жестче. Что бы ты делал, если б я отправилась в путешествие? Я бы мечтала о
том, чтобы ты был вполне благоразумен и вполне счастлив.
считал бы часы.
сердце у меня сжалось)... на несколько лет... на...
душой больше за нее, чем за себя. Я подошел к окну и, стоя вполоборота к
бабушке, нарочито медленно заговорил:
разлуки с самыми дорогими людьми я чувствую себя несчастным, а потом, любя
их по-прежнему, привыкаю, моя жизнь течет спокойно, тихо; я мог бы
находиться вдали от них месяцы, годы.
комнаты. На другой день я начал с ней философский разговор более чем
равнодушным тоном, но так, чтобы она прислушалась к моим словам, а говорил я
о том, как это любопытно, что в связи с последними научными открытиями
материализм, по-видимому, терпит крах и что наиболее вероятным все-таки
остается бессмертие душ и грядущее их соединение.
часто с нами встречаться. Юный ее племянник, готовящийся в Сомюр, несет
гарнизонную службу недалеко отсюда, в Донсьере, а в отпуск собирается
приехать к ней, и ей придется много быть с ним. Во время прогулок она
восхищалась его обширным умом, а еще больше - добрым его сердцем; я
воображал, что он проникнется ко мне симпатией, что я стану закадычным его
другом, и когда, перед его приездом, маркиза дала понять бабушке, что, к
несчастью, он в когтях у нехорошей женщины, которую он любит до безумия и
которая его не выпустит, я, уверенный в том, что такая любовь неминуемо
кончается душевной болезнью, преступлением и самоубийством, представив себе,
какой короткий срок отмерен нашей дружбе, по моим ощущениям - уже очень
крепкой, хотя я еще не видел племянника маркизы, оплакивал нашу дружбу и
грозившие ей несчастья, как оплакивают любимого человека, о котором
становится известно, что он опасно болен и что дни его сочтены.
от солнца, окрашивавшего ее в желтый цвет, занавесками, меж которыми
просверкивала синева моря, я увидел между взморьем и проезжей дорогой
высокого, стройного молодого человека с открытой шеей, гордо поднятой
головой, пронзительным взглядом и такой светлой кожей и такими золотистыми
волосами, словно они вобрали в себя весь солнечный свет. На юноше был костюм
из мягкой кремовой ткани, который, как мне казалось, подошел бы женщине, а
никак не мужчине, и тонкость которого не менее живо, чем прохлада в
столовой, напоминала о том, что день нынче ясный, о том, как жарко наружи;
шагал он быстро. Его глаза были такого же цвета, как море, и с одного из них
поминутно спадал монокль. Все смотрели на него с любопытством - юный маркиз
де Сен-Лу-ан-Бре славился своей элегантностью. Все газеты описывали костюм,
в котором он недавно присутствовал в качестве секунданта на дуэли юного
герцога д'Юзе. Казалось, что у человека, у которого совершенно особенный
цвет волос, глаз, кожи, особенная осанка, благодаря чему его так же легко
было бы отличить в толпе, как драгоценную прожилку голубого светящегося
опала в грубой породе, и жизнь должна быть не такая, как у других. До связи,
удручавшей маркизу де Вильпаризи, за него боролись самые хорошенькие женщины
из высшего света, и когда он появлялся у моря с известной красавицей, за
которой он ухаживал, то это, во-первых, окончательно упрочивало ее славу, а
во-вторых, не меньше привлекало взоры к нему, нежели к ней. Его "шик",
заносчивость юного "льва", а главное - редкостная красота давали некоторым
основание утверждать, что в нем есть что-то женственное, но недостатка в
этом не видели, так как его мужественность и влюбчивость были известны всем.
Это и был тот самый племянник маркизы де Вильпаризи, о котором она нам
рассказывала. Мне было отрадно думать, что около месяца я буду видеться с
ним и что он, наверно, ко мне привяжется. Он быстрым шагом прошел через
вестибюль, словно гнался за моноклем, порхавшим перед ним, как мотылек. Он
пришел с пляжа, и море, заполнявшее стеклянную стену вестибюля до половины,
служило ему фоном, на котором он вырисовывался во весь рост, как на
портретах кисти художников, которые, полагая, что они в высшей степени точно
изображают нынешнее время, выбирают для своей натуры соответствующее
обрамление: лужайку для игры в поло, в гольф, ипподром, палубу яхты, и дают
современный эквивалент старых картин, где человек показан на переднем плане
ландшафта. Экипаж, запряженный парой, ждал племянника маркизы де Вильпаризи
у подъезда; его монокль опять начал резвиться на солнце, а он изящно и
умело, точно великий пианист, который даже в самом простом пассаже обнаружит
свое превосходство перед второстепенным исполнителем, сел рядом с кучером,
взял у него вожжи и, распечатывая письмо, которое ему отдал директор отеля,
погнал лошадей.
