шей к облакам. В то же мгновение все осветилось ярким голубоватым све-
том; через несколько секунд он погас, но почти тотчас же вспыхнул снова,
причем раздался громкий треск. Тут Консуэло поняла, что это не молния,
не метеор, а попросту фейерверк, начавшийся в замке. Пиршество его вла-
дельцев обещало красивое зрелище, и, как ребенок, которому хочется рас-
сеять скуку длительного наказания, она побежала обратно к домику, чтобы
полюбоваться им с высоты своей террасы.
ных, то синих, она дважды увидела возле себя высокого неподвижного чело-
века в черном. Не успевала она хорошенько рассмотреть его, как светящий-
ся шар проливался дождем ослепительных огненных брызг, и все вокруг пог-
ружалось в еще более густой мрак. Консуэло в испуге побежала прочь от
того места, где видела привидение, но как только зловещий свет появился
вновь, оно снова оказалось в двух шагах от нее. При третьей вспышке она
успела добежать до крыльца дома. Человек был перед ней, загораживая
вход. Во власти невыносимого страха, она испустила пронзительный крик,
пошатнулась и упала бы на ступеньки, если б таинственный посетитель не
схватил ее в объятия. Но едва его губы коснулись ее лба, она почувство-
вала, она узнала рыцаря, незнакомца, того, кого она любила, и кто - она
это знала - любил ее.
ем невыносимом одиночестве, заставила умолкнуть все упреки совести и все
страхи, которые жили в ее душе еще минуту назад, когда она думала о нем,
но не питала надежды увидеть его так скоро. Она страстно ответила на его
объятие, и, так как он уже пытался высвободиться из ее рук, чтобы подоб-
рать упавшую на землю черную маску, она удержала его, воскликнув: "Не
оставляйте меня, не покидайте меня одну!" Голос ее звучал мольбою, ее
нежность была неотразима. Незнакомец упал на колени и, спрятав лицо в
складках ее платья, осыпал его поцелуями. В течение нескольких секунд
он, видимо, боролся с собой, охваченный двумя противоречивыми чувствами
- восторгом и отчаянием. Потом, схватив маску и вложив в руку Консуэло
письмо, бросился в дом и убежал так быстро, что ей и на этот раз не уда-
лось разглядеть его лицо.
рую Маттеус ежевечерне зажигал над лестницей, найти его. Но едва успела
она подняться на несколько ступенек, как он исчез. Тщетно обходила она
все закоулки - нигде не было его следов, и если бы не письмо в ее дрожа-
щей руке, ей могло бы почудиться, что она видела сон.
на этот раз почерк показался ей измененным скорее умышленно, нежели
из-за больной руки. Вот его содержание:
мне вам писать. Позволите ли мне это вы? Решитесь ли отвечать незнаком-
цу? Если бы мне было дано это счастье, я смог бы по ночам, когда вы бу-
дете спать, брать ваши письма в книге, которую вы оставляли бы на стоя-
щей у пруда садовой скамейке, и класть туда свои. Я люблю вас страстно,
безумно, я боготворю вас. Я побежден, силы мои иссякли, бодрость духа,
рвение, горячая преданность делу, которому я себя посвятил, - все,
вплоть до чувства долга, будет уничтожено во мне, если вы не любите ме-
ня. Связанный клятвой, отрекшись от собственной воли, приняв на себя не-
обыкновенные и страшные обязательства, я колеблюсь, готовый к бесчестию
или к самоубийству, ибо не могу поверить, что вы действительно любите
меня, и боюсь, что в ту минуту, когда я пишу эти строки, сомнение и
страх успели вытеснить из вашего сердца эту безотчетную любовь ко мне.
Да и могло ли быть иначе? Ведь я для вас лишь призрак, лишь однажды
приснившийся сон, лишь иллюзия одного мгновения. А я... чтобы добиться
вашей любви, я готов двадцать раз в день жертвовать своею честью, нару-
шать слово, осквернять совесть клятвопреступлением. Если бы вам удалось
бежать из этой тюрьмы, я последовал бы за вами на край света и ценой по-
зора и раскаяния всей жизни искупил бы счастье видеть вас хоть один
день, хоть один раз услышать снова эти слова: "Я люблю вас". А ведь если
вы откажетесь примкнуть к делу Невидимых, если клятвы, которых они в
скором времени, несомненно, от вас потребуют, испугают и оттолкнут вас,
мне будет навсегда запрещено видеться с вами!.. Но я не подчинюсь, я не
смогу подчиниться им. Нет! Довольно я страдал, довольно трудился, до-
вольно служил делу человечества. Если вы не станете наградой за мой
труд, я отказываюсь от него. Я погублю себя, но возвращусь в свет с его
законами и обычаями. Рассудок мой мутится - вы видите это. О, сжальтесь,
сжальтесь надо мной! Не говорите, что вы разлюбили меня. Я не перенесу
этого удара, не захочу поверить вам, а если поверю, мне придется уме-
реть".
бомб фейерверка, с шумом лопавшихся в воздухе. Поглощенная чтением, она
все же, сама того не сознавая, ощущала действие электрических разрядов,
которое неминуемо оказывают (и в особенности на людей впечатлительных)
взрывы и вообще любые резкие звуки. Люди слабые и болезненные плохо пе-
реносят такого рода трескотню, но на воображение людей здоровых и смелых
эти звуки, напротив, действуют возбуждающе, воспламеняют их. У некоторых
женщин они пробуждают даже инстинкт бесстрашия, мысль о борьбе и ка-
кое-то смутное сожаление о том, что они не родились мужчинами. Если шум
низвергающегося потока, рев разбивающейся волны, раскаты грома вызывают
в нас почти такое же наслаждение, как музыка, то в грохоте пушек, в
свисте ядер и в тысяче звуков, раздирающих воздух во время фейерверка и
напоминающих шум сражения, нам слышится оттенок гнева, угрозы, гордости,
словом - голос силы. Быть может, Консуэло тоже испытывала все эти ощуще-
ния, читая первое полученное ею любовное послание. Она почувствовала се-
бя храброй, мужественной, почти бесстрашной. Она словно опьянела. Это
объяснение в любви показалось ей более пылким и убедительным, чем все
речи Альберта, а поцелуй незнакомца - более сладостным, более горячим,
чем все поцелуи Андзолето. Не колеблясь, она села за письмо и, не заме-
чая треска ракет, рассыпавшихся в воздухе, запаха селитры, заглушавшего
аромат цветов, не видя бенгальских огней, освещавших фасад ее дома, от-
ветила так:
ня ждет раскаяние, пусть мне придется краснеть тысячу раз, я никогда не
смогу вычеркнуть из странной и непонятной книги моей судьбы эту страни-
цу, которую написала сама и которая теперь в ваших руках! То был порыв
чувства, быть может достойный порицания, быть может безрассудный, но
глубокий, искренний, горячий. Окажись вы самым дурным человеком, для ме-
ня вы все равно будете идеалом! Случись вам унизить меня недостойным и
жестоким поступком, все равно - близ вас, близ вашего сердца, я впервые
испытала упоительное наслаждение, и оно показалось мне столь же святым,
сколь чисты и святы ангелы. Видите, я повторяю вам то же, что написали
мне вы в ответ на признания, адресованные Беппо. Да, мы повторяем друг
другу то, в чем мы оба уверены и чем до краев полны мы оба. К чему и за-
чем стали бы мы лгать? Мы не знаем друг друга и, быть может, никогда не
узнаем. Удивительная судьба! Мы любим друг друга, хотя не можем ни по-
нять причины возникновения этой любви, ни предвидеть ее таинственный ко-
нец. Я всецело полагаюсь на ваше слово, на вашу честь и не хочу бороться
с чувством, которое вы мне внушили. Только не позволяйте мне заблуж-
даться. Умоляю вас об одном - никогда не притворяйтесь, никогда не ста-
райтесь еще раз меня увидеть, если разлюбите, предоставьте меня моей
участи, какова бы она ни была, и не бойтесь, что я обвиню или прокляну
вас за ту мимолетную иллюзию счастья, которую вы мне подарили. Мне ка-
жется, что исполнить мою просьбу так легко! Признаюсь, бывают минуты,
когда слепое доверие, толкающее меня к вам, страшит меня. Но стоит вам
появиться, стоит моей руке прикоснуться к вашей, стоит мне увидеть ваш
почерк (хоть он изменен, искажен, словно вы не хотите оставить мне хоть
один принадлежащий вам видимый признак), наконец, стоит мне услышать да-
же звук ваших шагов, как все мои опасения исчезают, и я уже не могу не
верить, что вы мой лучший и самый преданный друг в мире. Но почему вы
прячетесь? Что за ужасная тайна скрывается за вашей маской, за вашим
молчанием? Видела ли я вас когда-нибудь? Должна ли я бояться вас, должна
ли буду оттолкнуть вас в тот день, когда узнаю ваше имя или увижу ваше
лицо? Если вы совершенно мне незнакомы, как писали мне сами, зачем столь
слепо повиноваться странным законам Невидимых? Вы же пишете теперь, что
готовы преступить их и следовать за мной на край света. А если, решив-
шись бежать с вами, я потребую, чтобы у вас больше не было от меня тайн,
снимете вы свою маску? Заговорите со мной? Чтобы узнать вас, необходимо,
- сказали вы, - дать обязательство... Какое же? Связать себя клятвой с
Невидимыми?.. Но во имя чего? Как! С закрытыми глазами, с молчащей со-
вестью, с умом, блуждающим во мраке, я должна отказаться от собственной
воли, пожертвовать ею, как это сделали вы? (С той разницей, что вы-то
знали, ради чего делаете все это.) И чтобы побудить меня решиться на
этот неслыханный акт слепой преданности, вы не хотите допустить даже са-
мого мелкого нарушения правил вашего ордена! Ибо я поняла, что вы при-
надлежите к одному из тех таинственных обществ, которые называют здесь
тайными и которых, говорят, так много в Германии. Только бы все это не
оказалось просто политическим заговором против... как мне рассказывали
об этом в Берлине. Так вот, если мне сообщат, чего от меня требуют, а
потом позволят отказаться, я готова дать самую страшную клятву никогда и
нигде не разглашать тайну, какова бы она ни была. Сделав больше, я стала
бы недостойной любви человека, который из щепетильности и верности дан-
ной клятве не желает произнести вслух слова "Я люблю вас", хоть я, през-
рев благоразумие и стыдливость, предписываемые моему полу, первая произ-
несла их".
Панов Вадим
Каргалов Вадим
Прозоров Александр
Браун Дэн
Самойлова Елена