поднялись брови незнакомой ей
Леночки.

Сидела Аленушка рядом с профессором, который все время с ней
заговаривал, любовно смотря в сторону Васи Болтановского.

Не было только тех, кто уже не мог прийти, чьи имена произносились тихо
и с серьезными лицами. Не было того, с кем не раз в этой самой комнате
спорил Поплавский, не любивший и не понимавший ленивых парадоксов, чей
трагический уход из мира живых был еще слишком свеж и недавен, был еще не
изжитым домашним горем. И как ни старалась московская жизнь приучить людей к
постоянным потерям и испытаниям,- в мирных комнатах особнячка старались не
произносить имени Астафьева. Придет время - имя его сольется в синодике
ушедших с именами молодого Эрберга, несчастного Стольникова и многих других
друзей, близких и далеких.

Ровно в девять часов вечера вешалка в передней приняла и повесила на
крайний крюк пальто на калетчатой подкладке.

Эдуард Львович, щурясь от света и потирая руку об руку, вошел,
поздоровался со всеми и занял за чайным столом обычное свое место близ
самовара, направо - когда-то от Аглаи Дмитриевны, а теперь от Танюши.

Для торжественного дня пили чай настоящий, а на самой середине стола,
на большом блюде, лежал парадный сладкий крендель из белой муки. В одной
маленькой вазочке был сахар, в другой ландрин. Было сливочное масло и полная
тарелка нарезанной тонкими ломтиками копченой колбасы. Чайный стол
исключительный, праздничный, в честь дедушки.

И было еще одно, поданное Танюшей специально для Эдуарда Львовича и
вызвавшее всеобщее удивление: сладкие белые сухарики, любимое его лакомство.
В былые времена ни Аглая Дмитриевна, ни Танюша никогда .не забывали
заготовить для композитора сладкие сухарики. Но вот уже два года, как Эдуард
Львович забыл их вкус; могли для него сушить только ломтики черного хлеба.
Сегодня Танюша, ради дедушки и любимого учителя, добыла целую тарелочку
сладких сухариков.

- Это только Эдуарду Львовичу! И вы должны съесть все сухарики, чтобы
ни одного не осталось.

Эдуард Львович был смущен, но Танюше не удалось даже таким
исключительным вниманием рассеять грусть композитора. Уже давно Эдуард
Львович перестал оживляться даже в разговоре о музыке, даже за клавишами
знакомого рояля.

Орнитолог сидел в кресле, рядом с Аленушкой, которую он шутливо
дразнил, уверяя, что Вася без ее помощи не умеет помешать чай ложечкой.

- А ведь раньше был такой самостоятельный, что занимался вместе с
Петром Павловичем обменной торговлей с дикими племенами России. И мои
болотные сапоги выменял на золотой песок и слоновую кость. Вот был какой!

Дядя Боря пробовал говорить о грандиозных планах и заданиях
Научно-технического отдела, особенно по части электрификации. Протасов
посмеивался:

- Планы планами. Вот только настоящему делу нашему не мешайте, простой
заводской работе. А планы - хорошо, особого вреда от них нет. Даже могут
пригодиться впоследствии ученые ваши проекты.

Танюша хозяйничала, оглядывая маленький тесный круг друзей особнячка и
думая: "Дедушка доволен. Приятно ему, что его не забыли. Непременно нужно,
чтобы Эдуард Львович согласился играть сегодня".

И когда тарелка с колбасой опустела, а от кренделя остались одни