можно стало не в шалашах, с детями по крайности. Большой двор сгорел.
самолично выдал нескольким, помиравшим с голоду семьям зерно из своих
запасов. Марфа приняла как должное. Примолвила строго:
станет, и тебя не станет! Что хошь делай, хошь у жонки серьги из ушей
вынимай, а чтоб ни один не помер у тебя! И бежать не мысли. От меня под сер
камешек не уйдешь, на Москвы найду! Понял?
есть помалу.
отстроиться. В волостке торганул припрятанным полотном, выручив за него у
тверских купцов недорогой хлеб, и хоть и тут картина была невеселая, но все
же дело как-то шло, и люди были немножко сытее. Кое-что, немного овса и
сена, удалось забрать и для новгородских надобностей. За полотно, прознав о
Демидовой торговле, Марфа не спросила ничего. Сказала хмуро:
того коня, что осенью оставил Тимоха. Конь был цел и теперь стоял у Демида.
Про себя подумала, что хоть Тимофею и досталось от ключника, а весною
надобно всех лошадей, что ни есть, послать в деревни, на сев, иначе мужики
не замогут поднять всей пашни.
показывал, порою и хвастал, гордясь каким-нибудь жалким на вид ухищрением.
Борецкая согласно склоняла голову.
осмотрено, все проверено и уже дошел черед до записей сохраненного Демидом
добра. Спросила невзначай, как бы нехотя, отводя глаза, и мало не
вздрогнула, узнав, что спрашивает о покойной. Остроглазый Демид, впрочем,
заметил, что боярыня сменилась лицом. Сам смешался, почуяв, что допустил
оплошность, недосмотрел чего-то, и потому рассказывать начал сбивчиво, без
нужды теребя легкую бороду свою и стреляя глазами по сторонам.
в боярском терему жила, дак... Словом, грех случился, изобидели ее,
снасильничали, словом. Известное дело, люди ратные, грубые. Она с того еще
немного-то умом тронулась, а после, как весть пришла, что Дмитрий Исакивич
того...
как раз. Не вдруг и заметили.
Дмитрия ли батюшка, покойничка?
было.
представь, сколь чего осталось... И людей сколько.
почти просительно.
осталось! Запоздало посетовала на себя и на Опросинью тоже: "Эх, оглупыш!
закрытыми глазами. "Сын был. Хоть и сторонний, а все ж... Сама повесилась, и
дитятю... Дитятю-то зачем! За что... И уж так со всякою бедою ведется,
поодинке не ходит. Сперва Митя, потом и она тоже, одно к одному!"
почти без ряженых, без игр, без пиров, веселого шума. Славщики смахивали на
нищих, да и были ими. На детей иных жалко было смотреть.
простыла. Пришлось отдыхать. К делам вседневным приставила Федора.
сидела вечерами одна. То принималась вязать, то неподвижно смотрела в огонь
жарко топящейся печи, слушая, как духовник мерным, навевающим сон голосом
читает повесть об Акире Премудром или жития святых.
московских, о Феофиле, о деревенском - у обеих - нестроении.
Лукиниче, что накануне Рождественского поста постригся в Николо-Островской
пустыне, приняв имя Василия.
наступал сильно на землю монастырскую. А я их дела знаю, Ивана-то Лукинича
та земля искони была! - Он покачал головой, пожевал губами, от чего упрямый
подбородок выдвинулся вперед, и борода задралась. - Так и все мы, один по
одному... Ты, Исаковна, мож ли ищо? Ошиблись мы тогды с королем-то!
своими потемневшими, ставшими еще больше на постаревшем и похудевшем лице
глазами. - Скажи мне, Остафьич! - вопросила она, кутаясь в плат и не отводя
пристального взгляда от рдеющих и медленно распадающихся в печи угольев. -
Вот я чла. И при Ярославле, и при Мстиславе, и при Юрии, и при других
князьях суздальских либо тверских были отметники, что бегали князю даватьце,
измены были, переветы; крест целовали стоять заедино и после креста
отбегивали, погромы были, глады и лихолетья - стоял же Новгород!
на трости, поворотил тяжело голову к Марфе, ответил с отдышкой:
мы разбили орденские рати, хоть и князь изменил, вдарился на бег! Били мы
чудь, били Литву и Свею. Магнуша, короля Свейского, со всею силою ратною
вспять обратили! Брали и ставили города, посылали рати на Мурманский берег и
за Камень, в Югру. Не нашими ли мечами проведены рубежи страны? От наших
походов на Волгу дрожала Орда! И суздальские, и тверские рати мы били не по
раз, и на рубежах своих и под градом - продавали суздальцев по две ногаты!
Сон ли то или неправду глаголют летописцы? Было ведь?! спрашивала Марфа
внезапно зазвеневшим, как прежде, голосом.
деды ходили, у иных - отцы, когда побили, в трех тысячах побили московскую
рать! И двиняне были супротив, и то не устояла Москва! Кубену, Вологду,
Устюжину, Белоозеро, Устюг Великий взяли на щит! А сейчас двенадцать тысяч,
и с двинянами заодно, и - разбиты... Давно, говоришь?
а по веснам лодейное толпление - не окинуть и глазом! Многолюднее стал
город, гляди, концы новые выросли: Онтоновский, Неревский за городом.
Козмодемьянское, Черковское, Прусское, Легощенское, Росткинское,
Воздвиженское! Народу уже и не сочесть сколько! Богатств скопилось поболе
чем встарь. И народ не сорный какой, не нищеброды московские, ремесленники
наши и в кузнечном деле, и в серебряном, и в полотняном, седельном, шорном,
книжном, каменном - в любом такое делают, что и не снилось того на Москвы!
Нету там таких мастеров! И мы, бояра, в вотчинах наших дело ведем лучше
московских князей, товар не гноим, рубли у холопьев не займуем. Власть? Так
власть наша вся теперь! Суд и право у Совета господ, у посадника, в руках
боярских! Что хотим, то и вершим, по своему праву! Даже и не придумать, чего
бы не замогли! Земли наши немеряны, люди - несчитаны, так что же произошло?!
Как соломенное чучело растрепали, как Кострому на потехе весенней! Часу не
стояли на бою том!
Новгородом?
тихо:
святыни, и про все дела новгородские, и про договоры, и про все права, и про
кажный род боярский со времен Ярослава Мудрого... А почто ослабли мы, и он
не скажет!
рдяной грудой, да колебалась, оплывая, одинокая свеча в серебряном свечнике
перед налоем с раскрытою книгой.
низит. Казимер тоже... Митю продали, Бог с има! Может, и Новгород уже
продали? Он-ить ратью руководил, почто не казнен тоже? Али за трусость
помиловали? Воин!
Двину едешь? - спросил Офонас, промолчав о том, о чем сказала Марфа и о чем
ему не хотелось даже и думать, так это было мерзко, ежели было... А быть оно
очень даже могло!