Чтение 61–й страницы книги ~72 метра~

перстах, словом, присутствовало некоторое "весеннее возмездие"
(эротический термин), когда речь заходила о способах расчетов с
посредниками.

А посредниками в этом деле были все, кроме армян, и русские
националисты, и мы с Бегемотом, и все хотели ухватить кусок, по
возможности более могучий, раз уж возникла тема: "Нисан-Патруль".

Как раз тогда-то и появилось это мерзкое слово - "тема". Например,
"тема: "Нисан-Патруль" или "тема: березовые обрубки".

"Мы финнам - березовые обрубки, а они нам..." - и так до
бесконечности. И теперь, когда я слышу слово "тема", я начинаю давиться
хохотать, вскрикиваю только: "Березовые обрубки! Березовые обрубки!.." -
и опять не могу остановиться, всхлипываю и плачу, к примеру, животом.
Потом тщательно вытираю нос, лоб и красные щеки и жду, когда внутри
улягутся все, знаете ли, звуки, после чего тщательно высмаркиваюсь.

Да-а! Россия...

Но вернемся к армянам, которые все еще ждут свои "Нисан-Патрули"!

- Ар-мя-не! - хочется сказать им.

- Ар-мя-не! - хочется им заметить. - Ар...мя...не...

- Ве... да... че... эээ...

Последние несколько слов, а вернее букв, символизируют армянское
недоумение, проще говоря, оторопь, которая приключилась с ними после
общения с русскими националистами, позорными червями в печальном далеко.
Те говорили:

- Покажите деньги.

А эти им:

- Покажите "Нисан".

Оказалось, ни у кого ничего нет. Предусмотрительный дядя Боря прислал
армян на разведку, чтоб их сразу не обобрали.

Армян звали: Кимо, Самвел и Араик.

Араик был самый молодой. Кимо в первый раз в жизни надел пальто, а
Самвел всеми своими повадками напоминал животное.

И смотрел он на место, откуда, по его разумению, должен был появится
"Нисан-Патруль", так, как только китаец смотрит на яшмовые врата, прежде
чем сунуть туда свой нефритовый стебель.

А вокруг он - китаец, разумеется - уже разложил следующие
обязательные предметы большой любви:

свисток неистребимого желания,

крючок страсти,

колпачок возбуждения

зажим нежности,

бородавку утомления,

серное кольцо Вечной Похоти,

татарский любовный колокольчик и фамильный мастурбатор.

И уже изготовился.

Сейчас приступит.

С трудом войдет в "беседку удовольствий".

А пока только предварительно разглядывает.

И от напряжения при разглядывании даже слезы на глаза выступили.

Все последующее (методологически) напоминает мне некоторые
садомазохистические картинки. И будто в них участвую я: голышом надеваю
роликовые коньки, и стройная женщина в черных крагах возит меня кругами
по концертному залу, крепко держась за мой тоненький пенис

Во всяком случае только я начинаю вспоминать, чем же там у нас
закончилось дело с этими "Нисан-Патрулями", как тут же эти видения
вытесняют из моего сознания все остальные воспоминания.

Помню только, что потом мы дружно встали на защиту армян, за что и
заслужили их любовь и получили возможность немного погодя впихивать им
остальные идеи.

На прощанье они пожимали нам руки, обнимали и говорили:

- Приезжайте к нам в Ереван.

А моя жена, воспользовавшись случаем, бросилась в комнату, нашла,
прибежала назад и вручила им мои новые туфли, которые она в свое время
приобрела по случаю в Ереване на улице Комитаса в маленьком магазинчике,
и которые нужно было там же срочно обменять, потому что один туфель
оказался на полтора размера короче другого.

И эти армяне уехали от нас навсегда, сжимая от счастья в руках вместо
"Нисана" мои дефективные башмаки.

Правда, мы потом много раз перезванивались, поскольку Араику нужны
были игровые автоматы - "однорукие бандиты", и он звонил нам, а мы ему,
с трудом добираясь до этого непрерывно отползающего в те времена от
России Еревана, с которым то нет связи, то на том конце никто по-русски
не понимает ("Подождите, я Гамлета позову, он по-русски понимает, а я
говорю, но не понимаю"). Наконец нашли мы ему эти автоматы, но нужно
было в последний раз уточнить: такие-то они или сякие-то, и я еще раз
дозвонился

- Але, але, это Ереван? Позовите Араика. Араик? Это Араик?

