ему естественностью, что каждый мог подумать, будто доктор
относится к нему с особой сердечностью: сначала с одетым в
парадную форму капитаном парохода, затем - с архиепископом,
потом - с губернатором и его супругой, за ними - с алькальдом и
его супругой, а за ними - с комендантом крепости, который был
уроженцем горного селения и в город прибыл недавно. За
представителями власти шел Флорентино Ариса в своем темном
суконном костюме, почти не видный на фоне стольких
знаменитостей. Поздоровавшись с комендантом крепости, Фермина,
похоже, испытала колебания, глядя на руку Флорентино Арисы.
Комендант собрался было представить их друг другу и спросил ее,
знакомы ли они. Она не ответила, а только с салонной улыбкой
протянула руку Флорентино Арисе. Такое уже случалось дважды и
вполне могло повториться, но Флорентино Ариса всегда относил
это на счет характера Фермины Дасы. Однако на этот раз он,
неисправимый мечтатель, подумал: а не является ли столь ярко
выраженное безразличие всего лишь уловкой, призванной скрыть
любовное смятение.
снова принялся ходить кругами возле дома Фермины Дасы, томясь,
как и много лет назад в маленьком парке Евангелий, только на
этот раз надежда состояла не в том, чтобы она заметила его, но
единственно - самому увидеть ее, чтобы знать: жизнь
продолжается. Правда, теперь ему трудно было оставаться
незамеченным. Квартал Ла-Манга находился на почти безлюдном
островке, отделенном от исторического города каналом с зелеными
водами; заросший сливовыми деревьями, он во времена Колонии
служил воскресным приютом для влюбленных. Совсем недавно тут
разобрали старый каменный мост, построенный еще испанцами, и
соорудили новый, с круглыми фонарями, по которому проложили
пути для трамвая на конной тяге. Поначалу жители Ла-Манги
испытывали не предусмотренные проектом муки: они были обречены
спать в непосредственной близости от первой в городе
электростанции, тарахтение которой сотрясало землю непрерывной
дрожью. Даже сам доктор Хувеналь Урбино, при всем его
могуществе, не сумел добиться, чтобы ее перенесли куда-нибудь,
где бы она не беспокоила так людей, пока на помощь в очередной
раз не пришло Божественное провидение. В одну прекрасную ночь
котел электростанции разнесло таким чудовищным взрывом, что он,
пролетев над крышами новых домов, пересек полгорода и
разворотил главную галерею древнего монастыря Святого Хулиана
Странноприимника. Разрушившееся от старости здание монастыря
было покинуто еще в начале года, но котел все же прибил
четверых заключенных, бежавших из местной тюрьмы и решивших в
первую после побега ночь укрыться в монастырской часовне.
традициями, превратившись в роскошный городской квартал,
оказался совершенно неприспособленным для любви несчастной.
Улицы его были пыльными летом, грязными зимой и безлюдными в
любое время года, а редкие дома прятались в густых садах и
вместо старинных, нависавших над улицею балконов были украшены
мозаичными террасами, словно специально для того, чтобы
повергать в отчаяние тайных влюбленных. Хорошо еще, что в те
поры в моду вошло прогуливаться под вечер на холм в наемных
старых дрожках, запряженных одной лошадью. С этого холма было
удобнее любоваться роскошным пиршеством заката, нежели с башни
маяка: отсюда видны были и сторожкие акулы, караулившие пляж,
который посещали семинаристы, и приходивший по четвергам
океанский пароход, огромный и белый, до которого, казалось,
можно дотянуться рукой, когда он по каналу входил в порт.
Флорентино Ариса после тяжелого дня в конторе обычно нанимал
дрожки, но не опускал верх, как водилось в жаркие месяцы, а
забивался вглубь и прятался в тени, всегда один, заказывая
самые неожиданные маршруты, дабы не давать кучеру повода для
дурных мыслей. На деле же интересовало его в этой прогулке
только одно - дворец из розового мрамора, наполовину скрытый
банановыми зарослями и развесистыми манговыми деревьями, не
слишком удачная копия идиллических обителей, обычных для
хлопковых плантаций Луизианы. Дети Фермины Дасы возвращались
домой незадолго до пяти. Флорентино Ариса видел, как они
подъезжали в фамильном экипаже, как затем из дому выходил
доктор Хувеналь Урбино, отправляясь на вечерний обход, но почти
за целый год ему ни разу не удалось увидеть даже тени той, о
которой мечтал.
