Чтение 61–й страницы книги ~Автономный рейд~

из его сейфа. Это экстракты из каких-то там тропических растений. Без них у
него все дела стоят.

Мой майор, похоже, решила все решения предоставить мне и спокойно
отвечала на мои вопросы, стараясь лишь не упустить существенные детали.
Конечно, мне ее советы очень бы не помешали, но сейчас, чтобы не путать
только-только утверждающееся и с таким надрывом завоеванное разделение
полномочий, приходилось играть роль отца-командира.

-- Но с чего они перестали доверять тебе?

-- С того, что я отказалась привезти к Гному свою дочь.

-- Дочь? А она им зачем?

-- Он считает, что при ней сестре моей, Ленке, будет легче выпутаться
из шизы. Ребенок, мол, родная кровь, материнский инстинкт и тэпэ.

-- А САИП тут при чем? Генерал с подполковником?

-- А они всегда при чем. Логика простая: сегодня я в семейных делах
своевольничаю, завтра -- Родину предам. Они ж как ты: либо все, либо в
расход.

-- Кстати, логика не лишена смысла, -- не удержался я.

-- Не лишена. Ну и как ты собираешься выпутываться?

-- Понятия не имею. Добром же они тебя не отпустят? Не отпустят.
Значит, надо на них искать управу.

-- Надеешься на свое УПСМ и на Голубкова?

-- Возможно.

Кое-какие наметки у меня были. Клин клином вышибают. Чтобы с одной
спецслужбой справиться, нужна помощь другой. Если бар стравить, то и
холопские чубы могут уцелеть. Только вот УПСМ звать на помощь нельзя. Уж
коль Ноплейко с Катковым на них нацелились, то наверняка держат под
колпаком. Тут нужна третья, неожиданная для начальников При сила. У меня
была такая на примете, но говорить о ней вслух я не стал. Не потому, что до
сих пор не верил При. Это само собой. Но даже с теми, в ком абсолютно
уверен, действует правило: не выдают люди только того, чего не знают.

-- Извини, дорогой, но... -- замялась, гордо колыхаясь надо мной своими
божественными грудями, При. -- Понимаю, ты не любишь, убивать и все такое...
Но ведь бывает? Словом, я могу тебе сделать доступ к нашему главному
компьютеру. Ты оттуда уберешь все, что у них есть на нас с тобой. Потом
пришьем Девку и Катка, и мы свободны. Ноплейко -- дилетант, он один нам не
страшен. У меня тоже кое-что накопилось. Около пятнадцати тысяч. Смоемся, а?
Светку с Ленкой прихватим. Что, не проживем, что ли? Пойми меня, дорогой,
ради бога, правильно: ты мне дороже, чем сто Катковых. И если нет у нас
другого выхода... Ну что ты так смотришь?

-- Договаривай, милая, договаривай.

-- Чего тут договаривать?! Если они так в нас вцепились, что нельзя их
оставить в живых, значит... Приходится устранять! Не мной это придумано. Так
было, есть и будет. Чего тут целку-то строить?

-- Лапка... Ко мне кто-то там, наверху, неплохо относится. Во всяком
случае, Он меня оставлял жить, когда другие ломали шею на ровном месте. Не
делай вид, что тебе в глазик попало. Я серьезно говорю... Есть закон: если
сегодня я кого-то пришью для упрощения ситуации, значит, завтра -- меня ради
того же.

-- Не злись. Не хочешь, как хочешь... Но ведь ты вообще-то убиваешь?

-- Только когда вынужден. Только! Оунли! Никак иначе. Это Он допускает:
"поднявший меч..." и все такое. Я и всегда хотел жить, а теперь, когда ты
есть, вообще за каждый день, час даже, молиться готов. Пойми: можно рискнуть
и попытаться обыграть твою Контору. Хотя лучше и не стоит: очень уж шансы
невелики, но, возможно, есть смысл попробовать. А вот пытаться надуть Его --
безнадега полная. У меня волосы дыбом, как подумаю, что Он может теперь меня
заставить заплатить не собой, а, например, тобой. Будет ли ад потом, после
смерти, не знаю, дело смутное. А вот то, что Он может и при жизни любому ад
устроить, -- это факт.

Она, видно было, не поверила, что я это всерьез, списала на типичные в
нашем кругу суеверия. Молодая еще. Сказала успокаивающе:

-- Ну хорошо, хорошо. Так что же делать? Отсиживаться?

-- Может, и отсиживаться... Кстати, а где твоя дочь?

-- У бабушки, в Воронеже.

-- У твоей матери?

-- Моя мать... Ты ж ничего, наверное, не знаешь обо мне? Наша мама
оставила нас с сестрой, когда мне три года было, а ей -- шесть. Да чего
там... Бросила, короче. Бабки, тетки, детдом... В общем-то я тебе правду
тогда говорила. Мы с сестрой по жизни -- как близнецы. Внешне-то разные, а
жили -- ну точь-в-точь. И органы, и Чечня, и прочее.

Она заплакала, тихо и жалобно, выплакивая и не в силах никогда
выплакать весь доставшийся им на двоих с сестрой ужас. А была ведь еще и
память, никогда не покидающая ее память о том, что сейчас, сию минуту где-то
там ее сестре приходится очень и очень худо.

Вот зачем я считаю себя вправе ненавидеть всякого, кто осмеливается
даже просто предположить, что ему дано распоряжаться чужой жизнью.

