строительство которой вот-вот начнется.
Синьора Риччиотти не обольщалась насчет дочери, понимая, что та
утратила долю своего очарования, и поэтому было бы безрассудно
возражать жениху и рисковать обеспеченным будущим Маргериты.
видел, по воле случая, своими глазами.
Ллойда, отправлявшийся в Индокитай. Среди не слишком
многочисленных пассажиров первого класса мое внимание привлекла
молодая итальянка, которая, как и я, села на пароход в Генуе и
плыла в Коломбо к жениху. Она немного говорила по-английски. На
корабле были еще невесты, совершавшие плавание кто на Пенанг,
кто в Шанхай или Манилу, и эти храбрые юные девушки составили
приятный, всем полюбившийся кружок, даривший окружающим немало
чистых радостей. Пароход не прошел еще Суэцкий канал, а мы,
молодые пассажиры, уже успели познакомиться и подружиться и
нередко опробовали на дородной падуанке, которую прозвали
Колоссом, свои познания в итальянском.
посуровело и падуанку свалила тяжелейшая морская болезнь; если
до сих пор мы смотрели на девушку как на забавный каприз
природы, то теперь, когда она целыми днями неподвижно лежала в
шезлонге, такая жалкая, все прониклись к ней сочувствием и
любовью и оказывали всяческое внимание, хоть порой и не могли
удержаться от улыбки, которую вызывала у нас ее необычайная
толщина. Мы приносили ей чай и бульон, читали вслух
по-итальянски, отчего она иной раз улыбалась, и каждый день
утром и в полдень перетаскивали ее вместе с плетеным шезлонгом
в самое спокойное затененное место на палубе. Лишь незадолго до
прибытия парохода в Коломбо она почувствовала себя немного
лучше, но и тогда все лежала в кресле, по-прежнему усталая и ко
всему безучастная, с детским страдальческим и беспомощным
выражением на добродушном пухлом лице.
нашего Колосса; готовый к выгрузке багаж был перенесен на
палубу, и тут после двухнедельного плавания на корабле началась
неистовая суматоха, которая всегда поднимается с приходом в
первый на пути крупный порт.
повытаскивали из чемоданов тропические шлемы, зонтики, раскрыли
путеводители и атласы, смотрели на приближающийся берег в
подзорные трубы, вмиг позабыв о тех, с кем совсем недавно так
сердечно прощались, хотя эти люди еще не покинули корабль. У
всех была лишь одна мысль -- поскорей ступить на берег, только
бы поскорей: одни после долгой разлуки спешили вернуться домой
к семьям и к оставленным делам, другие жаждали наконец-то
своими глазами увидеть тропики, кокосовые пальмы, смуглолицых
туземцев, а кто-то и просто хотел на часок-другой сбежать с
опостылевшего вдруг корабля и выпить виски где-нибудь в
комфортабельном отеле на твердой земле. И каждый торопился
запереть дверь своей каюты, уплатить по счетам курительного
салона, спросить, нет ли для него писем в почте, которую только
Что доставили с берега, обменяться с другими свежими новостями
политики и светской жизни.
месте толстуха падуанка. Казалось, ее ничуть не интересует то,
что происходит вокруг; выглядела она по-прежнему плохо и к тому
же очень ослабела после вынужденной голодовки, щеки ее
ввалились, глаза глядели сонно. К ней то и дело подходил
кто-нибудь, кто уже раньше с ней попрощался, и теперь,
подхваченный общим движением, снова оказывался рядом, снова
пожимал ей руку, поздравлял с окончанием плавания. И вот
грянула музыка, помощник капитана встал возле спущенного за
борт трапа, чтобы распоряжаться высадкой пассажиров; появился и
сам капитан, преобразившийся почти до неузнаваемости, в сером
штатском костюме и котелке, он спустился в шлюпку вместе с
несколькими привилегированными пассажирами, прочие гурьбой
устремились к моторным катерам и весельным лодкам, которые
пришли из порта, чтобы доставить пассажиров на берег.
молодой человек в белом костюме с серебряными пуговицами.
чувствовались спокойная суровость и самоуверенность, что
свойственны большинству европейских переселенцев в южные
страны. Молодой человек держал в руках необъятный букет
громадных индийских цветов, который закрывал его от пояса до
самого подбородка. С уверенностью привычного к морским судам
путешественника он проложил себе дорогу в толпе и при этом
жадно искал кого-то глазами; мы с ним едва не столкнулись, и в
эту минуту у меня мелькнула мысль, что он-то и есть жених
нашего Колосса. Он все искал: быстро прошел палубу из конца в
конец, вернулся, опять поспешил вперед, причем дважды пробежал
мимо своей невесты, потом ненадолго скрылся в курительном
салоне, снова выбежал на палубу, тяжело дыша, окликнул
багажного начальника и в конце концов остановил спешившего
куда-то старшего стюарда и принялся настойчиво чего-то от него
добиваться. Я увидел, что, дав стюарду монету, он жарким
шепотом о чем-то его расспрашивает, стюард улыбнулся, радостно
закивал головой и указал на шезлонг, в котором, все так же
устало прикрыв глаза, возлежала наша падуанка. Незнакомец
подошел ближе. Он взглянул на лежащую в шезлонге, бросился
назад, к стюарду, -- тот снова кивнул, незнакомец снова сделал
два-три шага по направлению к толстой девушке и с близкого
расстояния пристально вгляделся в ее лицо. Потом стиснул зубы,
медленно повернулся на месте и нерешительно двинулся прочь.
был закрыт. Но он заплатил стюарду и получил большую рюмку
виски, сел в стороне, выпил до дна, о чем-то глубоко
задумавшись. Затем стюард все же мягко попросил его из салона и
закрыл свое заведение.
обошел носовую часть палубы, где музыканты уже убирали трубы в
футляры. Подошел к леерам, тихо опустил за борт в грязную воду
свой огромный букет и, перегнувшись через леера, плюнул ему
вслед.
обошел палубу из конца в конец и оказался там, где была
падуанка, -- она тем временем встала с кресла и теперь устало и
немного робея оглядывалась вокруг. Он подошел и снял с головы
шлем, его лоб засиял белизной над загорелым лицом. Он протянул
Колоссу руку.
он же напряженно и сумрачно глядел куда-то в сторону поверх ее
покорно склоненной головы. Потом он подбежал к леерам,
перегнулся за борт, злобно обрушил вниз целый поток приказаний
на гортанном языке сингалезцев, вернулся, молча взял невесту
под руку и повел к трапу.
состоялась, мне рассказали, когда, уже собираясь в обратный
путь, я посетил наше консульство в Коломбо.
путешествием писателя.
Индию.
не расселился еще по Земле, были лесные люди2. Они боязливо
жались друг к другу в сумраке диких лесов, жили в вечной вражде
со своими сородичами обезьянами, и один только бог, один закон
владычествовал над их бытием -- лес. Лес был им родиной и
пристанищем, колыбелью, норой и могилой, и никто из лесных
людей не мыслил жизни вне леса. Они боялись приблизиться к краю
леса, если же прихоть судьбы бросала охотника или беглеца туда,
на край, то, вернувшись, он рассказывал, пугливо вздрагивая, о
белой пустоте за краем леса, где под палящим, гибельным солнцем
простиралось страшное Ничто. И был среди лесных людей старец,
который когда-то, много десятков лет назад, спасаясь от хищных
зверей, выбежал за крайний предел леса и в то же мгновенье
ослеп. Ныне он был жрецом и святым, и звали его Мата Далам, что
значит "видящий внутренним оком". Он сложил священную песнь
леса, песнь эту пели, когда налетала большая гроза, и
повиновались жрецу лесные люди. В том, что он воочию видел
солнце, но не погиб, были слава и тайна жреца.
пригнувшись, смотрели вокруг настороженно, словно звери. Они
умели ходить, как люди, и лазать, как обезьяны, и высоко под