переведена на русский язык. Я понял, что нужно сматываться. К счастью, от
соседей поступили обнадеживающие сведения: Ужасная Дама впервые за несколько
лет не появилась с сумками перед дверью моей квартиры, и они беспокоятся, не
случилось ли с ней что-нибудь недоброе. И тогда я решил вернуться в Москву.
президент, премьер-министр, министр культуры, генеральный прокурор,
председатель парламента и Верховный главнокомандующий вооруженными силами
суверенной Кумырской республики. Однако среди государственных забот и
бесконечных встреч на высшем уровне с президентами США, Франции,
Великобритании и т.д. он не забрасывает поэзию и даже написал поэму
"Весенние ручьи суверенитета", где гневно бичует жестокость и подлость
русских людей, которые, прожив бок о бок с кумырами триста лет, только в
середине двадцатого века под давлением мирового сообщества были вынуждены
наконец-то придумать для них письменность... Со временем отношения Москвы и
Семиюртинска наладились, был подписан договор о дружбе и ненападении. Перед
самым моим вылетом на Сицилию Эчигельдыев, будучи в Москве и хлопоча о
поставках в Кумырскую республику истребителей "МиГ-29", заезжал ко мне и
просил по старой дружбе перевести поэму за хорошее вознаграждение. Но я,
несмотря на то, что был, как вы помните, в трудном материальном положении,
прочитав подстрочник, ответил: всего золотого запаса Кумырской республики не
хватит, чтобы выплатить мне гонорар. Он обиделся, обозвал меня русским
фашистом и уехал на своем черном бронированном "линкольне"...
2
узелком и пишущей машинкой, я сел на поезд, шедший в Москву, и среди прочего
газетного, хлама купил у проводника популярный эротический еженедельник
"Взасос", где обнаружил вдруг фотографию моей Ужасной Дамы и узнал, что она
стала абсолютной победительницей международного конкурса "Дюймовочка":
потрясенное жюри под председательством известного поэта Неонилина присудило
ей первое место, а менеджер знаменитого американского "Monster show"
заключил с ней двухлетний контракт на мировое турне... "И эта тоже
секс-звезда!" -- удивился я.
квартире лежал толстый слой пыли, напоминающей тополиный пух. Стоявшая в
кухонном шкафу непочатая бутылка "амораловки", из тех двух, что мне прислал
когда-то Арнольд, походила на древний сосуд из погреба. Я бросил свои
скудные пожитки и первым делом заспешил в Дом литераторов, как блудный
сынишка, припасть к милосердным коленам родной словесности... Однако в
ресторане сидели какие-то мордатые ребята в красных кашемировых пиджаках и
радужных спортивных костюмах. К литературе они имели такое же отношение, как
саперная лопатка к демократии. На вокзале я поменял всю имевшуюся у меня
кумырскую валюту -- эчигелы -- на рубли, денег хватило как раз на чашечку
кофе с бутербродом. Наливая мне кофе, сильно постаревшая буфетчица долго
вглядывалась в мое лицо, наконец вспомнила меня и заплакала: оказывается,
она не видела живого писателя уже несколько месяцев...
ничего не изменилось. Строгая Мария Павловна поначалу тоже меня не узнала,
потом, узнав, долго не хотела допускать к начальнику, ссылаясь на его крутой
нрав и нелюбовь к посетителям, но в конце концов сжалилась и по старой
памяти пустила в кабинет, как только оттуда вышел поэт Шерстяной: на его
лице была все та же гримаса человека, безвинно погибающего на колу.
Гера, одетый в умопомрачительно дорогой костюм. На стене висела большая
фотография: на башне танка стоит президент Ельцин, а чуть ниже, преданно
поддерживая его за ноги, -- сам Гера и идеолог Журавленке.
что не возымело никакого действия, и вкратце обрисовал свою безрадостную
финансовую ситуацию, тонко намекая на его собственный жизненный опыт,
позволяющий понять, как глубоко страдает человек в минуты абсолютного
безденежья. Гера посмотрел на меня с недоумением энтомолога, поймавшего
восьминогого таракана. Потом молча достал из стола какие-то бумаги и стал
неторопливо листать.
