знаменитый испанский кабальеро на своем героическом коне и, обдавая нас
ободряющими клубами пыли, с выражением величавой важности на лице и
беспредельной уверенности в победе добра, не выезжал вперед?!
своей потной головы помятый шлем, а потом наклоняется за кружкой и пьет
русский квас.
рот его лошади огрызок яблока. Посмотрите, как великолепен этот лысеющий
шишковатый череп. Что? Среди многих шишек вы не видите шишки мудрости? А
разве вы не знаете, что одна шишка, полученная за неукротимую веру, стоит
десяти шишек мудрости?! А у него все шишки получены за неукротимую веру!
горле его рыцарский кадык, как вольно откинут его худой корпус, одетый в
пыльные, потрепанные доспехи, как беззаботно расслаблена нога, отдыхающая в
стремени! И каждая прореха на его старом плаще гордится собой, она счастлива
грядущей наградой -- латкой, пришитой ласковыми пальцами Дульсинеи. И чем
больше прореха, тем она счастливей, потому что тем дольше будут возиться с
ней пальцы Дульсинеи!
с квасом с такой целенаправленной зачарованностью, словно видят в ней первый
оазис грядущего счастья. Да, мечта так же реальна, как эта кружка с квасом,
и так же утоляет душу, как этот напиток ссохшуюся глотку.
долго смотрит ему вслед. До свидания, великий кабальеро! Но скажите, неужели
и он выходец из нашего чахлого племени? Да, и он! Значит, племя еще способно
на что-то? Да, выходит, способно! Значит, нежность, самоотверженность,
доверчивость, доброта, мужество -- не пустой звук? Да, клянусь всеми
четырьмя копытами его коня, не стертыми мировой пошлостью, -- не пустой
звук!
сдвинуть с места. Мой сюжет буксует, как русская история. И все-таки мы его
сдвинем и пойдем дальше, ибо единственный вид власти, которую мы приняли на
земле, -- это власть над словом.
и мы с другом и его приятелем, стоя на обочине дороги, неторопливо обсуждали
достоинства и недостатки окрестных ресторанов. Не правда ли, великолепное
занятие -- стоять на обочине дороги рядом с ожидающей тебя машиной и
неторопливо обсуждать достоинства и недостатки окрестных ресторанов?
и оттуда выглянуло монументальное лицо Абесаломона Нартовича. Последняя,
самая высокая должность, которую он занимал, -- это председатель местного
совета министров. Сейчас его сняли с этой должности, и он работает
директором научно-исследовательского животноводческого института. Но лицо
Абесаломона Нартовича, особенно в машине, выглядит так, как будто он все еще
возглавляет местный совмин. Абесаломон Нартович вышел из машины и подробно
поздоровался со всеми, как бы по инерции возвышая людей, с которыми он
здоровался, до своего бывшего министерского уровня.
Представлять его, кажется, нет необходимости. Взглянув на него, я
почувствовал, что он мне порядочно надоел. Я даже мысленно сказал ему:
тебя..."
Абесаломона Нартовича, высокий, стройный, красивый, как бы весь хрустящий от
свежести, оказался космонавтом. Он бодро пожал всем руки, словно вкладывая в
рукопожатие избыток сил, которые в нем накопились в свободное от космоса
время.
демонстрации двух исторических периодов нашей жизни. Он как бы говорил этим:
вот лучшее, что создано нашим прошлым (дядя Сандро), а вот лучшее, что
создано нашим настоящим (космонавт), а вот я, мирно соединивший их. Так это
выглядело.
балагура. Талант этот он, будучи ответственным работником, вынужден был
всегда маскировать, что, впрочем, ему плохо удавалось. Я ему тоже, как мне
кажется, нравился, он не мог не видеть во мне благодарного слушателя. Всякий
человек с артистической жилкой не может не ценить своих поклонников. И во
мне, я думаю, он всегда ценил поклонение своему дару, развернуть который он
не мог по причине своего служебного положения. Во всяком случае, не мог в
полную меру своего дарования.
нравился мне только за свои байки, будет неточно. Он нравился мне и за это и
за то, что всегда таил в себе возможность самых парадоксальных поступков.
Так, одному моему знакомому он, еще будучи на самом верхнем пределе своей
карьеры, сказал:
своей власти. Носители этой власти, даже если иногда и задумываются о
возможности своего падения, во всяком случае, не признаются в этом никогда и
никому. Наоборот, главное их занятие сверху донизу -- всегда подчеркивать
незыблемость своей власти.
своего царствования (как он сам однажды сказал) подарки? На этот вопрос,
если он действительно возникнет, я, как честный историограф, должен буду
ответить положительно. Об этом говорили многие, и, что характерно для
Абесаломона Нартовича, сам он это не слишком скрывал.
себе домой, где подряд два раза на двух фортепьяно исполнил грузинскую песню
"Сулико". В столовой еще стоял клавесин, если он мне спьяну не примерещился.
То, что в комнате было два фортепьяно -- это абсолютно точно. Это следует
даже из краткого диалога, который там же состоялся между нами.
отказать...
колхоза, что тот зазнался и перестал приносить подарки.
Секретарь ЦК Грузии Мжаванадзе, чтобы облегчить свой достаточно
перегруженный грехами корабль, не стал защищать Абесаломона Нартовича, а дал
его на растерзание врагам.
стал директором научно-исследовательского института. Недалеко от города,
окруженный лавровыми деревьями, слоновыми пальмами, цитрусовыми
насаждениями, он жил в своем институте как опальный римский сенатор в своем
имении.
и почему Мжаванадзе отвернулся от него в решительный час, тот Мжаванадзе,
который при Хрущеве столь отечески патронировал его. Неподражаемом в своем
античном величии жестом Абесаломон Нартович наклонил ветку лавра, нюхая ее и
одновременно увенчивая ею себя, как бы символически восстановил свое прошлое
положение и, отпустив прошумевшую ветку, выдохнул:
Абесаломона Нартовича. За несколько лет до снятия с должности он защитил в
Москве диссертацию и стал кандидатом биологических наук. Защита прошла
блестяще. Правда, была одна забавная заминка.
вызвал оживление в зале.
сущности, отошел на хорошо подготовленные позиции. Уже будучи директором
животноводческого института, он издал несколько книг. Наиболее интересная из
них "Певчие птицы Абхазии". Оказывается, Абесаломон Нартович издавна питал
слабость к певчим птицам. И он их неустанно изучал. В наше время такая
сентиментальная слабость крупного ответственного работника навряд ли может
поощряться. И Абесаломон Нартович не мог не знать об этом. Но, даже зная,
что это может испортить ему карьеру, он, надо полагать, в условиях глубокого
подполья, продолжал изучать певчих птиц Абхазии. Да, это вполне толковая
книга, хотя и не имеет никакого отношения к профилю его института.
написав книгу о певчих птицах Абхазии, не внес бы в нее нечто такое, от чего
у специалиста глаза полезут на лоб, а знающий Абесаломона Нартовича человек
только улыбнется или разведет руками. Так, в число певчих птиц Абхазии он
внес попугая. Этим самым, я сейчас вспомнил, он как бы духовно осуществил
мечту принца Ольденбургского, который действительно во время своего
пребывания в Гаграх пытался запустить в наши леса ангольских попугаев, но их
быстро переклевали местные ястребы.
Абхазии, да еще певчих. Так и вижу сановитую фигуру Абесаломона Нартовича,
неожиданно легко взлетающую над землей и чисто делающую двойное сальто!
Нартович с ходу придумал ему абхазское название, и притом довольно
остроумное. В обратном переводе на русский язык оно звучит примерно так:
таратор. Ну, скажите, разве не трогателен этот человек?