такой гарантии является смерть. Знание подобно смерти, а смерть такова же,
как знание. В каком смысле? В том, что все мы знаем, что умрем, но не знаем,
когда это случится, а смерть - все ясно, все становится на место, сходится,
и мы - знаем, но нас нет и мы, следовательно, не знаем. И мы все хотим
мысли, идем к ней, но имеем ее не хотением, и не знаем, когда она будет и
какая она будет. Ведь вообще, как мы уже убедились, из того, что есть сейчас
и здесь, не следует нечто другое, что - там и потом (как и наоборот: то, что
сейчас, - это не потому, что вчера так было). Всегда нужно дополнительное,
независимо добавляющееся условие. И этот непрерывно складывающийся и
непрерывно развязывающийся процесс, со снова и снова присоединяемым
дополнительным условием, т.е., в данном случае, знание как сложное явление,
и есть основная интуиция Декарта, которая отличает его и от Лейбница, и от
Спинозы (и роднит с Кантом). Или, как я говорил: "простая интуиция ума" -
как по ходу смещающаяся точка существования (существования в актуальный
деятельно-плотский момент).
только как завершенные и законченные (так сказать, макроскопически). И
предметы мира тоже должны браться как завершенные и законченные, лишь тогда
мы можем иметь о них (и формулировать) знание, которое передаем однозначным
образом другим. Но само знание покоится у Декарта на сложности явления
знания, которое - вместе с миром - завершается нами, с нашим вторым
рождением и на нас и только тогда проницаемо. И это заставляет его допускать
мир в качестве чего-то, существующего определенно (а не неопределенно),
только в зазоре двух шагов. Двинулись - следовательно, что-то случилось, и
потом все происходит так-то и так-то и не иначе. Теперь нельзя иначе.
иное о человеческой свободе и о страстях человека, чем Спиноза или Лейбниц.
У Спинозы и Лейбница исчезло сознание сложности явления знания и нет
интуиции зазора двух мировых шагов. Поэтому, например, мир Спинозы просчитан
и пройден - это завершенный, готовый мир. Собственно говоря, поэтому у него
мышление и пространство (или материя) и могли оказаться не субстанциями, а
атрибутами одной субстанции, и поэтому же он смог снять видимым или ложным,
иллюзорным образом дуализм Декарта. У Лейбница то же самое. Повторяю: по
сути дела, все у них проиграно и задано, механизмы всех страстей есть, и
есть все возможные человеческие состояния, мы лишь не отдаем себе отчет в
этом. Это потребовало бы бесконечного анализа - мы же не можем его
совершить. Число бесконечных причин таково, что в каждый данный момент наша
иллюзия свободы, по Лейбницу, реальна. Но это - реальная иллюзия. В каждый
данный момент, поскольку причин много и восстановить их нельзя, и
практически это даже не имеет значения, постольку иллюзорное сознание
свободы - реальная сила. И у нас есть, так сказать, некий "зазор", в котором
мы можем как вполне свободные существа барахтаться. Декарт же говорит
другое. Я приводил уже, казалось бы, невинно звучащее рассуждение Декарта в
его ответе "солдату резерва", или Гиперасписту, где говорится мимоходом о
различении между страстью и действием. В этом ответе фигурирует фраза, что
вообще "нет никаких причин, которые исключали бы для нас возможность
считать, что в мире больше нет никаких действий, а есть только страдания и
страсти"45 (слово "страсть" здесь в смысле "страстотерпия"). Нет никаких
причин исключать мысль о том, что, собственно говоря, все уже давным-давно
случилось. Были когда-то, в первый день творения, совершились какие-то
действия, а сейчас, через две тысячи лет или через десять тысяч лет остались
лишь страсти совершившихся действий. Чтобы это стало более понятно, приведу
такое сравнение, такой образ.
"действие" света погасших звезд, которое нами воспринимается и переживается
сейчас, хотя самих звезд давно уже нет - они погасли. Так вот, Лейбниц и
Спиноза фактически предполагают (и прежде всего это к Лейбницу, конечно,
относится), что, в каком-то смысле, сейчас не происходит никаких истинных
действий. Что такое действие? Это самодеятельность, самоактивность, акция,
вызывание собой чего-то другого, в отличие от пассивного претерпевания. Но
ведь все уже свершилось. В том числе - уже созданы механизмы, т.е. некие
продукты воздействия действий. Звезды погасли, а мы живем в их мертвом
свете, как если бы они и сейчас горели и действовали. Но на самом деле, они
- погасшие. Вот так же и сейчас, в действительном смысле слова, ничего не
происходит.
состоящий в том, что для мышления, для мысли недопустимо, чтобы в какой-то
момент были лишь страсти (или "пассьон", страдания, претерпевание) без
действия. Действие - и только этот принцип мы можем принять - актуально. То
есть мы имеем дело не с погасшими звездами, не со светом того, что давно уже
продействовало. И поэтому трактат "О страстях" начинается с проблемы
различения страсти и действия. Аксиома 1, которая как бы и отвечает на
вопрос о "погасших звездах", гласит: "Страсть в отношении к чему-либо есть
всегда действие в каком-нибудь другом смысле"46. То есть без того, чтобы за
этим не стояло действие или в этом не содержалось действие (или, скажем так,
переместившийся сюда его очаг). И дальше говорится: как можно различить
страсть и действие? Ведь, когда мы объясняем, например, движение волчка
каким-то действием или какой-то причиной, предполагая, следовательно, что в
волчке есть какое-то состояние сейчас, хотя причина уже исчезла из
мироздания, то как, собственно говоря, это можно объяснить физически? Это
немыслимая, невозможная вещь. И Декарт дает такое определение, привожу его
не по тексту, а в собственном пересказе: страсть и действие суть одно и то
же, рассматриваемое относительно двух разных субъектов или носителей. Нечто,
рассматриваемое по отношению к тому, кто вызывает и производит, называется
действием, и оно же, рассматриваемое с точки зрения того, кто претерпевает,
называется страстью47. (Ср. это с декартовским же утверждением, что творение
и сохранение субстанции различны лишь с человеческой точки зрения.)
важной нитью декартовской мысли. Выражусь так: есть одна вещь, которая
позволяет все же решать эту мучительную проблему - не живем ли мы в мире
только следов от совершившихся когда-то, один раз и очень давно, действий
(что напоминало бы жизнь в каком-то систематическом сновидении). Это,
конечно, сомнение. Оно означает в данном случае следующее, и частично я об
этом уже говорил. Мы упираемся в сомнение, как в скалу под песком, и
фактически оно же упирается в самое себя как нечто, далее не подлежащее
сомнению, как способность заново-создания, но теперь уже с моим свободным
участием. Не без меня или до меня, а каждый раз во мне уже заложена, если я
решусь и пройду путь и смогу сказать "я мыслю, я существую", актуальная сила
существования, его всесвязный акт. Точно так же как в мире в каждый данный
момент всегда есть действие и не может быть страсти без действия, так и на
уровне "я", которое радикально сомневается, есть нечто, что только со мной,
в моем опыте и из моего сознания и сомнения, т.е. нечто, что существует из
акта, из достоверно собранной полноты убеждения. Вспомним фиксированную
точку "настоящего" у Декарта, точку "здесь и теперь". Так вот, сомнение есть
способность заново созидания, но уже не так, как было бы до меня или без
меня, а с моим свободным участием и активным воледержанием говоримого,
видимого и делаемого. Воледержанием, которое есть, как я говорил, собранный
субъект. И тогда становится ясно, что принцип когито означает, что бытие
есть форма всякого собранного субъекта. И бытие же есть действие. В этом и
заключена гениальность интуиции Декарта, о которой я говорил в связи с
мотивом сложности явления мысли. Посмотрим, что тут происходит.
за всем этим лежит одна вещь, которую Декарт (по-моему, единственный из
философов) понимал, определенно чувствовал и видел. Она и вылилась в
онтологическое переживание длительности, необходимости стояния или, если
угодно, настояния в мысли, которое лежит в основе всей его философии. Что
это за вещь, ясная и околдовывающая? Вслушайтесь: мы не можем мыслить
произвольно или произвольно приращивать знания к уже имеющемуся знанию; не
можем произвольно иметь эту мысль (не говоря уже о том, что не могли бы
иметь ее и игрой случая в необозримом множестве несвязанных событий, ибо мы
все равно должны были бы узнать в ней эту мысль). Иметь по воле! По желанию
- захотел, и появилась мысль, - так нельзя! Она появится, случится - и
случится как неизбежная, т.е. как свободное думание того, что нельзя думать
иначе, - после, появится в поле фиксированной точки интенсивности, каковой
является собранная персона.
"тела воображения" и т.д. Они как бы переключают поток, иначе мысли не могли
бы волепроизвольно случаться и завязываться впереди меня. Я имею в виду
новую мысль или мысль "подобающую", убедительную. Нельзя захотеть - и
подумать что-нибудь новое, т.е. необратимое изменение, содержащее в себе
намек на какой-то закон. Жизненное время дискретно.
переключают поток нашей жизни, - ив них, в длительности поля, которое
очерчено фиксированными точками интенсивности, мы будем иметь свободные, но
неизбежные мысли. Странное сочетание: свободные, но неизбежные мысли. Но это
и есть метаэмпирическое апостериори, участником которого является субъект.
Значит, нам необходимо держать в голове и эту метафору: "неподвижные
связности". Она также имеет отношение у Декарта к строго физическому
рассуждению. Не в том смысле, что оно о физике, а в том, что оно реализует в
себе интеллектуальный строй физического мышления. До этого у нас была
метафора "погасших звезд", а теперь, в противовес ей, надо взять метафору
"неподвижных звезд" (имея в виду, почти буквально, то содержание, которое в
это понятие- вкладывалось, например, Махом). Это - проблема неподвижных
звезд как системы отсчета и присутствия глобальной всесвязи в локальном. От
"погасших звезд" мы избавились постулатом актуальности, постулатом
имплицированности, действия в страсти. Теперь же метафору неподвижных и
актуальных звезд будем накладывать на наши фиксированные точки
интенсивности, независимо выделенные и образующие тем самым свою систему
отсчета. Но не идеальную, абстрактно весь мир охватывающую, а "тяжелую",
каждый раз локально упакованную. Ведь знание в точке нельзя, как говорил
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий