упрекаете меня, следите за мной, - точно я у вас под надзором! Она знает,
как я ее люблю, и уверена во мне, и я уверен, что она во мне уверена. Я
люблю ее безо всего, безо всяких обязательств. Я не знаю, как я ее люблю.
Просто люблю. И потому нечего меня допрашивать, как виноватого. Вот спроси
Ивана Петровича, теперь уж он здесь и подтвердит тебе, что Наташа ревнива и
хоть очень любит меня, но в любви ее много эгоизма, потому что она ничем не
хочет для меня пожертвовать.
руками.
требует, чтоб я с ней был. Она хоть и не требует этого, но видно, что ей
этого хочется.
гнева.
чем она думает, а если б она любила меня настоящим образом, так, как я ее
люблю, то, наверно, пожертвовала бы мне своим удовольствием. Она, правда, и
сама отпускает меня, да ведь я вижу по лицу, что это ей тяжело, стало быть,
для меня все равно что и не отпускает.
сверкающим гневным взглядом. - Признавайся, Алеша, признавайся сейчас, это
все наговорил тебе отец? Сегодня наговорил? И, пожалуйста, не хитри со
мной: я тотчас узнаю! Так или нет?
говорил со мной сегодня так ласково, так по-дружески, а ее все мне хвалил,
так что я даже удивился: она его так оскорбила, а он ее же так хвалит.
могла отдать, и даже теперь, сегодня же все ее беспокойство было об вас,
чтоб вам не было как-нибудь скучно, чтоб как-нибудь не лишить вас
возможности видеться с Катериной Федоровной! Она сама мне это говорила
сегодня. И вдруг вы поверили фальшивым наговорам! Не стыдно ли вам?
Катя, махнув на него рукой, как будто на совершенно потерянного человека.
всегда-то ты такая, Катя! Всегда ты во мне одно худое подозреваешь... Уж не
говорю про Ивана Петровича! Вы думаете, я не люблю Наташу. Я не к тому
сказал, что она эгоистка. Я хотел только сказать, что она меня уж слишком
любит, так что уж из меры выходит, а от этого и мне и ей тяжело. А отец
меня никогда не проведет, хоть бы и хотел. Не дамся. Он вовсе не говорил,
что она эгоистка, в дурном смысле слова; я ведь понял. Он именно сказал
точь-в-точь так же, как я теперь передал: что она до того уж слишком меня
любит, до того сильно, что уж это выходит просто эгоизм, так что и мне и ей
тяжело, а впоследствии и еще тяжелее мне будет. Что ж, ведь это он правду
сказал, меня любя, и это вовсе не значит, что он обижал Наташу; напротив,
он видел в ней самую сильную любовь, любовь без меры, до невозможности...
его, доказывать, что отец для того и начал хвалить Наташу, чтоб обмануть
его видимою добротою, и все это с намерением расторгнуть их связь, чтоб
невидимо и неприметно вооружить против нее самого Алешу. Она горячо и умно
вывела, как Наташа любила его, как никакая любовь не простит того, что он с
ней делает, - и что настоящий-то эгоист и есть он сам, Алеша. Мало-помалу
Катя довела его до ужасной печали и до полного раскаяния; он сидел подле
нас, смотря в землю, уже ничего не отвечая, совершенно уничтоженный и с
страдальческим выражением в лице. Но Катя была неумолима. Я с крайним
любопытством всматривался в нее. Мне хотелось поскорее узнать эту странную
девушку. Она была совершенный ребенок, но какой-то странный, убежденный
ребенок, с твердыми правилами и с страстной, врожденной любовью к добру и к
справедливости. Если ее действительно можно было назвать еще ребенком, то
она принадлежала к разряду задумывающихся детей, довольно многочисленному в
наших семействах. Видно было, что она уже много рассуждала. Любопытно было
бы заглянуть в эту рассуждающую головку и подсмотреть, как смешивались там
совершенно детские идеи и представления с серьезно выжитыми впечатлениями и
наблюдениями жизни (потому что Катя уже жила), а вместе с тем и с идеями,
еще ей не знакомыми, не выжитыми ею, но поразившими ее отвлеченно, книжно,
которых уже должно было быть очень много и которые она, вероятно, принимала
за выжитые ею самою. Во весь этот вечер и впоследствии, мне кажется, я
довольно хорошо изучил ее. Сердце в ней было пылкое и восприимчивое. Она в
иных случаях как будто пренебрегала уменьем владеть собою, ставя прежде
всего истину, а всякую жизненную выдержку считала за условный предрассудок
и, кажется, тщеславилась таким убеждением, что случается со многими пылкими
людьми, даже и не в очень молодых годах. Но это-то и придавало ей какую-то
особенную прелесть. Она очень любила мыслить и добиваться истины, но была
до того не педант, до того с ребяческими, детскими выходками, что вы с
первого взгляда начинали любить в ней все ее оригинальности и мириться с
ними. Я вспомнил Левиньку и Бориньку, и мне показалось, что все это
совершенно в порядке вещей. И странно: лицо ее, в котором я не заметил
ничего особенно прекрасного с первого взгляда, в этот же вечер поминутно
становилось для меня все прекраснее и привлекательнее. Это наивное
раздвоение ребенка и размышляющей женщины, эта детская и в высшей степени
правдивая жажда истины и справедливости и непоколебимая вера в свои
стремления - все это освещало ее лицо каким-то прекрасным светом
искренности, придавало ему какую-то высшую, духовную красоту, и вы начинали
понимать, что не так скоро можно исчерпать все значение этой красоты,
которая не поддается вся сразу каждому обыкновенному, безучастному взгляду.
И я понял, что Алеша должен был страстно привязаться к ней. Если он не мог
сам мыслить и рассуждать, то любил именно тех, которые за него мыслили и
даже желали, - а Катя уже взяла его под опеку. Сердце его было благородно и
неотразимо, разом покорялось всему, что было честно и прекрасно, а Катя уже
много и со всею искренностью детства и симпатии перед ним высказалась. У
него не было ни капли собственной воли; у ней было очень много настойчивой,
сильно и пламенно настроенной воли, а Алеша мог привязаться только к тому,
кто мог им властвовать и даже повелевать. Этим отчасти привязала его к себе
Наташа, в начале их связи, но в Кате было большое преимущество перед
Наташей - то, что она сама была еще дитя и, кажется, еще долго должна была
оставаться ребенком. Эта детскость ее, ее яркий ум и в то же время
некоторый недостаток рассудка - все это было как-то более сродни для Алеши.
Он чувствовал это, и потому Катя влекла его к себе все сильней и сильней. Я
уверен, что когда они говорили между собой наедине, то рядом с серьезными
"пропагандными" разговорами Кати дело, может быть, доходило у них и до
игрушек. И хоть Катя, вероятно, очень часто журила Алешу и уже держала его
в руках, но ему, очевидно, было с ней легче, чем с Наташей. Они были более
пара друг другу, а это было главное.
потому, что в тебе душа чище моей, - сказал Алеша, вставая и подавая ей на
прощанье руку. - Сейчас же и к ней, и к Левиньке не заеду...
в этом ты очень мил.
Петрович, мне нужно вам два слова сказать.
поступил, я виноват перед всеми на свете, а перед ними обеими больше всего.
Сегодня отец после обеда познакомил меня с Александриной (одна француженка)
- очаровательная женщина. Я... увлекся и... ну, уж что тут говорить, я
недостоин быть вместе с ними... Прощайте, Иван Петрович!
опять подле нее, - но мы об нем потом будем много говорить; а теперь нам
прежде всего нужно условиться: вы как считаете князя?
судить. Теперь о Наталье Николаевне... Знаете, Иван Петрович, я теперь как
впотьмах, я вас ждала, как света. Вы мне все это разъясните, потому что в
самом-то главном пункте я сужу по догадкам, из того, что мне рассказывал
Алеша. А больше не от кого было узнать. Скажите же, во-первых (это
главное), как по вашему мнению: будут Алеша и Наташа вместе счастливы или
нет? Это мне прежде всего нужно знать для окончательного моего решения,
чтоб уж самой знать, как поступать.
Каменистый Артем
Лукьяненко Сергей
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Распопов Дмитрий