Белого дома не значитесь! -- наконец молвил он. -- Вспомоществования оказать
не можем.
эфире?
"В чашу"!
милостивый государь, мы станем мирволить каждому, кто скандалил в прямом
эфире, нам на два дня денег не хватит! Ничем не могу помочь, -- сказав это,
он икнул, дотянулся до холодильника и достал покрытую инеем банку пива
"Туборг".
серпасто-снопастый герб, а двуглавый орел.
Сочувствую... Лучше из пушек... Конечно, поддержим! Всенепременно! Нет,
треволнения те же: шляется разная бездарь -- христарадничает...
писателей во главе с Перелыгиным, державшим в руках страницу машинописного
текста, как я потом понял, это было знаменитое письмо "Раздавить гадину!", в
котором литераторы, ссылаясь на вековые гуманистические традиции российской
словесности, требовали от президента во имя укрепления демократии разбомбить
к чертовой матери парламент, а самых строптивых парламентариев развешать на
фонарях вдоль Москвы-реки...
Гериному заместителю, занимающемуся распределением гуманитарной помощи. Я
заглянул в соседний кабинет и обнаружил там Свиридонова-старшего. Он
встретил меня с ледяным радушием опытного бюрократа, а потом долго и
безрезультатно нажимал клавиши компьютера, затем для верности листал свои
гроссбухи и наконец открыл толстенную учетную книгу с надписью "Писатели,
пропавшие без вести". Там-то он все-таки обнаружил мою фамилию. "А мы вас
чуть в покойники не записали!" -- без тени улыбки пошутил он и протянул
талончик с гербовой печатью.
подвале за железной дверью, на которой висела табличка на двух языках --
английском и русском:
подростковых прыщей так и не избавившаяся. За несколько лет моего отсутствия
гуманитарной помощи набрался целый мешок: в основном это были просроченные
консервы и галеты из запасов Пентагона с красочными наклейками: "FOR HEROES
OF STORM IN DESERT"1 и хлопчатобумажная майка с эмблемой Армии спасения...
Этим я и жил первое время.
некогда заказывал мне пионерские приветствия, но в бывшем Дворце пионеров
располагался валютный бар со стриптизом и рулеткой, а приветствие бойскаутов
очередному съезду партии "Демократическая Россия" писали совсем другие люди
-- молодые и нахальные. Об истории фабрик и заводов даже говорить не
приходилось: там рабочие месяцами не получали зарплату, а мой любимый шинный
завод уже стал собственностью некоего Гогаладзе, получившего это предприятие
вместе с его славным прошлым в обмен на вагон мелких, как фасоль, грузинских
мандаринов.
сбежала от него к какому-то итальянскому коммивояжеру и ему самому, чтобы
прокормить двоих ребятишек, приходится писать всякую гадость, поэтому
поддержать меня материально он никак не сможет, а в данную минуту очень
торопится: нужно забрать младшенького из яслей...
Жгутовичу, в знак нашей старинной дружбы преподнести ему в дар некогда
выигранную у него "Масонскую энциклопедию" и попросить взаймы. Но оказалось,
он уже не министр, а посол на Мальте и в Москве его нет. Оставалось одно --
продать энциклопедию за хорошие деньги, но неожиданно выяснилось, что с тех
пор она несколько раз переиздавалась и теперь пылилась в каждом газетном
киоске. И тут, подобрав брошенный в урну номер "Литежа", я узнал, что
возглавляет его теперь мой старый бодливый друг Закусонский. Я сел в автобус
и, по пути в редакцию листая еженедельник, наткнулся на стихотворение
неувядаемой Ольги Эммануэлевны Кипятковой "Насельникам Белого дома":
вылазьте Из дома Белого! А там...
была теперь сильно потеснена какими-то конторами, офисами, турагентствами, а
в конференц-зале обосновалась выставка-продажа сантехники. Как я понял, весь
штат еженедельника теперь умещался в кабинете главного редактора, приемной и
двух прилегающих к ним комнатках. Я даже заготовил забавную эпиграммушечку
про пользу тесноты, но к Закусонскому меня даже не пустили, сказав, что идет
редколлегия. Когда секретарша вносила в кабинет поднос, уставленный чашками