его в отеле или наружи, - он шел, подняв голову, все время соразмеряя
телодвижения со своим быстролетным, танцующим моноклем, как бы служившим его
телу центром тяжести, - и мог удостовериться, что он не ищет сближения с
нами, что он даже не здоровается, хотя он не мог не знать, что мы в
дружеских отношениях с его теткой! Вспоминая, как была со мною любезна
маркиза де Вильпаризи, а до нее - маркиз де Норпуа, я приходил к мысли, что,
может быть, это не настоящая знать, и может быть, в законах, которым
подчиняется аристократия, есть тайный пункт, согласно коему женщины и
некоторые дипломаты в отношениях с разночинцами по неизвестным мне
соображениям имеют право не проявлять той надменности, какую неукоснительно
должен был выказывать юный маркиз. Рассудок мог бы мне на это возразить. Но
в моем тогдашнем сумасбродном возрасте - возрасте совсем не бесплодном,
напротив: плодоносном - обыкновенно не обращаются с вопросами к рассудку, а
самые незначительные свойства принимают за неотъемлемую часть человеческой
личности. Окруженные чудищами и богами, мы не знаем покоя. Нет почти такого
поступка, совершенного нами тогда, который нам впоследствии не захотелось бы
перечеркнуть. Вот о чем нам нужно было бы пожалеть, так это о бездумности, с
какою мы тогда действовали. Потом мы смотрели на вещи с более практической
точки зрения, совершенно так же, как смотрит все общество, но зато юность -
это единственная пора, когда человек чему-нибудь да научается.
ней врожденная черствость обнаруживались в его манере держать себя, когда он
проводил мимо, всегда негнущийся, все так же высоко подняв голову, с
безучастным взглядом, более чем безжалостным - не выражавшим даже того
неопределенного уважения, какое мы испытываем к правам других людей, даже
если эти люди незнакомы с нашей теткой, и в силу которого я относился к
пожилой даме иначе, чем к уличному фонарю. Эта его холодность была так же
далека от прелестных писем, в которых он, - о чем я мечтал еще несколько
дней назад, - стал бы изливать мне свои чувства, как далек существующий
только в воображении фантазера восторг палаты и народа, вызванный его
незабываемою речью, от того жалкого положения, какое занимает этот никому не
ведомый человек в жизни, мечтавший вслух один на один с самим собой и, едва
лишь воображаемые рукоплескания утихли, снова остающийся ни при чем. Когда
маркиза де Вильпаризи, видимо желая загладить неприятное впечатление, какое
оставляла его повадка, свидетельствовавшая о том, что это человек
высокомерный и недобрый, опять заговорила о необычайной доброте своего
внучатного племянника (он был сыном одной из ее племянниц, ненамного старше
меня), я подивился способности света, наперекор истине, приписывать душевные
качества созданиям бездушным, как бы ни были они любезны с блестящими людьми
их круга. Маркиза де Вильпаризи невольно содействовала тому, что основные,
для меня уже несомненные черты характера ее племянника выступили еще раз в
тот день, когда я столкнулся с ними обоими на очень узкой дорожке, и маркизе
ничего иного не оставалось, как познакомить меня с ним. Он точно не слышал,
что ему называют чье-то имя, ни один мускул не дрогнул в его лице; в самом
равнодушии, в пустоте его глаз, в которых не блеснул даже слабый луч
человеческого чувства, было что-то преувеличенное, делавшее их похожими на
неодушевленные зеркала. Потом, остановив на мне этот тяжелый взгляд, точно с
целью, прежде чем ответить мне на поклон, узнать, кто я такой, он резким
движением, казалось, вызванным скорее чисто мускульным рефлексом, чем актом
воли, протянул мне руку. Когда же, на другой день, мне передали его визитную
карточку, я подумал, что он, по крайней мере, вызывает меня на дуэль. Но он
говорил со мной только о литературе и после долгой беседы заявил, что ему
очень бы хотелось проводить со мной несколько часов в день. Во время нашего
свидания он не только проявил живой интерес к духовным ценностям, но и
выразил мне симпатию, не вязавшуюся с его вчерашним поклоном. Убедившись,
что так он здоровается со всеми, я понял, что это всего лишь светское
правило, которое усвоили некоторые члены его семьи и которому его мать,
стремившаяся к тому, чтобы он получил блестящее воспитание, подчинила его
тело; он кланялся, думая о поклонах столько же, сколько о своих красивых
костюмах, о своих красивых волосах; это его движение было лишено
нравственного значения, какое я вложил в него поначалу, движение заученное,
как и другая его привычка - сейчас же представляться родственникам своего
знакомого, привычка, ставшая у него инстинктивной: так, увидев меня на
другой день после нашей встречи, он подлетел ко мне и, не поздоровавшись, с
лихорадочной поспешностью попросил познакомить его с моей бабушкой,
находившейся тут же, точно эта просьба была вызвана инстинктом самозащиты,
вроде того как мы отражаем удар или закрываем глаза от струи кипятка,
которая, если б мы не побереглись, мгновение спустя могла бы оказаться
опасной.
злая фея, сбрасывающая свою личину и околдовывающая волшебными чарами, у
меня на глазах преобразилось в самого любезного, самого предупредительного
молодого человека, каких мне когда-либо приходилось встречать. "Так, -
сказал я себе, - я в нем ошибся, я - жертва заблуждения, но я покончил с
Шломо Вульф
Браун Дэн
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия