преувеличенно озабоченный, как бы торопящийся куда-то одутловатый моло-
дой человек как бы в рассеянности предложил хвосту пяток билетов по пол-
тора номинала.
частичку свободы - расплачиваться деньгами или временем. Сабуров снова
до некоторой степени ощутил себя завещателем, но Шурка безоговорочно
одобрил, кажется, только мумию жреца Петесе: "Глаза как сушеный урюк.
Поглодать хочется".
чуть ли не каждый день бегал через Дворцовый мост благоговейно побродить
по гулким пустеющим залам. Но Шурка уже не стремился узнать, как зовут
всех цариц и полководцев на гектарах исторических полотен. "У Ренуара
было такое ругательство - исторический живописец", - презрительно ронял
он по адресу всех Александров Македонских и Сципионов Африканских. Не
зря Сабуров не жалел денег на альбомы, которыми в подворотне "Букиниста"
снабжал его книжный жучок - единственный в Научгородке, кто считал Сабу-
рова крупным ученым за то, что Сабуров никогда не торговался. ...Дабы
приобрести книги, вышеупомянутый идальго продал несколько десятин пахот-
ной земли...
когда-то знал все картины, которые есть в экспозиции, а Шурка знает, ка-
ких в ней нет. "Что это за Боттичелли? - вопрошал он с насмешкой горькою
обманутого сына над промотавшимся отцом. - Раньше здесь было "Поклонение
волхвов"! А что за Рафаэль? "Георгий-то Победоносец" тю-тю!" Во времена
Сабурова и Эрмитаж был полнее: гласность обеднила его.
винциалам, все равно указала Шурке: "Пойди лучше в Рыцарский зал - там
рыцари прямо на лошадях едут". Сабуров поспешил увести его подальше от
греха.
бессмертного корневища, - что святой Себастьян пронзен стрелами, а выра-
жение лица у него спокойное, возвышенное. Как вы думаете, почему это?
хранительница священного огня. - Но свое мнение нужно уметь обосновать.
Итак, кто знает, почему у святого Себастьяна такое спокойное лицо?
ка-гуманиста человек всегда прекрасен.
хозяин: это клево, но в Лувре лучше... Рембрандт у вас на уровне, но в
Гааге, в Амстердаме... Ван Гог - да-а!.. Но музей Креллер-Мюллер... А
где "Ночное кафе"? Тю-тю!
нием живописи, которое довелось видеть Сабурову, было заколоченное окош-
ко в брошенном строителями - лишнем - вагончике: пустыня, необыкновенно
мощно написанная двумя цветами - крутой, в полнеба желтый бархан и небо
перекаленной синевы, - таким однажды увиделся ржавый кусок кровельной
жести. Мир переполнен живописными чудесами, стоит хоть на миг вынырнуть
из мутной толщи обид и сарказмов.
ударившему в левую. В углу между мостом и Стрелкой волны скакали беспо-
рядочно, словно их подбрасывали на решете. Как тогда...
бессмертных. "О, Менделеев! О, Блок! О, Вернадский!" - восторженно узна-
вал Шурка и вдруг с недоверчивым почтением воззрился на Сабурова:
Шурка, покраснев до пота, пригрозил:
запно Сабуров вздрогнул - он встретился взглядом с академиком Семеновым.
Его чеховская бородка диковато сочеталась со звездой Героя Соцтруда, ко-
торую тот никогда не надевал. Лауреат Сталинской... Сталин поощрял Семе-
нова!..
"Москву" толпу каких-то теток и дядек - не протолкаться. Но внезапно
из-под грима времени, из-под склеротического румянца, отвисших щечек и
подбородков, из-под нежного пушка и глянца лысин стали проступать знако-
мые черты: щелк - Варникова, щелк - Гвоздев, щелк - ну, эта... забыл фа-
милию, но, конечно, это она, щелк - неужели этот пузатенький дядечка мой
ровесник?.. А вот и Агнюточка наставила саркастическое копьецо своей си-
гареты... Тоже Дон Кишотик. Это были люди пожившие и отжившие, закончен-
ные, а он, Сабуров, все еще чего-то ждет...
несчастью. Он не оправдал ничьих ожиданий в чинах, а своих - в творчест-
ве, не пожелал взвалить на себя тысячетонную ношу одинокого труда среди
общего безразличия...
лежали, сидели на сумках, куртках, газетах, но Сабуров с обостренной
проницательностью человека-автомата, точно знающего, что ему нужно, бе-
зошибочно распознал носильщика, который тоже распознал в нем своего бра-
та - взяткодателя. В дорогу он купил пару батонов, восемь десятков яиц и
несколько пачек масла - здесь оно продавалось свободно. Вроде бы, если
вдавить его в стеклянную банку, можно довезти аж до дому - то-то Наталья
придет в умиление.
Стараясь не дрожать от холодного ветра, Сабуров долго бродил вдоль рек и
каналов с таким чувством, что видит их в последний раз - мать-кормилица
отвернулась от него, как волчица от повзрослевшего детеныша. А может,
наоборот - ему, недостойному, совестно смотреть ей в глаза? Может, надо
было на брюхе выклянчивать прописку?..
снова все окрасит в серый цвет. И Сабуров насматривался про запас. Пламя
разливалось даже под мостами. Решетки, фонари, гранитные спуски, двор-
цы... Вдруг он подумал, что если все это уничтожить, то возродить не
удастся уже никогда - и ощутил самый настоящий страх: нет, нет, ни за
что! Любить что-то выше себя - вот что может избавить от страха за
жизнь, - Аркаша говорил это или другой утопист?
ных руках. Велика ли тягота - нести такую пустоту, как небо! То ли дело
мы, горстка отщепенцев, которая держит на плечах пирамиду власти, не да-
вая ей окончательно раздавить достоинство таланта... Но тяжесть уже
превратила нас в калек.
второй полке, где ни у кого ни на что не нужно было просить дозволения,
Сабуров затаился там - так избитый человек наслаждается неподвижностью,
отыскав позу, в которой целую минуту ничего не болит.
жение от долгой неподвижности, брел в уборную, чмокая прилипавшими к по-
лу подошвами, так как проводник - с виду сущий уголовник - тоже наслаж-
дался независимостью, и даже зайцы достукивались к нему сами, а он лишь
направлял их на пустующее место в сабуровской каюте сидеть напряженно,
как на старой деревенской фотографии.
вылитая мумия жреца Петесе и одновременно доктор Геббельс после самоу-
бийства - без передышки что-то им втолковывать, оттискивая в них свою
печать и беззаботно пуская оттиски на волю случая. Он перечислял все
когда-либо попадавшиеся ему предметы, он помнил каждую галошу, которую
износил на своем веку, каждое демисезонное или зимнее пальто, каждую ло-
пату или метлу, сорок лет назад выданную им каким-то своим подчиненным,
за которыми нужен был глаз да глаз. Он не лгал, что нынче принято выду-
мывать о прошлом всякие небывалые ужасы: его зрение и в самом деле не
было приспособлено замечать что-нибудь, кроме мусора. Лгать он начал
только тогда, когда, поощряемый покорным молчанием зайцев, оцепеневших в
ожидании волков-ревизоров, он решил напомнить им о своем былом величии
крошечного начальничка и заговорил о вещах государственных. Вот еще от-
куда развелось столько лжи: обязанность лгать подчиненным есть атрибут
власти, а кому же не хочется поиграть в начальника! Да и почти всякий
хоть кому-нибудь да начальник...
но вотще. Да еще Шурка, обложившийся прогрессивными журналами, время от
времени свешивал голову и пускался в те самые разговоры, по вине которых
исчезают ясность и мыло. Наконец попутчик указал ему строго:
станка - значит, паразит!
вернулась от человека и только переводит ресурсы.
каменным зайцам. - Вот и продают мороженую картошку. Расстреливать надо,
кто такую картошку продает!