- Нет, нет, это не Араик, это его жена. Араик в лифте застрял.

И тут я сошел с ума, потому что долго дозванивался, потому что когда
еще до них доберешься.

- Побегите к нему, - говорю я ей, - уточните, такие-то ему нужны
автоматы "однорукие бандиты" или сякие-то?

И она побежала - слышно, что по дороге что-то упало, - и долго там
выясняла у Араика, сидящего в лифте, какие ему нужны автоматы, а потом
прибежала и переврала все до неузнаваемости, потому что очень
волновалась и все по дороге забыла.

Мама моя!

Как меня успокаивает, если я, после всяких таких вот событий,
открываю автора, настоящего певца печали, на любой странице и читаю:

"... Чувство! Лежит в основе. Это точка опоры. Она не сводится к
понятию, исключая то краткое (можно сказать) мгновение, когда чувство
выносит приговор Вселенной. Затем чувство либо умирает, либо
сохраняется..." - и все, захлопываю.

Настоящих авторов, лохань их побери, никогда не следует читать
вдоволь (чуть не сказал-вдоль), тогда это успокаивает и помогает
сохранять равновесие.

Хотя иногда руки опускаются.

И у Бегемота тоже.

Видели бы вы, как они у него опускаются: он - крупный, белый, а они
медленно так поползли, поползли и достигли пола.

О, хрустнувшая хризантема моей души! - говорю я ему в такие минуты. -
Знаешь ли ты, что величаво-спокойное, проще говоря, лирично-эпическое
повествование более подходит твоему невыразимому отчаянию. Кстати, в
такие минуты я почему-то представляю тебя старым, толстым и на одной
ноге. Вторая у тебя смачно оторвана на службе короля Георга. Но ты
опираешься на плечи молодых своих собратьев и орешь им: "Сарданапалы!
Мухины дети! Все очком будете у меня воду пить! И им же верблюжьи
колючки носить с места на место!" - а потом ты успокаиваешься и
рассказываешь им о пулях-штормах-парусах и о том, как ты водил по морям
отечественные тральщики, и на глазах у них блестят романтические слезы,
каждая величиной с австралийскую виноградину.

И сейчас же руки у Бегемота возвращаются на прежнее место.

И в глазах появляется блеск, который я считаю совершенно нормальным
для современного военнослужащего: будто вскрыли старинный сундук, а там
- "пиастры! пиастры!".

Это ли не повод вспомнить о душе?

Душе военного, я разумею.

То-то весело было бы для какого-нибудь исследователя ее отыскать,
обнаружив при этом незначительные ее размеры в сочетании с несомненными
ее качествами, - наивностью, невинностью, светлостью.

Душа военнослужащего - это то, что растет у него всю жизнь.

И в конце жизни значительную часть ее составляет честь и совесть или
то, что он вкладывает в эти понятия.

Исключение составляют генералы, которые всю жизнь существовали при
чем-нибудь вкусненьком.

Им в душе отказано.

Бирюза.

- О, озарение святое, снизойди! - молили певцы и поэты древней
Месопотамии, и озаренье снизошло - все они остались без штанов, потому
что озарение - один из способов освещения мрака: всем в одночасье
становится ясно, куда идти, но при этом все чего-то лишаются - одни
невинности, другие - благов и благости.

И на нас с Бегемотом снизошло озарение. (Я, кстати, тут же
поинтересовался относительно штанов )

Оно снизошло утром в пятницу, и душу сразу так затомило-затомило,
потому что мысль озаряющая пока еще не до конца состоялась и какое-то
время существовала в виде бледновато-клочковатом, но потом сразу раз - и
мы поняли, что не можем жить без бирюзы.

- Бирюза! - вскричал Бегемот. - Бирюза!

- Говорил ли я тебе, Саня, - обратился он ко мне тут же, от
возбуждения сжимая до боли мой случайно оказавшийся рядом с ним большой
палец правой руки, - что теперь мы будем заниматься исключительно
бирюзой - этим благороднейшим из каменьев, измеряемых в каратах. Знаешь
ли ты, что у меня есть технология производства бирюзы в несметных
количествах. И мы прежде всего, конечно же, снабдим всю Армению этим
богатством. У нас все армяне будут ходить с бирюзой. Они спать будут с
бирюзой. Они жрать будут с бирюзой. Я бы даже на улицу запретил бы им
выходить без бирюзы. Помчались!

Опять помчались!