И вот почему, наверное, у меня никогда не будет детей.

Обняв При, -- это единственное, чем я мог сейчас ей помочь, -- я гладил
ее голую, покрывшуюся ознобистыми пупырышками спину, целовал солоноватый от
слез висок и старался втянуть в себя, сквозь кожу, ее боль и горе. Она
обхватила мою голову мягкими и такими нежными руками, словно на них истаяли
вдруг заработанные в спортзале мозоли, и зашептала, дрожа:

-- Не бросай меня, солнышко, никогда не бросай, я не могу без тебя... Я
больше не могу никого терять! Я не могу одна.

Потом она дремала, чуть-чуть посапывая, а я грезил о нашем с ней
будущем. Очень лазурное могло получиться будущее, если удастся до него
дожить.

Нам с При, чтобы выжить сейчас, нужен союзник -- большой и мощный. И
нужно суметь как-то этому союзнику потребоваться. А чтобы выжить и потом,
нужно суметь быть этому союзнику очень нужными и потом, а его врагам --
наоборот, совсем не нужными ни сейчас, ни потом... Но вот как проскользнуть
среди этих "потом", "сейчас" и "нужны -- не нужны", у меня самого сообразить
пороха не хватало, а При в этих делах советчик неважный.

В оперативном смысле она порой ведет себя как ребенок.

Потому что ее специализация, обостренная многократным обучением, --
добыча информации под видом своей в доску. Она умеет обмануть, притворяясь
влюбленной и страстной, глупой и доверчивой, лихой и жадной. Умеет, словечко
за словечком, незаметно вытянуть все, что человек знает об интересующем ее
предмете, как карманник -- бумажник у собеседника. Ну ее еще научили, на
всякий случай, полусотне приемов, позволяющих одолеть слишком назойливых
ухажеров или соглядатаев. Но действовала она всегда только по чужим
сценариям, зная только те крохи, без которых не могла выполнить свою,
узенькую, задачку. И поэтому боится быть сама по себе.

Все эти спецагенты привязаны к своим "конторам", как больные к
искусственным легким. Они слишком верят в эти басни о том, что "от нас можно
уйти только на тот свет". Отсюда и ее "кровожадность". На самом деле она
большой, грудастый и бедрастый ребенок. Она не смогла спеленать, чтобы
сурово допросить, даже меня, человека намного слабее ее, но тренированного
убивать. Потому что не привыкла сознательно причинять боль. Физическую. С
чужой душевной болью она свыклась, как парикмахер с отрезаемыми локонами.

"Вот так-то, -- предупредил я себя, -- "дорогой"!"

И еще. Вспомнив кое-что из сказанного При и погрустнев, я признал: если
я хочу без страха засыпать рядом с ней, мне следует забыть о других
существах ее пола. Во всяком случае, как об объектах сексуального
домогательства. Я видел по ТВ сюжет о студентке-медичке, которая отрезала у
своего неверного дружка кое-что и подарила ему -- заспиртованное в баночке.
Чутье подсказывало, что у той студентки и у При много общего.

Оставалось надеяться, что я-то не похож на того парня и не стану от
добра искать добра.

Разве что в самом крайнем случае.

Глава двадцатая. "Был у нас грузин, и звали его Авас"

Начальник УПСМ генерал-лейтенант Нифонтов вызвал к себе Голубкова и
сказал:

-- Я тут попросил наших аналитиков поработать с прессой на предмет
Грузии. Интересная картина вырисовывается. Вот послушай. А вы, если не
затруднит, еще раз -- с самого начала.

Подполковник Синцов из аналитического отдела, лысый коротышка с быстрой
запальчивой речью, говорил о том, что ему самому было интересно:

-- Сначала? Тогда я чуть-чуть напомню о том, что после распада СССР
президентом Грузии был избран Звиад Гамсахурдиа. До избрания он слыл
интеллигентным человеком, борцом за свободу, либералом. А после вступления
на пост стал тираном и сумасбродом. К России он относился, как к воплощению
всего худшего, что было в СССР. Тюрьма народов и все такое прочее. Наши в
отместку, мягко говоря, не помешали возникновению грузино-абхазского
конфликта. Впрочем, Абхазия все время рвалась из Грузии в РСФСР, как
Прибалтика из СССР -- в Европу. Но попутно, по принципу "кто с мечом
придет", мы невольно посодействовали тому, что в Абхазии попробовали крови и
приобрели боевой и террористический опыт те, кто позже вовсю пускал ее уже у
нас дома, в Чечне.

Сами грузины тоже были от президента Гамсахурдиа не в восторге. Во
всяком случае, в Грузии началась форменная гражданская война. Сторонники
Гамсахурдиа потерпели поражение, сам Звиад вроде бы покончил с собой.
Оппозиция привела к власти Шеварднадзе, который позже был всенародно избран
президентом. Но поскольку Шеварднадзе находился в конфронтации с президентом
Ельциным...

-- Гхм, -- недовольно откашлялся Нифонтов. -- Может быть, господин
подполковник, мы не будем лезть в политику?

-- Не понял! Я же должен анализировать мнение прессы?

-- Это можно делать и поконкретнее.

-- Есть. Как скажете... В общем, в постсоветский период в отношениях
между Грузией и Россией назрело много широко обсуждаемых вопросов. В