комыслия и подобной опасности для своих жен. К сожалению, они не приду-
мали ничего более удачного, чем возразить мне, что так может говорить
только тот, кто судит о женщинах лишь по случайным, дешевым победам хо-
лостяка; это уже разозлило меня, а когда вдобавок немка начала автори-
тетным тоном поучать меня, что бывают настоящие женщины, а бывают и
"проститутки по натуре", к которым, по ее мнению, принадлежит и мадам
Анриэт, терпение мое лопнуло, и я в свою очередь перешел в наступление.
ческим началом в нас заставляет отрицать тот очевидный факт, что в иные
часы своей жизни женщина, находясь во власти таинственных сил, теряет
свободу воли и благоразумие, и добавил, что некоторым людям, по-видимо-
му, нравится считать себя более сильными, порядочными и чистыми, чем те,
кто легко поддается соблазну, и что, по-моему, гораздо более честно пос-
тупает женщина, которая свободно и страстно отдается своему желанию,
вместо того чтобы с закрытыми глазами обманывать мужа в его же объятиях,
как это обычно принято. Вот примерно то, что я говорил, и чем яростней
нападали другие на бедную мадам Анриэт, тем с большей горячностью я ее
защищал (что, по правде сказать, не вполне отвечало моему внутреннему
убеждению). Мои слова, точно уколы рапирой, задели за живое обе супру-
жеские пары, и они нестройным квартетом так ожесточенно напустились на
меня, что старый добродушный датчанин, наблюдавший за нами, словно судья
с секундомером в руке на футбольном матче, был вынужден время от времени
предостерегающе постукивать по столу: "Gentlemen please" [13] Но это по-
могало лишь на минуту. Один из супругов, красный как рак, уже раза три
вскакивал из-за стола, и только уговоры жены едва сдерживали его пыл;
еще немного - и дискуссия окончилась бы потасовкой, если бы миссис К.
внезапно не пролила масло на бурные волны нашего спора.
сами, по молчаливому уговору была почетной председательницей нашего сто-
ла. Она держалась очень прямо, была одинаково приветлива со всеми, гово-
рила мало, но с интересом прислушивалась к разговорам окружающих: уже
одна ее наружность оказывала благотворное действие. От нее веяло спо-
койствием и аристократической сдержанностью. Она ни с кем близко не схо-
дилась и в то же время выказывала каждому знаки внимания; большей частью
она сидела с книгою в саду, иногда играла на рояле и лишь изредка присо-
единялась к обществу или вела оживленный разговор. Ее присутствие было
едва ощутимо, и, однако, мы все невольно подчинялись ей. И сейчас, как
только она заговорила, нам стало очень стыдно, что мы так шумно и нео-
бузданно вели себя.
резко вскочил и тут же, по слову жены, покорно уселся на свое место. Она
вдруг подняла свои ясные, серые глаза, как-то нерешительно посмотрела на
меня и потом деловито и четко по-своему уточнила предмет нашего спора:
женщина может быть вовлечена в неожиданную авантюру, что она может со-
вершать поступки, которые за час до того ей самой показались бы немысли-
мыми и в которых ее нельзя винить?
нарушение морали может быть оправдано. Если вы действительно считаете,
что crime passionnel [14], как говорят французы, не преступление, то вы-
ходит, что государственное правосудие вообще излишне. Тогда без особого
труда - а вы трудитесь на совесть, - добавила она с улыбкой, - можно об-
наружить страсть в любом преступлении и оправдать его этой страстью.
я, невольно подражая ее деловитому тону, ответил полушутя-полусерьезно:
же, чем я: его долг - охранять общественную нравственность и благоприс-
тойность, и это вынуждает его осуждать, вместо того чтобы оправдывать. Я
же, как частное лицо, не считаю нужным брать на себя роль прокурора: я
предпочитаю профессию защитника. Мне лично приятнее понимать людей, чем
судить их.
медлила с ответом. Я подумал, что она не все поняла, и уже собирался
повторить ей сказанное поанглийски, но она вновь стала задавать мне воп-
росы с удивительной серьезностью, словно экзаменуя меня.
своего мужа и двоих детей, чтобы последовать за первым встречным, не
зная даже, достоин ли он ее любви? Неужели вы действительно можете оп-
равдать такое легкомысленное и беспечное поведение уже не очень молодой
женщины, которой хотя бы ради детей следовало вести себя более достойно.
осуждать. Вам я могу чистосердечно признаться, что я немного пересолил -
бедная мадам Анриэт, конечно, не героиня, даже не искательница сильных
ощущений, и менее всего смелая, страстная натура. Насколько я ее знаю,
она лишь заурядная, слабая женщина, к которой я питаю некоторое уважение
за то, что она нашла в себе мужество отдаться своему желанию, но еще
больше она внушает мне жалость, потому что не сегодня-завтра она будет
очень несчастна. То, что она сделала, было, может "быть, глупо и, несом-
ненно, опрометчиво, но ни в коем случае нельзя назвать ее поступок низ-
ким и подлым. Вот почему я настаиваю на том, что никто не имеет права
презирать эту бедную, несчастную женщину.
между порядочной женщиной, с которой вы говорили позавчера, и той, дру-
гой, которая вчера бежала с первым встречным?
му, разговор необычайно ее занимал. После минутного раздумья она снова
вопросительно посмотрела на меня своими ясными глазами.
ку с этим молодым человеком, поклонились бы вы ей?
со своей женой, как будто ничего не произошло?
голосе прозвучало недоверие и изумление.
удивляясь собственному мужеству, она сказала, взглянув на меня:
учтиво, но решительно оборвать разговор, она встала и дружески протянула
мне руку. Ее вмешательство водворило спокойствие, и в глубине души все
мы, недавние враги, были признательны ей за то, что угрожающе сгустивша-
яся атмосфера разрядилась; перекинувшись безобидными шутками, мы вежливо
откланялись и разошлись.
между мною и моими противниками появилась известная отчужденность. Не-
мецкая чета держалась холодно, а итальянцы забавлялись тем, что ежеднев-
но язвительно осведомлялись у меня, не слыхал ли я чего-нибудь о "cara
signora Henrietta". [19] Несмотря на внешнюю вежливость, сердечность и
непринужденность, прежде царившие за нашим столом, безвозвратно исчезли.
ма благодаря исключительному вниманию, какое оказывала мне миссис К.
Обычно на редкость сдержанная, не склонная к разговорам с сотрапезниками
во внеобеденное время, теперь она нередко заговаривала со мной в саду и
- я бы даже сказал - отличала меня, ибо хотя бы короткая беседа с ней
была знаком особой милости. Откровенно говоря, она даже искала моего об-
щества и пользовалась всяким поводом, чтобы заговорить со мной; это было
так очевидно, что мне могли бы прийти в, голову глупые, тщеславные мыс-
ли, не будь она убеленной сединами старухой. Но о чем бы мы ни говорили,
наш разговор неизбежно возвращался все к тому же, к мадам Анриэт; каза-
лось, моей собеседнице доставляло какое-то непонятное удовольствие обви-
нять в непостоянстве и легкомыслии забывшую свой долг женщину. Но в то
же время ее, видимо, радовало, что симпатии мои неизменно оставались на
стороне хрупкой, изящной мадам Анриэт и что меня нельзя было заставить
отказаться от этих симпатий. Она неуклонно возвращалась к этой теме, и я
уже не знал, что и думать об этом странном, почти ипохондрическом
упорстве.
не выдала мне, почему эти разговоры так занимают ее. А в том, что это
именно так, я окончательно убедился, когда однажды на прогулке упомянул,
что мое пребывание здесь приходит к концу и что я думаю послезавтра уе-
хать. На ее обычно невозмутимом лице отразилось волнение, и серые глаза
омрачились.
нял, что она всецело поглощена какойто мыслью. Под конец она сама, каза-
лось, это заметила и, прервав беседу, пожала мне руку и сказала:
я напишу вам.
письмо, написанное ее энергичным, решительным почерком. К сожалению, в
молодые годы я легкомысленно обходился с письменными документами, так
что не могу передать ее письмо дословно; попытаюсь приблизительно изло-
жить его содержание. Она писала, что вполне сознает всю странность свое-