подмосковное имение. Доктора уверяли, что в городе ей жить вредно, чистый
воздух поправит ее здоровье.
И правда, деревенская жизнь подействовала на нее удивительно благотворно.
Она самозабвенно окунулась в сложный, полный забот и интриг мир домашнего
хозяйства. Горячая подозрительность ее сосредоточилась теперь на
управляющем, на архитекторе, которому было поручено заниматься капитальным
ремонтом дома, на плотниках и малярах, которые, как ей казалось, крадут
краску и гвозди, на скотном дворе, где, по ее мнению, разбавляли молоко.
Вся ее мощная энергия уходила на брань с кухаркой, прачкой, горничными.
Многообразная хозяйственная деятельность отчасти примирила Ирину Тихоновну
с мужем. Граф из врага сделался союзником. Он жил в Москве, в собственном
доме на Неглинной, по будням был занят на службе в Департаменте
образования. В Болякино наведывался на выходные и на праздники, изображал
усталость от службы, жаловался на городскую суету и пыль, восхищался
красотами подмосковной природы и хозяйственными успехами супруги, с важным
видом выслушивал многословные рассказы о том, что все в имении воры, от
кухарки до управляющего, и только бдительность Ирины Тихоновны спасает дом
от разорения.
Правда, такая идиллия между супругами длилась не более двух дней, Ирина
Тихоновна любила разнообразие, и тема воровства ей надоедала. Она
принималась подробно расспрашивать графа о службе, о том, с кем и где он
проводит вечера, и не верила его подробным отчетам. Подозрительность ее
вспыхивала с новой силой, опаляла графа своим беспощадным огнем, и он,
сославшись на срочные дела, удирал в Москву.
Соблюдая предельную осторожность, он завел себе опрятную молоденькую немку
Гретхен из кондитерской, снял для нее небольшую квартиру на Пречистенке и
потихоньку утешался два раза в неделю. Но немка скоро наскучила ему. Через
месяц кондитершу сменила драматическая артистка, огненно-рыжая Маргарита
Крестовская. Граф увлекся всерьез, тонкие белые руки, нежный профиль и
прозрачные зеленые глаза почти свели Михаила Ивановича с ума, что было
непозволительно в его положении. Граф все чаще заставал в квартире на
Пречистенке непризнанных гениев, поэтов, художников, артистов, однако
смотрел на это сквозь пальцы. Маргоша в шелковом черном халате с зелеными
лилиями возлежала на кушетке, курила и, прикрыв изумрудные глаза, нараспев
читала стихи модных символистов, гости устраивались прямо на полу, пили
сладкие ликеры и простую водку.
Михаил Иванович не любил считать деньги, даже в собственном бумажнике,
однако при всей своей рассеянности стал замечать, что всякий раз после
нежного свидания бумажник худеет на несколько крупных купюр.
Однажды в туалетном ящике он нашел коробку со шприцем и пустую склянку
из-под морфия.
Расстаться с красавицей оказалось не так просто, ей было известно, как
опасается Михаил Иванович огласки, и пришлось наградить ее за молчание
солидной денежной суммой.
Граф решил впредь быть осторожней и поселил на Пречистенке
француженку-модистку Клер, заранее оговорив все условия их тайной любви.
Несмотря на свои восемнадцать лет и загадочные черные глаза, Клер оказалась
барышней рассудительной и практичной. С ней обо всем можно было
договориться. Подарки она предпочитала получать деньгами, завела счет в
банке, но и собственные обязательства выполняла честно. Граф решил, что
ничего лучшего в ближайшее время не найдет, покой и гарантия секретности
отчасти компенсировали недостаток страсти.
Однажды мрачным октябрьским вечером он лежал на кушетке в маленькой
нарядной гостиной на Пречистенке. Он был в халате, курил трубку, лениво
перелистывал томик Бальмонта. Мадемуазель счесывала свои каштановые локоны
и весело щебетала, пересказывая графу содержание новой фильмы с Верой
Холодной, которую вчера смотрела в кинематографе у Никитских ворот.
В дверь позвонили, продолжая щебетать, Клер вышла в прихожую.
- О, мерси! Как красиво! - услышал граф ее радостный, удивленный голос. -
Одну минуту, пожалуйста.
Она впорхнула в гостиную, подскочила к кушетке, чмокнула графа в щеку:
- Мон шер, там посыльный из цветочного магазина с целой корзиной белых
хризантем, моих любимых. Надо дать ему на чай. Ты прелесть, мон ами, ты не
забыл о дне моего рождения!
Граф о дне рождении Клер слышал впервые и никаких хризантем не заказывал,
однако постарался на всякий случай скрыть удивление. Она поцеловала его еще
раз, уже в губы, и в этот момент послышалось легкое покашливание.
- Вам что, милейший? - Граф чуть отстранился от Клер и увидел в дверях
гостиной плечистого ухмыляющегося верзилу, которого узнал в ту же минуту.
Это был Андрюха, личный шофер купца Болякина.
- Извольте одеться, ваше сиятельство. Тихон Тихонович велели доставить вас
к нему в контору, - сказал шофер ни на кого не глядя, - прошу прощения,
мамзель, - -он козырнул по-военному, развернулся на каблуках и вышел вон.
- Ты завтра же подаешь в отставку и отправляешься в Болякино, - сообщил
Тихон Тихонович, не поздоровавшись и даже не предлагая сесть, - я хочу
наследников, а пока ты в Москве забавляешься с мамзелями, внуков мне не
видать, как своих ушей.
- Позвольте, сударь, что за тон?! - Граф вспыхнул, но постарался взять себя
в руки, уселся в кресло и закурил папиросу. - Я готов говорить с вами,
Тихон Тихонович, но не здесь и не в таком тоне, - добавил он чуть тише.
- Говорить будем здесь и сейчас, каким тоном - мое дело, а папироску изволь
загасить. Я дыму не терплю, - он пододвинул графу пустую мраморную
чернильницу вместо пепельницы. Граф не просто загасил, а раскрошил папиросу
в прах.
- Так-то, ваше сиятельство, - кивнул Тихон Тихонович, - а теперь изволь
внимательно выслушать, что я тебе скажу. Я расплатился с долгами твоего
покойного батюшки и содержу тебя в сытости не только из-за придури моей
Ирины. Я думаю о будущем, о продолжении рода. Хочу, чтобы внуки и правнуки
мои были графами, сиятельствами, - последние слова он произнес очень
громко, при этом покраснев и стукнув кулаком по столу.
- Я русский дворянин, сударь, - ответил граф со спокойным достоинством, - и
не позволю вам, сударь...
- Прощеньица просим! - перебил его купец с шутовским поклоном. - Мы люди не
гордые. Можем с вашим сиятельством и развестись. Возвращайтесь к своей
мамзели, но только с квартиры ей придется съехать, потому, как своими
кровными денежками я за ваш сиятельный блуд платить не намерен. И дом на
Неглинной придется освободить-с.
- Позвольте, но это мой дом... - произнес граф еле слышно.
- Был ваш-с. А теперь записан на имя вашей супруги, и вам это отлично
известно. А коли ты думаешь, что проживешь на жалованье, то учти, ты должен
мне четыреста тысяч ассигнациями. Вот так-с, - купец развел руками, - что
делать, ваше сиятельство, я человек коммерческий, обязан все заранее
просчитывать.
- Да почему же четыреста? - возмутился граф. - Долгов батюшкиных было всего
на триста двадцать!
- Так восемьдесят ты успел потратить на себя, на заграницу, на артисток,
мамзелей и прочее баловство-с.
- Но позвольте, за границу мы ездили вместе с Ириной! - возмутился граф,
сгорая от стыда и отвращения, больше к самому себе, чем к купцу.
- Идея была твоя. А Ирина домоседка, вся в меня. Да и не понравилось ей
там. В Италии жарко, в Англии холодно, в Париже пыльно, и везде кокотки.
- Однако... - выдохнул граф и стал лихорадочно подсчитывать в уме, сколько
же он на самом деле прожил денег за эти годы, но задача оказалась
непосильной.
- Сейчас можешь идти. Думай до утра, - сказал Тихон Тихонович.
Граф молча подошел к двери и уже открыл ее, чтобы поскорее выйти вон из
этого роскошного купеческого кабинета, но тесть остановил его:
- Погоди. Прикрой-ка дверку. Граф послушался, вернулся к столу. - Если ты
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Елманов Валерий
Глуховский Дмитрий
Смит Кордвейнер