отправился, несмотря на первый свирепый июньский ливень, лошадь
поскользнулась в грязи и рухнула наземь. Флорентино Ариса с
ужасом понял, что находится как раз напротив дома Фермины Дасы,
и взмолился кучеру, не подумав о том, что смятение может его
выдать:
здесь.
не распрягая, и ось у коляски сломалась. Флорентино Ариса
кое-как выбрался из экипажа и терпеливо сносил свой позор под
проливным дождем, пока проезжающие мимо досужие горожане не
предложили отвезти его домой. Служанка из дома доктора Урбино
увидела его, вымокшего под дождем и заляпанного по колено
грязью, и вынесла зонтик, предлагая переждать дождь на террасе.
О таком счастье Флорентино Ариса не мечтал даже в самом
безумном сне, но в тот день он лучше бы умер, чем позволил
Фермине Дасе увидеть его в таком состоянии.
воскресеньям пешком ходили в собор к восьмичасовой службе, что
было скорее светским выходом, нежели религиозным обрядом.
Позже, переехав в другой дом, они еще несколько лет продолжали
ездить в собор в экипаже и, бывало, потом засиживались
где-нибудь с друзьями в парке, под пальмами. Но когда построили
храм с духовной семинарией в Ла-Манге, где был и свой пляж, и
свое кладбище, в собор они стали ездить лишь по очень
торжественным случаям. Флорентино Ариса, не знавший об этих
переменах, не одно воскресенье просидел на террасе приходского
кафе, ожидая, когда народ начнет выходить из церкви после всех
трех служб. Потом, поняв свою ошибку, отправился к новой
церкви, остававшейся модной до самого недавнего времени, и там
увидел Хувеналя Урбино, аккуратно приходившего вместе с детьми
ровно к восьми часам каждое воскресенье августа, однако Фермины
Дасы с ними не было. В одно из воскресений он зашел на
кладбище, где жители Ла-Манги заранее строили себе пышные
пантеоны, и сердце подскочило у него в груди, когда в тени
развесистых сейб он увидел самый пышный пантеон, уже
отстроенный, с готическими витражами, мраморными ангелами и с
золотыми буквами на позолоченных надгробных плитах,
заблаговременно приготовленных для всей семьи. Среди них,
разумеется, была и плита для доньи Фермины Дасы де Урбино де ла
Калье и для ее супруга, с общей для обоих эпитафией: "Вместе и
в миру, и у Господа".
на Рождественские праздники, где они с мужем обычно бывали
самыми роскошными героями дня. Но более всего ее отсутствие
чувствовалось на открытии оперного сезона. В антракте
Флорентино Ариса наткнулся на группку людей, без сомнения,
судачивших о ней, хотя имени ее не называли. Говорили, что
кто-то видел, как она в июне, в полночь, поднималась на
океанский пароход компании "Кунард", направлявшийся в Панаму, и
что лицо ее скрывала темная вуаль, дабы не видны были следы
разрушавшей ее стыдной болезни. Кто-то спросил, что за ужасная
болезнь осмелилась напасть на столь могущественную сеньору, и
ответ сочился черной желчью:
быть не может.
болели непродолжительными болезнями. Они или умирали в
одночасье, обычно накануне какого-нибудь грандиозного
праздника, и праздник из-за траура портился, так и не
начавшись, или же угасали от медленной и омерзительной болезни,
самые интимные подробности которой в конце концов становились
достоянием общественности. Ссылка и заточение в Панаму была
почти обязательной епитимьей в жизни богачей. Они поручали себя
воле Божьей в Больнице адвентистов, огромном белом бараке,
затерявшемся под доисторическими ливнями Дарьена, где больные
теряли счет немногим оставшимся им дням, в палатах-одиночках с
окнами, затянутыми холстиной, где никто точно не знал, чем
пахнет карболка - жизнью или смертью. Те, что выздоравливали,
возвращались, нагруженные роскошными дарами, и щедро раздавали
их направо и налево, словно умоляя простить за то, что они
совершают бестактность - продолжают жить. Некоторые
возвращались с животами, пересеченными чудовищными шрамами,
зашитыми словно сапожницкой дратвой, и в гостях задирали
рубашки, чтобы показать шов и сравнить свой с другими,
Акунин Борис
Никитин Юрий
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс