Чтение 61–й страницы книги ~Вокруг Иосифа Бродского~

говорит, видишь ли, я уступил совсем не по той причине, какую можно
представить. Дело не в опыте Восточной Европы, нацизме, Катастрофе и так
далее. То, что происходило и происходит по сей день у нас в архипелаге, --
ничуть не

251

уступает катастрофе поляков или евреев, в нравственном отношении особенно.
Критерии, говорит Уолкот, совсем другие: мне нравится, когда за тем, что я
читаю -- будь то поэзия или проза, -- я слышу некий гул. Гул сфер, если
угодно. Так вот, у Найпола я этого не чувствую, а у Милоша -- да. И с тех
пор -- не с этой фразы, а с Оклахомы вообще -- мы очень сильно подружились.

-- Вы именно такое слово употребляете? "Друг" ведь куда сильнее, чем
"friend".

-- Вы знаете, это человек поразительного тепла. То есть от него исходит
эманация. Причем это не какие-нибудь кашпировские дела, просто в самом деле
-- тепловая волна, да? Когда я с ним, я всегда в этом поле. Действительно,
как будто он перегрет на солнышке, -- учитывая то, откуда он взялся.

-- Я однажды был в компании, где находился Уолкот, и хорошо помню, что
вокруг него все время стоял хохот.

-- Это правда. Он человек с фантастическим чувством юмора. Причем он ужасно
живой, ему все время что-то приходит в голову. И вообще, чтобы он лежал,
тьфу-тьфу, болел, скучал, гнил -- этого я не помню. За последние двадцать
лет это самый близкий мне человек среди англоязычных. Мы с ним были в самых
разнообразных обстоятельствах в этом, да и в том полушарии.

-- Во всех сопутствующих присуждению Нобелевской премии статьях цитируются
ваши слова: "лучший поэт английского языка"...

-- Я действительно так считаю. А меня цитировать им приходится потому, что
я о нем писал, и много. Не то чтобы я этим горжусь... Хотя нет, горжусь,
что это я? Горжусь и могу даже этим хвастать.

-- В книге "Меньше единицы" в статье об Уолкоте "The Sound of the Tide"
("Шум прибоя") вы пишете, что Уолкот -- вне школ. А в чем его, как вы
выразились, "основополагающее" значение? О каких "новых территориях" идет
речь?

-- В этой статейке я перефразирую Мандельштама: "Вот уже четверть века, как
я <...> наплываю на русскую поэзию". Уолкот вот так наплывает на английскую
поэзию и теперь наплыл полностью. Чем он замечателен? Это классицистическая
манера, которая не является альтернативой модернизму, а абсорбирует
модернизм. Уолкот пишет размером, чрезвычайно разнообразен в рифме. Я
думаю, что человека, который по-английски рифмует

252

лучше, чем Уолкот, -- нет. Далее: он очень красочен. Цвет ведь, на самом
деле, -- это духовная информация. Если говорить о животных, то мимикрия --
это больше, чем приспособление, да? Что-то это означает. За всем этим стоит
довольно длинная история -- ну хотя бы эволюция, а это немало, между
прочим, побольше, чем история. Дерек -- поэт адамический. То есть он, в
конце концов, пришел из того мира, где не все осмыслено и не все
поименовано. Этот мир не так уж давно и заселен. Не очень освоен западным
человеком. Белыми. Там большинство пользуется еще понятиями, которые, в
известной степени, еще не полностью опосредованы опытом и сознанием.

-- Что-то подобное мы наблюдаем в феномене латиноамериканского романа, где
к мифу ближе, чем в рафинированной Европе или Северной Америке.

-- Дерек по расе -- негр. У него там, правда, много намешано. Но когда вы
рождаетесь подданным Британской империи и цветным, то оказываетесь в
довольно диковинном положении. Если поприще ваше -- культура, то выбор
очень ограничен. Либо погрузиться в ностальгию по каким-то несуществующим
корням, потому что традиции нет никакой, за исключением устной. Либо --
отправиться в поисках приюта в культуру хозяев. Первое удобно, потому что
там нет ничего, никакой терминологии, исключительно сантименты.

-- И потом, ты там первый. Я в молодости жалел, что не родился
представителем какого-нибудь крохотного северного народца: к тридцати годам
можно иметь собрание сочинений и все вытекающие последствия.

-- Во всяком случае, поддержку находишь себе моментально. Аудиторию и так
далее. И думать особенно не надо, надо, главное, -- чувствовать.

-- Во втором вами описанном случае конкуренция совсем иная, конечно.

-- Все сложнее. Вы попадаете в историю культуры, которую надо осваивать, с
которой -- бороться и так далее. Огромный мир, где сформулировано довольно
много. Это может раздавить. Не говоря о том, что от твоих земляков
постоянно идут упреки, что продался, как говорят, большевикам.

-- В данном случае -- Большим Белым Людям.

-- Большим Белым Людям, да. Большой культуре. Но такова сила и
интенсивность таланта Уолкота, как и Найпола, что они, придя ниоткуда, не
просто и не

253

только освоили английскую культуру. Желание их найти себе место и найти
миропорядок было таково, что они вместо того, чтобы обрести приют в
английской культуре, пробурили ее насквозь и вышли с другой стороны еще
большими чужаками, чем вошли.

-- Они не нивелировались в мощной традиции, а только закалились и еще
усилили свою специфику. То есть раньше эта специфика была даровой, просто
по происхождению -- карибские влияния, африканские, индийские, -- а потом
стала настоящей индивидуальностью. Но коль скоро Уолкот и Найпол пишут
по-английски, это на благо все тем же Большим Белым Людям.

-- Люди эти уже не те. И мир не тот. Благодаря таким, как Уолкот и Найпол,
между прочим. А Дерек ведь получил классическое английское образование.
Классическое английское колониальное образование.

-- Кстати, эта Сент-Люсия -- удивительное место. Там доход на душу
населения в десять раз меньше, чем в Штатах, а грамотность -- девяносто
процентов, на высшем мировом уровне.

-- Дерек учился в университете Вест-Индии, потом околачивался в Англии,
путей разных было много. Но зоной его, его сферой стала поэзия.

-- Занятие принципиально индивидуальное. Но ведь Уолкот -- еще и драматург.

-- Он занялся сочинением стихотворных драм, потому что: а) его интересовал
театр и б) для того, чтобы дать массе талантливых людей, своих земляков,
работу. В его пьесах много музыки, калипсо, чего хотите. Темперамент такой.
Притом что страсти -- вполне шекспировские.

-- Мне кажется, Дерек Уолкот -- полномочный представитель некой характерной
для нашего времени плеяды. Прежде всего, он сам как нельзя лучше отвечает
вашим строчкам: "Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой
провинции у моря". Вот Уолкот, вот Найпол -- с Карибских островов. Годом
раньше Нобелевскую премию получила Надин Гордимер из Южной Африки. Там же,
в ЮАР, есть Готци, которого вы сами не раз называли одним из лучших
англоязычных прозаиков. Есть Салман Рушди. В Стокгольме, говорят,
обсуждается кандидатура ирландского поэта Шеймуса Хини. Все это цвет прозы
и поэзии на английском языке, и все это -- не англичане, не американцы, все
аутсайдеры. Что происходит?

-- Происходит то, о чем сказал еще Йейтс: "Центр

254

больше не держит". И он действительно больше не держит.

-- Империя хороша руинами?

-- Не столько руинами, сколько окраинами. А окраина замечательна тем, что
она, может быть, конец империи, но -- начало мира. Остального мира.

И вот на окраине империи, где-то на острове в Карибском море появляется
человек, который начинает читать Шекспира. Шекспира и все остальное. Он не
видит легионов, но он видит волны и пальмы, и кокосовые орехи на берегу,
как шлемы погибшего десанта.