нее с вами не связано.
Заразный вы.
самом деле здесь была какая-то зараза и он рисковал, придя сюда. Горецкий
тоже невольно осмотрел свою комнату-от забитого бутылками угла до
подоконника, от двери, у которой стояло переполненное мусором ведро, до
смятых постелей.
этом заговорили, начальник, раз уж мы вот так заговорили, то я... В общем,
слушайте.
как его ножичком задел. Не помню!
Человек, который слово находит, нужное ему в эту секунду, такой человек за
нож не хватается. Слово - оно больнее. Вот вы меня, начальник, сколько раз
сегодня пырнули? И за нож не брались, а думаете, мне от этого легче?
жизнь обтираться да отплевываться, да?! А я не хочу. И честно говорю, если
снова все повторится, поступлю так же. Не смогу, понимаете, не смогу вести
себя иначе. Когда сво..почь перед тобой-, когда вот она, смеется тебе в
глаза, подталкивает соседей локоточками, дескать, смотрите на него,
посмейтесь вместе со мной... Что делать? Утереться и уйти? Да, кое-кто
утирается и уходит. Но не я.
деваться. Некуда-.Hy а когда я ему врезал, то события, как говорят,
приняли необратимый характер. Тут уж хоть слезы по морде размазывай, хоть
в ногах катайся, а ничего не изменишь. Потом, когда запер меня Михалыч в
кутузке своей самодельной, я предложил Юрке вместе бежать. Он знает, как к
нивхам выйти... Здешний потому что, а не из-за трусости я его позвал.
на первом месте. Обиделся и удрал.
самое место для обид.
приготовлено?
здоровья. Кто - не знаю. Он первым нашел меня, я уже замерзать стал. Так
он меня обработал, что до сих пор тело горит. Навалился, что твой медведь,
где, говорит, Юрка? Взял за грудки, трясет, как вибратор, и орет не своим
голосом-где Юрка? Отвечаю-не знаю. Потерялся, мол. Тогда он мне еще
вломил, век на него молиться буду, потому-разбудил он меня, замерзнуть не
дал.
проговорил Белоконь. - Ну, ладно, у меня все. Выздоравливайте, скоро в
город поедем. Там все-таки повеселей будет.
конечно, отчаянная и безумная надежда прожить еще и двадцать, и тридцать
лет, похоронить своих врагов и хоть минуту постоять на могильном холме
последнего из них, ощущая под ногами свежую, податливую землю, а там можно
и самому... Но Хромов знал-пустое это, не бывать такому. Да и привык он за
свою жизнь к тому, что его враги получали.повышения, прибавления к
зарплате, руководили отделами, стройками, жили большими, дружными семьями,
а если семьи у них получались не очень большими и совсем не дружными, все
равно было в их жизни нечто такое, чего никогда не будет у него.
настороженно наблюдал за людьми, с которыми работал. И видел-им интересно.
Они ругались, обижались, ссорились, мирились, бегали к Панюшкину подавать
заявления об уходе, потом так же шумно бежали к нему забирать свои
заявления, а он смотрел на все это из-под красных полуопущенных век и
тихонько матерился про себя, ощущая даже некое превосходство - он не столь
суетлив, он независимее.
сроках, срывах, качестве сварки, вертолетах, тайфунах, и не было этому
конца. Баба, боже мой! Секретарша Толыса, узнав, что стыковка удалась, что
очередная плеть благополучно наращена, прыгала на одной ноге, визжала как
недорезанная, а потом бегала по всей конторе, хлопая дверями, крича, топая
по просевшим доскам пола, чтобы никто, упаси господь, не остался в
неведении, чтобы все знали - уложено еще двести метров.
для которых вся жизнь, все интересы и запросы уперлись в эту трубу! И на
мир они смотрят сквозь нее- а что можно сквозь трубу увидеть? Чем она
длиннее, тем меньше дырка в конце. Но эти же люди с хохотом, визгом
катались па катере, отправлялись в путешествие по Проливу, с ссорами,
примирениями, песнями гуляли на свадьбах, днях рождения...
когда ему нестерпимо хотелось включиться в общий гам. Молча одевшись, он
незаметно уходил, с болезненной остротой понимая, что без него будет еще
веселее, безалабернее, откровеннее. Наблюдая из окна своей комнатки, как
люди торопятся к кому-то на день рождения, понимал, что к нему вот так не
придут, да и он пригласить не осмелится. И дело не в скупости.
что-то сдерживало. Иногда его тоже приглашали на торжество, мол, приходи,
но сам знаешь...
всеми, а потом и с явным опережением.
невидяще уставившись в какую-нибудь бумагу, и мучительно переживал
одиночество.
неожиданно разволновался, зачемто откашлялся. Конечно же он понимал, что
задуманный им поступок нехороший, подловатый, в общем-то, поступок, но
ничего не мог с собой поделать. "Разве не может такого быть, чтобы
поступок был некрасивым, но справедливым? - думал Хромов. - Здесь не
пансион благородных девиц, и изысканные манеры пусть соблюдает тот, для
кого нет ничего важнее. И, в конце концов, - подводил он итог своим
раздумьям, - я забочусь не только о себе и совсем даже не о себе, меня
беспокоит судьба стройки. А помимо всего... мне так хочется. Почему бы на
старости лет не ублажить себя-не напакостить Толысу, который столько крови
моей попил и даже спасибо не сказал".
что корреспондент колет дрова, а секретарь райкома носит их в дом.
начал Хромов, почувствовав, как заколотилось от волнения сердце.
обменяться несколькими словами, а уж потом поздороваться.
чем опустить топор на полено, остро взглянул на Хромова. "С разговором
пришел", - решил Ливнев и с хрустом расколол полено надвое.
протянул руку.
- Все-таки, знаете, не каждый день приходится видеть живых корреспондентов.
коли живых вы здесь не встречали.
поколеблена напористостью этого красномордого детины. - С вашим братом, я
вижу, трудно разговаривать.
настроение?
особый... А может, без родной конторы отхожу душой и телом! Не пойму. Как
прилетел-хочется радоваться, и ничего не могу с собой поделать.
Ливнев. - Олег, иди сюда! Дело важное! Сейчас подойдет секретарь райкома,
товарищ Олег Ильич... Вот он, собственной персоной. Не обращайте внимания
на его затрапезный вид, он действительно секретарь райкома. Олег, это зам
Панюшкина по снабжению.
Флинт Эрик
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Куликов Роман
Шилова Юлия
Никитин Юрий