Кольнуло в сердце. Надо уйти. Просто повернуться и уйти. Молча. Оставьте в покое
мою пустоту, она мне дорога, не заполняйте ее гниющим дерьмом! Пусть природа не
терпит пустоты где-нибудь в другом месте.
- Квартиру делить будем или как? - резко, в спину. Как хлыст.
Я не ответил. Стиснул зубы и не хлопнул дверью, а аккуратно притворил ее за
собой. Вниз по ступенькам - пешком. У скорохватов оловянные глаза, глумиться над
моим несчастьем они не станут. Проинструктированы. Закодированы на вежливое
обращение с сопровождаемым. Я ценный фрукт.
Спокойно... Моя пустота - со мной.
На этот раз похмельный приставала у подъезда осмелел настолько, что рискнул
преградить дорогу и загундосить насчет "поправить здоровье" - Валера несильно
ткнул его в грудь, и тот с растерянным матюком сел в лужу. Не лезь, похмельный.
Видишь, люди заняты.
В машину? Нет проблем. Не бойтесь, ребята, я не сбегу, мне некуда бежать. И не
покончу с собой, во всяком случае сейчас. Я еще не испил чашу до дна.
Хоть бы у Штукина достало ума не начать балагурить по своему обыкновению...
По-прежнему моросило. Шипели лужи под колесами.
- Все в порядке? - осведомился Штукин.
- Да. - Я не стал уточнять, что легенда изменилась. Разницы, в сущности, нет
никакой. Мои конвоиры все поняли, объяснят.
Как нарочно подгадано! Муж застает жену с любовником, следует классическая
сцена... без убийств и мордобоя, по-интеллигентному: развод в перспективе и
сервант пополам... затем в расстроенных чувствах отец похищает дочь и
скрывается с ней в неизвестном направлении. Одним словом, банальная бытовая
история: пропавший ребенок, отец-негодяй, потерявшая голову мать, заявления,
жалобы на бездействие милиции, всероссийский розыск, то-се...
- Останови, - сказал я.
- В чем дело? - спросил Штукин.
- Сникерсов надо купить, штуки три. Для дочери.
- Поехали.
. - Ну и дурак, - сухо прокомментировал я. - Хочешь, чтобы она орала всю
дорогу?
Штукин подумал.
- Валера, останови. Вон там, у киоска. Валера остановил.
- Только без глупостей, Алексей Сергеевич. Витя, выйди, купи, что он сказал.
Недовольный Витя вылез из машины и скоро вернулся с тремя крупноформатными
"Аленками". - Сникерсов не было. Эти сойдут? - Сойдут, - сказал я, пряча
шоколадки в карман куртки. - Особенно за твой счет. Холуй. - Спокойно, Витя, -
сказал Штукин, хотя выдержанный Витя и не собирался дергаться. - Зря вы так,
Алексей Сергеевич. Честное слово зря. Не ему было учить меня, что зря, а что
нет. Но больше я до самого интерната не произнес ни звука.
- Вообще-то не положено, - неодобрительно сказала мне толстая тетка. - Прогулка
у нас перед обедом, а сейчас у воспитанников тихие игры. Но раз уж вы приехали
на час издалека...
- Уверяю вас, никакой беготни не будет, - я просительно приложил руки к груди. -
Никаких пряток, салочек, клянусь. Мне бы дочь увидеть. Мы просто погуляем в
парке. Полчаса, ладно?
- Все так говорят, а потом дети взвинчены, на головах ходят. Знаем. И зонтика,
гляжу, у вас нет...
- Там нет дождя. Тетка задумалась.
- Пятнадцать минут, - решила она наконец и, с трудом совершив полуоборот в
дверном проеме, закричала, надсаживаясь: - Наташа, одень Рыльскую! А вы
подождите, - сурово обратилась она ко мне. - И ничем сладким ребенка не кормить,
понятно?
- Тогда это вам, - сказал я, протягивая ей шоколадку. Она, конечно же, взяла,
хотя было видно, что предпочла бы что-нибудь посущественней. Классический
примитивный тип. В мечтах - ханша, собирающая дань с. удельных князьков. Но
какому хану такая нужна?
- Ждите тут. - И тетка удалилась.
В тесноватом фойе сесть было некуда. Я принялся расхаживать от стены к стене,
любуясь рисунками умственно отсталых детей. На этих изображениях, приколотых
кнопочками к стендам, преобладали животные. Вот это, кажется, жираф, но
почему-то полосатый - не то окапи, не то в его родословной не обошлось без
зебры. Крокодил. Похожий на головастика кит с фонтаном. То ли собака, то ли
лошадь. Весьма антропоморфная муха-цокотуха. Крайне абстрактный слон.
К счастью - ни одного изображения Монстра. Вероятно, интернатовским детям не
очень-то дают смотреть телевизор.
Я попытался догадаться, какие из этих рисунков могли принадлежать Настьке, и не
сумел опознать ни одного. Либо ее рисунков здесь не было, либо, что вероятнее,
она теперь исчеркивала бумагу по-другому, нахватавшись развивающих методик.
Время идет, человек взрослеет... даже даун.
А узнает ли меня дочь? На один миг меня схватила тихая паника. Десять месяцев!
Именно столько я ее не видел. Вот именно, время идет. И для ребенка оно движется
гораздо медленнее, не идет, а ползет, как объевшаяся ленивая черепаха, и десять
месяцев для него - десять лет для взрослого.
- Папаша, получайте! И чтобы не бегать в парке!
- Не буду.
Они закутали Настьку, как для экспедиции на Памир - на голове шапочка толстой
вязки, на теле пуховая куртка с поднятым и обвязанным шарфом воротником. Дочь
здорово подросла за эти десять месяцев. Появились какие-то новые, пока трудно
уловимые черты, которые, я это знал, и не надо пытаться уловить, а надо дать им
время, совсем немного времени, чтобы они сделались родными. Мне показалось, что
ее лицо стало еще более одутловатым. Как и прежде, толстый язык не помещался во
рту.
Какая разница!
- Папка... Она не забыла.
Я подхватил ее на руки - она счастливо пискнула. Покружил под гневным взглядом
тетки, дождался окрика, поставил, взял за руку. Сделал в сторону тетки
успокаивающий жест: все, мол, больше никакого хождения на головах. Папа давно не
видел дочку. Папа с дочкой идут гулять, очень спокойно гулять, понятно?
- Не больше пятнадцати минут! - крикнули нам вслед.
- Да-да, конечно, - уверил я, не оборачиваясь. Дверь, снабженная тугой пружиной,
гулко бухнула за моей спиной.
Дождь и вправду перестал. В лужах на асфальте мокли палые листья. Пахло осенью.
- Я принес тебе няняку, солнышко.
- Дяй! Дяй няняку!
Я вскрыл хрустящую обертку и отломил ей два квадратика. Настька не стала
капризничать. Как всегда, я не мог разобраться: то ли она не видела разницы
между "мало" и "много", то ли расчудесно понимала, что я дам ей еще шоколадных
квадратиков, когда она справится с этими. Сколько потребует, столько и дам,
потому что папка хороший. Нормальному человеку не понять, какие мысли текут в
голове слабоумного, на это только Монстр способен.
- Ну смотри, куда это годится? Все пальцы перепачкала.
- Папка, - сказала дочь с набитым ртом. - Папка холосый.
Комок подступил к горлу.
Хороший... Да уж.
Чугунная решетка на кирпичных столбах и вместе с нею территория интерната
остались позади. Боковым зрением я уловил скорохватов Витю и Валеру и скрипнул
зубами от злости. Страхуются...
А зря. Если уж я не сумел сбежать один, то с Настькой это стало совершенно
невозможно. Я мог бы рвануть по парку, оставив дочь им... ничего бы они ей не
сделали! Что-то мешало мне. Наверное, есть предел, за которым дальнейшее
предательство становится невозможным.
Ох, и глупо!
Мы двинулись через парк, еще тихий по утреннему времени, если не считать слабого
шелеста опадающей листвы. Чуть позже сюда явятся мамаши выгуливать детей,
приковыляют бабки посидеть на лавочках, а вон тот столик, усыпанный за ночь
мокрыми изжелта-красными пятернями клена, наверняка оккупируют
пенсионеры-доминошники. Но пока в парке было безлюдно. Витя держался шагах в
десяти позади нас, Валера выбрал параллельную дорожку. Коля Штукин терпеливо
ждал возле машины, привалившись к дверце задом.
Когда до него осталось несколько шагов, он вынул руку из-за спины и дважды
бесшумно выстрелил - в меня и дочь.
Не знаю, что было у него в ампулах, но точно не серотонин. Чип запоздало взвыл
об опасности - я не успел разобрать, какого рода. Боли не было, просто мир
качнулся, задрожал и перестал существовать.
Болел бок. Мой правый битый бок, еще нуждавшийся в ежедневной перевязке, с едва
зарубцевавшейся ямой, где когда-то помещался кусок ребра, вырванный пулей
кретина-сторожа. Я лежал именно на правом боку, подогнув ноги и упираясь во
что-то макушкой, на заднем сиденье автомобиля. Судя по тому, как подвеска
отзывалась на выбоины в асфальте, машина шла довольно быстро.
Я застонал и пошевелился. Затем попытался приподняться на локте и света
невзвидел. Стараясь поменьше стонать, я спустил ватные ноги на резиновый коврик
и кое-как принял полусидячее положение. Тело все еще слушалось плохо.
Не убили, значит. Только обездвижили. Суки, перестраховщики!
Когда мутная пелена перестала застилать глаза, я немного удивился. Кроме меня, в
машине находился всего один человек: впереди за рулем сидел моложавый мужчина, и
явно не Штукин. Тот рыжеватый. веснушчатый блондин, а этот, насколько я мог
судить, был брюнет, да еще жгучий. Скорее всего, кавказец.
Все-таки чего-то я в этой жизни до конца не понимаю: что, кавказские сепаратисты
уже начали похищать людей в Москве? Да еще выхватывать их из рук Нацбеза? Да
нет, первое еще куда ни шло, а на второе у них, к счастью, пока что кишка тонка.
- Пригните голову, Алексей Сергеевич, - сказал, не оборачиваясь, мужчина. - А
еще лучше лежите, как лежали. У моей машины стекла не темные.
Машина и вправду была другая.
- Где моя дочь? - зашипел я.
- Здесь, не волнуйтесь. На переднем сиденье. Она еще спит и немного сползла, вот
вам и не видно. Не беспокойтесь, с нею все в порядке.
- Покажите, - потребовал я.
Он повернул зеркальце над лобовым стеклом.
Контровский Владимир
Панов Вадим
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Каменистый Артем
Плотников Александр